Граффити

Дмитрий Шадрин

История о журналисте областной газеты, который становится уличным художником, чтобы защитить город от пришествия бога смерти и хаоса Книга содержит нецензурную брань.

3—6

Между прочим Саморядов забрел в художественный салон. Переливчатый звон висящих над дверью трубочек возвестил о приходе Саморядова. Хозяйка салона окинула Саморядова настороженным взглядом. Он поздоровался. Она рассеянно кивнула ему и продолжила разговор с вероятным покупателем.

Небольшое помещение загромождали картины. Они теснились и пестрели на стенах. Заслоняя друг друга, они стояли на полу неровными рядами поперек стен и словно ожидали своей очереди. От лавины ярких красок, от нагромождения натюрмортов, пейзажей, портретов у Саморядова разбежались глаза, и еще сильнее разболелась голова. Он ощутил что-то вроде похмелья или пресыщения.

Между тем смуглая приземистая женщина с черными усиками над верхней губой вкрадчивым голосом рассказывала об одной из стоявших на полу картин. Пожилой обрюзглый человек, с лысой похожей на яйцо головой, с черным кожаным портфелем, смотрел сверху вниз на картину и снисходительно улыбался, топорща жидкие усы. Левый глаз прикрывало обвисшее веко. Отчего казалось, что человек с черным портфелем подмигивает изображенной на картине девушке, танцующей среди диковинных цветов. Небрежные размашистые мазки и серые прогалины холста создавали впечатление незавершенности, расхристанности. Казалось, что картину рисовали не кистью на холсте, а баллончиком краски на обшарпанной стене.

— Какая раскованность. Какая экспрессия. Какая яркая цветовая палитра. Неправда ли?

— Дышать нечем. Сплошной импрессионизм, — усмехнулся человек с портфелем.

Взгляд Саморядова споткнулся о картину, которая висела в дальнем углу между двумя унылыми натюрмортами. На картине были изображены два дома обнесенные хлипким забором. Из одного окна высовывалась женщина. В другом окне обедало семейство. А в окне верхнего этажа на веревке висел человек. Ноги и руки висящего человека были искривлены, как лапки насекомого. Наклонившись, Саморядов присмотрелся к висящему. Где-то он уже видел этого человека. Так это же он: Саморядов! Ему показалось, что ноги двойника дернулись, словно лапки насекомого. Огорошенный Саморядов тоже дернулся. По его спине насекомыми пробежали мурашки.

— А что-нибудь не такое раскованное? — спросил человек с тугим черным портфелем.

— Что-нибудь не такое раскованное, — задумалась женщина. Наклонившись, женщина перебрала череду картин на полу, выбрала из середины ряда какой-то натюрморт и поставила его впереди, заслонив танцующую девушку. Это была картина в стиле Жана-Батиста Шардена. Тщательно были прорисованы бутылки, ваза, пучок травы, расческа, перекидной календарь, квитанция об оплате, скатерть

— Это работа известного местного художника Гегидзе. Он недавно ушел из жизни, — сказала женщина.

— Совсем другой коленкор, — сказал человек. Портфель стал слегка покачиваться, словно стрелка на индикаторе какого-то измерительного прибора. — И сколько?

— Совсем недорого за такую картину, — и женщина назвала цену.

— Надо подумать, — человек поскреб щербатую щеку, почесал выразительный нос в синих прожилках.

— Что ж, думайте, — сухо сказала женщина и потускневшим взглядом проводила Саморядова до двери. Тот вышел, как и вошел под переливчатый звон полых металлических трубочек.