Избранное. Том 2

Александр Станиславович Малиновский, 2001

А. С. Малиновский, о чем бы ни писал, всегда остается лириком, верно преданным своему родному краю, людям, которые его воспитали. Сборник "Избранное" печатается в двух томах: документальная повесть "Радостная встреча", сборник "Под открытым небом", А.С. Малиновский говорил: «Я пытаюсь теперь многое заново осмыслить для себя. Но, признаюсь, часто не нахожу ответа. И говорю об этом с горечью. Но я, кажется, вижу спасительную соломинку, за которую, схватившись, человек может обрести душевное равновесие. Это созидание, физическое и духовное. Это, кажется, понимают многие… Время сейчас пришло такое, что хватит уже разбрасывать камни. Пора собирать их».

Зимним вечером

У Головачевых играли в лото. Шурка был рад, что остался ночевать у деда. Ему нравилось наблюдать эту игру, а иногда, случалось и самому участвовать. Играли спокойно и дружелюбно. За окном синел февральский поздний вечер. Замерзшие окна и подвывание ветра делали особенно уютной большую переднюю, где шла игра. Игроки сидели за столом посредине комнаты, а Шурка лежал на кровати и наблюдал за взрослой забавой.

Сегодня пришел поиграть Сашка Мазилин, и все стало немножко по-другому. Смешливый и необидчивый, он всегда в центре внимания. Мешочек с бочонками у Мазилина.

— Козьи ноги! — зычно провозглашает Сашка.

— Говори по-людски, — сердится Пупчиха — соседка Головачевых.

— Одиннадцать, — подсказал дядька Сережа, оставивший свои учебники ради игры.

— Сашка, ты какой-то неправильный, — паникует Пупчиха, — брось люсить!

— Салазки! — продолжает «кричать» Мазилин.

— А это у нас что? — вновь переспросила суматошно Пупчиха.

— Шестьдесят шесть, — поправился Мазилин и продолжил: — Тудыль-судыль, что означает для неграмотных обнаковенные шестьдесят девять.

— Кончила, кончила низом! — радостно взметнула пухлые белые руки Пупчиха, — кончила, как ты ни хитрил-мудрил, Сашка!

У нее при ее небольшом росте розовые массивные, крепкие руки.

Когда она сидит за столом, видны только ее голова, не такая, как у всех, — с кудряшками светлых, льняных волос и эти чудные здоровенные руки-клешни. Во время ее работы в пивном киоске на площади у продмага в окошечке видны только ее руки и пивные кружки.

— Плакали ваши денежки. — Она по-детски причмокнула ярко-красными губами и ладонью смахнула медяки в кружку. — Ну вот, пришла за закваской, Груня, а ухожу с пятаками, раз кислого молока нет.

— Э-э-э… — так нечестно, — вмешался Мазилин. — Объявляю ультиматум тебе, Нюра!

— Чевой-то? Ультиматом. Я и так этих матюгов-матов за день слышу — голова болит, пожалей!

— Вот ведь женщина какая ты, Нюра, некулюторная, — оседлав своего любимого конька — подурачить публику, — сказал наставительно Мазилин. — Я говорю что? Или ты продолжаешь играть до последнева, или возвертай деньги на стол.

— Щас тебе! — лаконично, но непонятно сказала Нюра. И добавила:

— Играйте без меня, вас народу здесь… курочке клюнуть негде.

— Да уж! — удивился Мазилин, — чураешься ты нас.

— Не замай, Сашка, — обронил Шуркин дед.

— Вот, вот, мне еще закваску найти надо, к Микляевым сбегаю.

И Пупчиха выкатилась сначала из-за стола, потом из передней и пропала в задней избе.

«Как лотошный бочонок, — подумал Шурка, — всегда бодрая, раздутая от удовольствия, свежая и выкрашенная лаком».

Игра в лото продолжалась. Позвали и Шурку. Он сел за стол около бабы Груни, она пододвинула ему десять копеек. Три монетки по три копейки и одну погнутую копеечку, рядом насыпала горсть тыквенных семечек, чтобы закрывать цифры на картах.

— Поиграй вместо меня, — сказала она, — а я пока паголенки надвяжу да пельмени с мороза принесу.

Семечки пахли очень вкусно, и Шурка сразу же забеспокоился: выдержит ли он соблазн?

«Кричать» пришла очередь дядьке Сереже. Он умел так быстро из горсти то громко, то тихо называть числа, что трудно было угнаться, пока не наступал по правилам игры тот момент, когда надо было доставать по одному бочоночку.

Возобновившаяся игра прервалась неожиданно. Хлопнула в сенях дверь, и в избу со сбившимся на голове платком, с краснощеким от мороза лицом вкатилась Пупчиха.

— А-а!.. — воскликнул Мазилин, — совесть заела, возвернулась.

Но Пупчиха его не слышала и, кажется, не видела.

— Ванечка, — подкатилась она к Шуркиному деду, сидящему за столом спиной к голландке, и заморгала часто своими круглыми глазами, — Ванечка, у меня в доме вор.

— Что городишь-то?

— Правду говорю. Я пришла, а замок на сенцах открыт. Я это, ну думала, что забыла закрыть сама, и прошла в сени-то, а дверь в избу приоткрыта. Чую, что-то не то, не могла я дверь-то зимой открытой оставить, верно ведь? А потом вдруг слышу: кто-то дышит там. Я на цыпочках, перепугалась: убить ведь могут… так я ходу на улицу и к вам.

— Ну что, Сашка, — сказал Головачев как-то очень спокойно, будто это привычное какое дело, — пойдем посмотрим?

Мазилин вначале как-то нервно дернулся, а потом чересчур, как показалось Шурке, воинственно выкрикнул:

— Знамо дело пойдем, ружьецо у тебя где, дядь Вань?

Он обвел избу решительным взглядом, увидел у себя за спиной высоко на стене висевшее на двух гвоздях ружье и полез доставать.

— Хошь у меня и ладанка на груди, а так надежнее!

— Да не чуди, хватит и лопаты, — усмехнулся Головачев.

— Вань, — сказала бабушка, — боюсь я.

И кротко посмотрела на мужа.

— Ничего, будьте дома, а ты, Сережа, пойдем на всякий случай.

И они втроем ушли.

Вернулись быстро. В плетне, отделявшем двор Головачевых от Пупковых, была калитка.

— Вот ведь холера какая, сиганул так, чуть кубанку с головы не сшиб, — говорил возбужденно Мазилин.

— Чего же не стрелял? — насмешливо спросил Шуркин дед.

— Да ведь я хотел, а потом он меня в снег смахнул, в сугроб, пока то да се, темнотища такая…

Из разговоров выяснилось, что когда деда Ваня вошел в сени с лопатой, вор выскользнул в открытую дверь за его спиной и был таков.

Сели снова играть. Не прошло и полчаса, как неожиданно явился гость — Борька Жабин, новый приятель Сережи. Он недавно приехал из Зуевки с родителями и начал работать на стройке подсобным.

Раскрасневшийся, он шумно разулся и подсел к играющим. Это был крепкий парень, широколицый, с темными цыганскими глазами. Волосы у него были странные: длинные и очень подвижные, они ровно лежали на Борькиной голове, словно резиновые. Когда он низко наклонял голову, они спадали вниз и закрывали лицо до подбородка. Жабин в такие моменты, привычно и не спеша мотнув, как лошадь, головой, одним движением укладывал их на место.

— Давно играете? — спросил Борька, мотнув головой и оставив ее немного в неестественно поднятом положении, стараясь удержать волосы дольше обычного закинутыми назад. Так он выглядел несколько горделивым.

— С семи часов, — ответил дядька Сережа.

— А сейчас уже девять, — подытожил зачем-то Жабин.

Игра шла своим чередом, а Жабина почему-то тянуло на разговор.

— Мороз-то на дворе какой, — ни к кому не обращаясь конкретно, сказал он.

У Шурки семечки закрыли сразу почти всю карту, близилась развязка, и он не отрывал глаз от стола, перестав наблюдать за Жабиным.

Вдруг Мазилин встал и что-то сказал Шуркиному деду шепотом в ухо, важно изобразив из левой ладони подобие рупора.

Иван Дмитриевич, ни на кого не глядя, кивнул головой. И Мазилин тут же вышел из избы.

Жабин быстро встал и направился к выходу.

— Сядь, — веско, не глядя на Борьку, сказал дед Шурки. — Ты никуда не выйдешь, дверь снаружи Мазилин закрыл на замок.

— С чего это? — нервно спросил Борька.

— Придет Мазилин, тогда скажем.

…Мазилин вернулся быстро.

— Он это, дядя Вань, он, вот стервец, явился не запылился глаза отводить, дураков нашел, — зачастил он. — Чилижным веником отходить вражину, что ли?

Выдвинув стул на середину избы, поставил на него валенок.

— Аккурат все подходит, его следы, все промерил до самых ворот. Твой валенок? — он ткнул указательным пальцем почти в лицо Жабину.

— Ну, мой, — затравленно огрызнулся тот.

— А мне и не надо было вещественных доказательств, я так сразу все понял, когда ты явился нас пощупать: узнаем мы тебя или нет. Я в спину твою чуть не пальнул, по ней тебя и узнал.

— Как оказался в доме у Пупчихи? — буднично спросил дед Шурки.

— Да просто, у нее замок никудышный.

— Зачем залез?

Шурка смотрел на вора, и ему странно было видеть обычного человека, похожего на всех, но переступившего какую-то очень важную черту, которая враз разделяет людей.

— Дядя Вань, честное слово, я хотел взять только конфеты.

Борис опустил голову, спрятав лицо под сноп своих причудливых, как водоросли, волос. И, чуть помолчав, добавил:

— Шоколадные.

— Вот дурак-то, прости Господи, — выдохнула Шуркина бабушка, — а я еще дивовалась: чтой-то он нервничает, окаянный, закалякать хотел нас. Явился, басурман.

— Дядь Вань, отпустите, — совсем по-детски вырвалось у Жабина, — ей-богу, больше не буду.

— Что будем делать, Сашка? — обратился Иван Дмитриевич к Мазилину.

— Утро вечера мудренее, пускай завтра с Пупчихой договариваются полюбовно, если простит — одно дело, нет — совсем иное, — предложил Мазилин, осанившись и поигрывая плечами.

— Слышал, Борька, пусть будет так. А теперь ступай, — согласился дед Шурки.

Жабин вскочил и бросился к выходу.

— Стой, гражданин Жабин! — усмехнулся Мазилин.

— А? — невнятно и растерянно откликнулся Борька.

— Валенок забери, он нам здеся мешает. Зачем нам твои бебехи?

Все засмеялись.

Когда хлопнула дверь в сенях, бабушка осторожно сказала:

— Верно ли сделали, что отпустили на ночь, вдруг спалит нас?

— Это ж надо додуматься нас всех спалить? — возразил Головачев.

— Будет городить-то!