Избранное. Том 2

Александр Станиславович Малиновский, 2001

А. С. Малиновский, о чем бы ни писал, всегда остается лириком, верно преданным своему родному краю, людям, которые его воспитали. Сборник "Избранное" печатается в двух томах: документальная повесть "Радостная встреча", сборник "Под открытым небом", А.С. Малиновский говорил: «Я пытаюсь теперь многое заново осмыслить для себя. Но, признаюсь, часто не нахожу ответа. И говорю об этом с горечью. Но я, кажется, вижу спасительную соломинку, за которую, схватившись, человек может обрести душевное равновесие. Это созидание, физическое и духовное. Это, кажется, понимают многие… Время сейчас пришло такое, что хватит уже разбрасывать камни. Пора собирать их».

Осечка

У Мазилина, который живет около чайной на Центральной улице, есть страсть, о которой все знают и которая дала ему его вторую, уличную, фамилию. Он любит ружья и охоту, а вернее, любит быть, присутствовать там, где охота и где пахнет паленым пыжом. Стрелять он не умеет, но врет о своей меткости отменно. Сегодня охотники на задах стреляли в калитку огорода: пробовали одностволку Веньки Сухова. Мазилин так «раздухарился», что заявил будто на лету сбил сразу трех витютней.

— Они ж стаями и не летают, — сказал веско Венька. — Уймись.

— Что уймись, что уймись, я настоящую правду говорю, их ветром в стаю сбило над жнивьем в Ревунах.

— Ага, — продолжал Веня, — иду я полем — ни одного деревца и вдруг волки. Я — раз, не мешкая на огромный дуб, да?

Это Веня вспомнил кусочек рассказа Мазилина о его подвигах.

Эту историю все уже знают, поэтому и засмеялись.

— Ты зря, Веня, надсмехаешься, я натренировался на той неделе с ружьецом-то, могу аккурат пальнуть как надо!

— Можешь? — переспросил Веня и озорно посмотрел на всех.

— Могу, — подтвердил Саня. И для надежности добавил: — Я это, Веня, гагарок влет бил, когда у брата на Севере был, а летось в Одеяле дудака завалил.

— Говоришь, гагарок стрелял, а на лемуров в тропиках не охотился? — поинтересовался Веня.

— Чегой-то? — переспросил Мазилин.

— Давай так, — весело сказал Сухов, — на тебе мое ружье. На, на!

Мазилин неуверенно взял одностволку.

Веня окинул взглядом ровную заснеженную порошей дорогу вдоль ограды и начал отмеривать своими крупными шагами расстояние. Единственная его правая рука четко работала под строевой шаг.

— Вот, ровно тридцать метров. Так?

— Ты что задумал, Веня? — спросил Шуркин дед.

— Так, Саня? — вновь спросил Сухов.

— Ну так, так, — беспокойно ответил Мазилин.

— Слушай условия дуэли. Стреляешь мне в задницу. Если хотя бы одной дробиной попадешь — ружье твое!

— А если не? — крикнул подошедший Степка Синегубый. И его испещренное мелкими темно-синими точками лицо, освещенное обычно тусклым светом потерявших остроту после контузии глаз, неожиданно преобразилось, и он вдруг оказался таким же веселым, как Венька. Это удивило Шурку. Таким он его никогда не видел.

— А если не попадет, тогда посмотрим, что с ним делать.

Венька, широко и плавно разводя руками, театрально изобразил реверанс, повернулся спиной к толпе и, задрав фуфайку, наклонился, почти доставая рукой снег:

— Давай, Лександр! Не боись! Пали!

«Может, ружье не заряжено», — почему-то обрадованно подумал Шурка, глядя на крепкие Венькины галифе.

— Венька, убери казенную часть, не дури, — сказал, похохатывая, дед Шурки.

— А если я попаду? — подал голос сам Мазилин. — Глазунья ведь получится, а? Аховый ты мужик, Веня!

— Да не тяни, там бекасинник в патроне, я устал буквой «Г» стоять. Ты знаешь, где курок?

Шурка смотрел на Мазилина и лихорадочно искал выход из казавшейся ему тупиковой ситуации. «Венька, ясно, не струсит, будет ждать выстрела, а Мазилин в тупике — ему надо стрелять, на него все смотрят и ждут. А вдруг сдуру да попадет?»

Но уже в следующий момент он заметил, что неуверенные движения Мазилина обретают какую-то твердость. Тот перебросил одностволку с правой руки на левую, как какой-то краснокожий индеец взметнул ее над головой и издал не очень громкий, но дикий и непонятный воинственный клич:

— И-и-и-ха-ха-у-у!

Все оторопели. Никто такой выходки не ждал. В следующий миг лицо и вся фигура Мазилина приобрели такое уверенное спокойствие и деловитость, что вновь всех изумило.

Он потоптался на месте, делая себе площадку в снегу, и затем медленно стал поднимать ружье. Теперь уже он не обращал никакого внимания на присутствующих. Видно было, что он действовал осознанно и по плану.

Мазилин начал основательно целиться. Но враз опустил ружье:

— Венька, постой еще чуток, я передохну. Знаешь, руки дрожат после вчерашнего: солому возили, ну и немножко того, для сугреву, теперь вот вместо опохмелки ты попался.

— Эх ты, колбаса! — совсем как пацан обозвал Синегубый Мазилина.

— Трусишь?

Но Мазилина голыми руками не возьмешь. Он быстро отозвался:

— Коли б колбасе приставить крылья, лучшей бы птицы не было.

Шурка потихоньку начал понимать, что хозяином положения становится Мазилин, а не Венька. «Неужели Мазилин опять всех перехитрил?

— думал Шурка, глядя грустно на Сухова. — Так уж не раз бывало, ведь он известный пройдоха».

У соседки Пупчихи закричала коза, чуть погодя у самого плетня под навесом смешно начал кашлять баран.

— Вот ведь чертова скотина… правда, Вень? Я ее терпеть не могу, потому и не держу. А ты, Вень?

— Стрельнешь или нет? — подталкивал удивительно настойчиво Сухов.

— Стрельну, конечно, стрельну, погодь чуток-то.

Мазилин поднял ружье и с каким-то чуть ли не радостным лицом, почти не целясь, нажал курок. Прозвучал сухой щелчок, выстрела не последовало.

— Осечка, — сказал бодро Мазилин. — Не судьба, значитца!

— Чего городишь, дай мне. — Венька принял ружье и ловко пальцами одной руки, скользнув по цевью и ложе, переломил одностволку. Лицо его вытянулось в изумлении:

— Ну ты даешь, ловкач! — Он внимательно посмотрел на стрелявшего.

— Ловкость рук и никакого мошенства.

Сухов как-то одобрительно, что было совсем непонятно Шурке, хмыкнул и, шутя, боднул Мазилина головой. Тот громко хохотнул и объявил:

— Господа хорошие, спектакля сегодня больше не будет.

Потихоньку все разошлись.

Шурка вынул перочинный ножичек с двумя лезвиями и начал выковыривать дробь из деревянной калитки. Некоторые дробины засели глубоко, старые трухлявые доски внутри оказались крепкими, а дробь, расплющившись, трудно поддавалась тонкому лезвию, мерзли руки, хотя и было солнечно. Снег искрился, как будто тысячи серебряных мелких дробинок кто-то рассыпал по чьей-то непонятной прихоти.

— Зачем тебе это? — спросил Сухов.

— Да на грузило к удочкам, на лето.

— Приходи, я тебе дам свинца, я раздобыл недавно.

— Ладно, приду.

Веня Сухов, ловкий, стройный и добрый, уже уходил, и Шурка поинтересовался:

— Веня, а как Мазилин придумал фокус с осечкой?

— Да не было осечки, — ответил тот, — пока он нас потешал, успел потихоньку патрон из ствола вытряхнуть и валенком в снег втоптать. Находчивый черт!

— Эх, вот это да! — только и сказал Шурка.

На душе было празднично. Стояла еще только первая половина зимнего солнечного дня. Почти целый день впереди. Рядом были дед, бабушка, все свои. Веня… Такие все разные. И даже пройдошистый Мазилин воспринимался как что-то чудное, но такое, без чего вроде бы и жизнь не совсем такая, какая она может быть.