Граффити

Дмитрий Шадрин

История о журналисте областной газеты, который становится уличным художником, чтобы защитить город от пришествия бога смерти и хаоса Книга содержит нецензурную брань.

3—10

Саморядов прошел в детскую. За столом корпел худенький, белобрысый тихий мальчик. Костя учился в пятом классе в лицее с техническим уклоном. Он частенько прогуливал уроки, отчего получал от матери, которая накидывалась на него со словами «Как же я тебя ненавижу!»

Костя рисовал фломастерами в альбоме для черчения. Стоявшая рядом Варя настойчиво тянула руку к фломастерам, а Костя отстранял назойливую руку сестры. Саморядов поцеловал дочь в макушку, там топорщились мягкие рыжеватые волосы.

— Котя лисует, — пролепетала Варвара и опять потянулась к фломастерам. — Валя тоже хочет лисовать.

— Рисуешь? — спросил Саморядов. Ведь надо же что-то было сказать. Костя кивнул и еще ниже наклонился над рисунком. Рисунок заполняла сумятица разноцветных линий. Саморядову стало муторно, тревожно. Его охватило глухое раздражение.

— Может, хватит заниматься всякой херней? — сказал Саморядов.

— Это не херня, — буркнул Костя. — Сам ты херня.

— Сам ты хелня, — Варенька схватила желтый фломастер и засунула в рот. Костя отобрал у сестры фломастер. Варенька скривилась, собираясь с силами, чтобы закатить концерт. Между тем на кухне играло радио, жена звенела посудой, пахло щами. Саморядов хотел отвесить сыну подзатыльник, но скрепился.

— Ты же не умеешь рисовать, так зачем мучаешься? — сказал Саморядов. Костя еще ниже склонился над рисунком, выводя каракули синим фломастером. Эти каракули напоминали граффити. И подобно граффити смутно беспокоили Саморядова. От этого чувства хотелось избавиться, во что бы то ни стало. — Лучше иди, проветрись. А то киснешь в четырех стенах, бумагу изводишь, — усмехнулся Саморядов. — Художник от слова худо.

— Сам иди, проветрись, — огрызнулся Костя, вырисовывая какие-то завитушки.

— Иди, пловетлись, — Варя нацелилась на черный фломастер.

Саморядов, пряча за усмешкой злость, стал подтрунивать над сыном, поддевать его и высмеивать рисунок.

— Варя и то лучше тебя рисует, — Саморядов подмигнул дочери. — Правда, дочь?

— Плавда! — крикнула Варя, хватая фломастер.

Насупившийся, покрасневший Костя ничего не отвечал, упрямо продолжая рисовать. Он все ниже склонялся над рисунком, словно страдая близорукостью, или словно колкие слова отца давили на него.

И вдруг Костя уронил голову на руки и расплакался. Варвара с испугом посмотрела на брата и заревела, быстро набирая обороты и прибавляя громкость. Словно опомнившись, Саморядов растерянно посмотрел на Костю, на Варю, которая уже завывала, как потерявший управление, пикирующий самолет.

— Да ты чего, в самом деле? Я же ничего, — сказал Саморядов. — Я же так, шутил. Ты чего, в самом деле, — он тронул плачущего сына за плечо. Тот дернул плечом, как бы стряхивая с себя руку отца.

Из кухни прибежала жена.

— Что здесь происходит? Неужели нельзя хоть пять минут обойтись без крика? — закричала она. В ее глазах полыхали досада и злость.

— Он сказал, что я не умею рисовать! — Костя в сердцах смахнул со стола и свой рисунок и фломастеры. Фломастеры с дробным стуком упали на пол и покатились.

— Не умею лисовать! — подхватила ревмя ревущая Варенька. Ее голос давил на уши и резал их.

— Ты так сказал?! — спросила жена и повторила, делая паузу после каждого слова, словно вколачивая их. — Ты… так… сказал?! — Ее глаза заполыхали белым пламенем привычного каждодневного бешенства.

— Да ничего я не говорил, — Саморядова словно приперли к стенке.

— Говорил! Говорил! — Костя бросил взгляд на отца и опять уронил голову на руки.

— Да я же шутил, — взгляд Саморядова заметался между женой, сыном и дочерью.

— Нет бы, на работу нормальную устроиться. А то только пьешь и нервы треплешь, — стала добивать криком жена.

— О, господи… — Саморядов схватился за голову и вышел из комнаты. В прихожей дрожащая рука не попадала в рукав куртки, нога не лезла в ботинок. — Где ложечка? — Ложечка как назло куда-то запропастилась. Наверно, опять Варенька ее заиграла.

— Ты куда? — спросила жена под аккомпанемент отчаянного истеричного рева из дальней комнаты.

— На работу устраиваться, — сказал Саморядов, возясь с ботинками. Он тяжело дышал и сопел, словно поднимался по лестнице на девятый этаж.

— Вот только посмей напиться, — предупредила жена.

— А то что?

— Вот только посмей, — приглушенным голосом сказала жена и прокричала. — Варя прекрати! — И Варя прекратила, словно ее выключили. Разогнувшись, Саморядов с вызовом посмотрел в белые глаза-расщелины.

— Как же я тебя ненавижу, — сказала жена. «И я тебя очень люблю», — подумал Саморядов, выходя на лестничную площадку.