Неточные совпадения
— Однако и он, бедняжка, весь в поту, — шопотом сказала Кити, ощупывая ребенка. — Вы почему же думаете, что он узнает? — прибавила она, косясь на плутовски, как ей казалось, смотревшие из-под надвинувшегося чепчика глаза ребенка, на равномерно отдувавшиеся щечки и на его
ручку с красною ладонью, которою он выделывал кругообразные движения.
Добравшись до мелкого места, барин стал на ноги, покрытый клетками сети, как в летнее время дамская
ручка под сквозной перчаткой, — взглянул вверх и увидел гостя, в коляске въезжавшего на плотину.
Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видит никого, кто руку
С той стороны подал бы ей;
Но вдруг сугроб зашевелился,
И кто ж из-под него явился?
Большой, взъерошенный медведь;
Татьяна ах! а он реветь,
И лапу с острыми когтями
Ей протянул; она скрепясь
Дрожащей
ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась через ручей;
Пошла — и что ж? медведь за ней!
Когда мы пошли садиться, в передней приступила прощаться докучная дворня. Их «пожалуйте ручку-с», звучные поцелуи в плечико и запах сала от их голов возбудили во мне чувство, самое близкое к огорчению у людей раздражительных.
Под влиянием этого чувства я чрезвычайно холодно поцеловал в чепец Наталью Савишну, когда она вся в слезах прощалась со мною.
— Этот у меня будет светский молодой человек, — сказал папа, указывая на Володю, — а этот поэт, — прибавил он, в то время как я, целуя маленькую сухую
ручку княгини, с чрезвычайной ясностью воображал в этой руке розгу,
под розгой — скамейку, и т. д., и т. д.
Потом она приподнялась, моя голубушка, сделала вот так
ручки и вдруг заговорила, да таким голосом, что я и вспомнить не могу: «Матерь божия, не оставь их!..» Тут уж боль подступила ей
под самое сердце, по глазам видно было, что ужасно мучилась бедняжка; упала на подушки, ухватилась зубами за простыню; а слезы-то, мой батюшка, так и текут.
Петр, который в качестве усовершенствованного слуги не подошел к
ручке барича, а только издали поклонился ему, снова скрылся
под воротами.
Упираясь ладонями в
ручки кресла, Бердников медленно приподнимал расплывчатое тело свое, подставляя
под него толстые ноги, птичьи глаза, мигая, метали голубоватые искорки. Он бормотал...
Одно яйцо он положил мимо кармана и топтал его,
под подошвой грязного сапога чмокала яичница. Пред гостиницей «Москва с но» на обломанной вывеске сидели голуби, заглядывая в окошко, в нем стоял черноусый человек без пиджака и, посвистывая, озабоченно нахмурясь, рассматривал, растягивал голубые подтяжки. Старушка с ласковым лицом, толкая пред собою колясочку, в которой шевелились, ловя воздух, игрушечные, розовые
ручки, старушка, задев Клима колесом коляски, сердито крикнула...
Кутузов зашипел, грозя ему пальцем, потому что Спивак начал играть Моцарта. Осторожно подошел Туробоев и присел на
ручку дивана, улыбнувшись Климу. Вблизи он казался старше своего возраста, странно белая кожа его лица как бы припудрена,
под глазами синеватые тени, углы рта устало опущены. Когда Спивак кончил играть, Туробоев сказал...
Другой студент, плотненький, розовощекий, гладко причесанный, сидел в кресле, поджав
под себя коротенькую ножку, он казался распаренным, как будто только что пришел из бани. Не вставая, он лениво протянул Самгину пухлую детскую
ручку и вздохнул...
Он, с жадностью, одной дрожащей рукой, осторожно и плотно прижал ее к нижней губе, а другую руку держал в виде подноса
под рюмкой, чтоб не пролить ни капли, и залпом опрокинул рюмку в рот, потом отер губы и потянулся к
ручке Марфеньки, но она ушла и села в свой угол.
Тит Никоныч являлся всегда одинакий, вежливый, любезный, подходящий к
ручке бабушки и подносящий ей цветок или редкий фрукт. Опенкин, всегда речистый, неугомонный,
под конец пьяный, барыни и барышни, являвшиеся теперь потанцевать к невесте, и молодые люди — все это надоедало Райскому и Вере — и оба искали, он — ее, а она — уединения, и были только счастливы, он — с нею, а она — одна, когда ее никто не видит, не замечает, когда она пропадет «как дух» в деревню, с обрыва в рощу или за Волгу, к своей попадье.
Ноги не умещались
под стулом, а хватали на середину комнаты, путались между собой и мешали ходить. Им велено быть скромными, говорить тихо, а из утробы четырнадцатилетнего птенца, вместо шепота, раздавался громовой бас; велел отец сидеть чинно, держать
ручки на брюшке, а на этих, еще тоненьких, «
ручках» уж отросли громадные, угловатые кулаки.
Косматые и черные, как чертовки, женщины сидели на полу на пятках,
под воткнутыми в землю, на длинных бамбуковых
ручках, зонтиками, и продавали табак, пряники, какое-то белое тесто из бобов, которое тут же поджаривали на жаровнях.
Подъезжая к пригорку, на котором стоял белый кош Ляховской, Привалов издали заметил какую-то даму, которая смотрела из-под руки на него. «Уж не пани ли Марина?» — подумал Привалов. Каково было его удивление, когда в этой даме он узнал свою милую хозяйку, Хионию Алексеевну. Она даже сделала ему
ручкой.
От
ручки звонка до последнего гвоздя все в доме было пригнано
под русский вкус и только не кричало о том, как хорошо жить в этом деревянном уютном гнездышке.
Он поминутно подбегал целовать у нее
ручки «и всякий пальчик», а
под конец проплясал еще один танец
под одну старую песенку, которую сам же и пропел.
На что же мне завялый твой цветок!
Куда бегу? Смотри, вон села птичка
На деревце! Немножко попоет
И прочь летит: удержишь ли ее?
Вон видишь, ждут меня и
ручкой манят.
Побегаем, пошутим, посмеемся,
Пошепчемся у тына
под шумок,
От матушек сердитых потихоньку.
[Давно минувшие времена… (ит.)] He только гостиные XVIII столетия не существуют — эти удивительные гостиные, где
под пудрой и кружевами аристократическими
ручками взлелеяли и откормили аристократическим молоком львенка, из которого выросла исполинская революция, — но и таких гостиных больше нет, как бывали, например, у Сталь, у Рекамье, где съезжались все знаменитости аристократии, литераторы, политики.
— Ох, боговы работнички, нехорошо! — шамкал он. — Привел господь с
ручкой идти
под чужими окнами… Вот до чего лакомство-то доводит! Видно, который и богат мужик, да без хлеба — не крестьянин. Так-то, миленькие!.. Ох, нужда-то выучит, как калачи едят!
Вот завели партию во двор, выстроили, а покойник Антон Лазарич уж на крыльце стоит и этак из-под
ручки нас оглядывает, а сам усмехается.
Брюхачев стоял за женою и по временам целовал ее
ручки, а Белоярцев, стоя рядом с Брюхачевым, не целовал рук его жены, но далеко запускал свои черные глаза
под ажурную косынку, закрывавшую трепещущие, еще почти девственные груди Марьи Маревны, Киперской королевы. Сахаров все старался залепить вырванный попугаем клочок сапога, в то время как Завулонов, ударяя себя в грудь, говорил ему...
Вдоль всей стены,
под окнами, стоял длинный некрашеный стол, в котором были в ряд четыре выдвижные ящика с медными
ручками.
— Что?!
Под поезд?! А ты знаешь, что за такие слова бывает?! Угроза действием! Вот я сейчас пойду и крикну «караул!» и поверну сигнальную
ручку, — и он с таким решительным видом схватился за рукоятку двери, что кондуктор только махнул рукой и плюнул.
— Нет, а я… — воскликнула Нюра, но, внезапно обернувшись назад, к двери, так и осталась с открытым ртом. Поглядев по направлению ее взгляда, Женька всплеснула руками. В дверях стояла Любка, исхудавшая, с черными кругами
под глазами и, точно сомнамбула, отыскивала рукою дверную
ручку, как точку опоры.
— Ах, дерево какое! — рассердилась Женя. — Что же по-твоему, лучше: с проваленным носом на соломе сгнить?
Под забором издохнуть, как собаке? Или сделаться честной? Дура! Тебе бы
ручку у него поцеловать, а ты кобенишься.
Пришла Палагея, не молодая, но еще белая, румяная и дородная женщина, помолилась богу, подошла к
ручке, вздохнула несколько раз, по своей привычке всякий раз приговаривая: «Господи, помилуй нас, грешных», — села у печки, подгорюнилась одною рукой и начала говорить, немного нараспев: «В некиим царстве, в некиим государстве…» Это вышла сказка
под названием «Аленький цветочек» [Эту сказку, которую слыхал я в продолжение нескольких годов не один десяток раз, потому что она мне очень нравилась, впоследствии выучил я наизусть и сам сказывал ее, со всеми прибаутками, ужимками, оханьем и вздыханьем Палагеи.
Сначала заглядывали к нам,
под разными предлогами, горничные девчонки и девушки, даже дворовые женщины, просили у нас «поцеловать
ручку», к чему мы не были приучены и потому не соглашались, кое о чем спрашивали и уходили; потом все совершенно нас оставили, и, кажется, по приказанью бабушки или тетушки, которая (я сам слышал) говорила, что «Софья Николавна не любит, чтоб лакеи и девки разговаривали с ее детьми».
Он опять меланхолически скосил глаза в сторону Машеньки и опять показал мне свою фистулу."Знает ли она, что у него
под скулой фистула?" — невольно спросил я себя и тут же, внимательно обсудив все обстоятельства дела, решил, что не только знает, но что даже, быть может, и пластырь-то на фистулу она сама, собственными
ручками, налепляет.
Я слышал свое пунктирное, трясущееся дыхание (мне стыдно сознаться в этом — так все было неожиданно и непонятно). Минута, две, три — все вниз. Наконец мягкий толчок: то, что падало у меня
под ногами, — теперь неподвижно. В темноте я нашарил какую-то
ручку, толкнул — открылась дверь — тусклый свет. Увидел: сзади меня быстро уносилась вверх небольшая квадратная платформа. Кинулся — но уже было поздно: я был отрезан здесь… где это «здесь» — не знаю.
Как он так жестоко взволновался, она, вижу, внемлет сим его слезам и пению и все стала тишать, усмиряться и вдруг тихо
ручку из-под своего лица вывела и, как мать, нежно обвила ею его голову…
Она сверху вниз протянула ему маленькую
ручку, туго обтянутую тонкой лайковой перчаткой, и сошла на паркет зала со свободной грацией. «Точно принцесса крови», — подумал Александров, только недавно прочитавший «Королеву Марго».
Под руку они подошли к строящемуся полонезу и заняли очередь. За ними поспешно устанавливались другие пары.
Отпаявшаяся втулка крана уныло опустилась, крышка съехала набекрень, из-под
ручек стекали капли олова, — лиловато-синий самовар казался вдребезги пьяным.
Сердобольная Наталья Николаевна, сберегая покой мужа, ухаживала за ним, боясь каким бы то ни было вопросом нарушить его строгие думы. Она шепотом велела девочке набить жуковским вакштафом и поставить в угол на подносике обе трубки мужа и, подпершись
ручкой под подбородок, ждала, когда протоиерей выкушает свой стакан и попросит второй.
— Нет-с, что вы, батушка, что вы? Как же можно от ласк государя кричать? Я-с, — заключил Николай Афанасьевич, — только как они выпустили меня, я поцеловал их
ручку… что счастлив и удостоен чести, и только и всего моего разговора с их величеством было. А после, разумеется, как сняли меня из-под пальмы и повезли в карете домой, так вот тут уж я все плакал.
Хаджи-Мурат опустил голову и долго просидел так; потом взял палочку, лежавшую у тахты, достал из-под кинжала с слоновой
ручкой, оправленной золотом, острый, как бритва, булатный ножик и начал им резать палочку и в одно и то же время рассказывать...
Шакир сидел у стола и щёлкал пальцами по
ручке ковша, а Наталья, спрятав руки
под фартук, стояла у печи, — было сразу видно, что оба они чем-то испуганы.
Но вот он приближается больше и больше: вот он уже поравнялся с домом Надежды Петровны; походка его колеблется, колеблется… вот он остановился… он взялся за
ручку звонка… Надежда Петровна, вся смущенная и трепещущая, устремилась
под защиту портрета старого помпадура. Бламанже еще раз доказал свою понятливость, стремглав бросившись вон из дома.
Впрочем, это отличный предлог — она будет давать тебе уроки, старая фрау будет вязать чулок, а ты будешь пожимать маленькие немецкие
ручки под столом…
Пред ним сидел, перебирая по краю стола тонкими
ручками, человек широкоплечий, с просторным туловищем на коротких ногах, с понурою курчавою головой, с очень умными и очень печальными глазками
под густыми бровями, с крупным правильным ртом, нехорошими зубами и тем чисто русским носом, которому присвоено название картофеля; человек с виду неловкий и даже диковатый, но уже, наверное, недюжинный.
Сияющий и весёлый принялся Илья в этот вечер за обычное своё занятие — раздачу собранных за день диковин. Дети уселись на землю и жадными глазами глядели на грязный мешок. Илья доставал из мешка лоскутки ситца, деревянного солдатика, полинявшего от невзгод, коробку из-под ваксы, помадную банку, чайную чашку без
ручки и с выбитым краем.
Блоки визжали и скрипели, гремели цепи, напрягаясь
под тяжестью, вдруг повисшей на них, рабочие, упершись грудями в
ручки ворота, рычали, тяжело топали по палубе. Между барж с шумом плескались волны, как бы не желая уступать людям свою добычу. Всюду вокруг Фомы натягивались и дрожали напряженно цепи и канаты, они куда-то ползли по палубе мимо его ног, как огромные серые черви, поднимались вверх, звено за звеном, с лязгом падали оттуда, а оглушительный рев рабочих покрывал собой все звуки.
Долинский подал ей книжку; она вложила ее в футляр и сунула
под подушку. Долго-долго смотрела она, облокотясь своей исхудалой
ручкой о подушку, то на сестру, то на Нестора Игнатьевича; кусала свои пересмяглые губки и вдруг совершенно спокойным голосом сказала...
Василиса Перегриновна. Ну, уж, извольте. Благодетельница наша обиделись очень на Гришку, что он не ночевал дома, пришел пьяный, да еще и прощенья не попросил,
ручку не поцеловал. От этого огорчения они и больны-то сделались. Уж Надежда-то так,
под сердитую руку попалась. Теперь наша благодетельница и из комнаты не выйдет и никого к себе не пустит, пока этот противный Гришка прощения просить не будет.
— А посмотри,
ручки у него какие смешные, — сказала Елена, вытаскивая из-под пеленки
ручку ребенка.
— Она не хочет, а я без нее не могу, — отвечала, краснея и застенчиво улыбаясь, черненькая девочка, и чуть только она произнесла эти слова, как беспокойная
ручка, назойливо теребившая ее локоток, отпала и юркнула
под мокрую черную тальму.
Она читала названья книг с такою жадностию, как будто кушала какой-нибудь сладкий запрещенный плод, и читала не одними глазами, а всем своим существом. Это видно было по ее окаменевшим
ручкам, по ее вытянутой шейке, по ее губкам, которые хотя не двигались сами, но около которых,
под тонкой кожицей, что-то шевелилось, как гусеница.
В руке его я заметил щегольскую оленью
ручку дорогого охотничьего ножа, который обыкновенно висел у него над постелью. Чуть только кровельные листы загремели
под ногами художника, мимо окон пролетело большое полено и, ударившись о стену, завертелось на камнях.
Солдаты взялись за Настю, которая, не поднимаясь с нар, держала
под своею грудью мертвого ребенка и целовала его красненькие скорченные
ручки.