Неточные совпадения
—
Ну, заворчала! Эх ты, ворчунья, сударыня… Дурно,
что ли, купил?
—
Ну,
ну, не рассказывай! Изволь-ка мне лучше прочесть: мне приятнее от автора узнать, как и
что было, — перебивал Петр Михайлыч, и Настенька не рассказывала.
— Верю, верю вашему раскаянию и надеюсь,
что вы навсегда исправитесь. Прошу вас идти к вашим занятиям, — говорил Петр Михайлыч. —
Ну вот, сударыня, — присовокупил он, когда Экзархатов уходил, — видите, не помиловал; приличное наставление сделал: теперь вам нечего больше огорчаться.
—
Ну, вот мы и в параде.
Что ж? Народ хоть куда! — говорил он, осматривая себя и других. — Напрасно только вы, Владимир Антипыч, не постриглись: больно у вас волосы торчат! — отнесся он к учителю математики.
— Да, да, вот так, хорошо, — ободрял его Петр Михайлыч и обратился к Румянцеву: —
Ну, а ты, голубчик, Иван Петрович,
что?
Многие товарищи мои теперь известные литераторы, ученые; в студентах я с ними дружен бывал, оспаривал иногда;
ну, а теперь, конечно, они далеко ушли, а я все еще пока отставной штатный смотритель; но, так полагаю,
что если б я пришел к ним, они бы не пренебрегли мною.
Только и кормится,
что у Годневых;
ну а те, тоже знаем, из
чего прикармливают.
—
Ну, будет, господа!
Что это у вас за пикировка, терпеть этого не могу! — заключил Петр Михайлыч, и разговор тем кончился.
—
Ну, а вы-то
что? Точно маленький! — говорила она.
—
Ну,
что, папаша? Да скажите поскорее, это скучно, — сказала Настенька.
— А вот сейчас, — отвечал Петр Михайлыч и, развернув газету, начал читать: — «Фельетон; литературные новости».
Ну,
что такое литературные новости? Посмотрим, — проговорил он, продолжая...
— А понимать, — возразил, в свою очередь, Петр Михайлыч, — можно так,
что он не приступал ни к
чему решительному, потому
что у Настеньки мало, а у него и меньше того:
ну а теперь, слава богу, кроме платы за сочинения, литераторам и места дают не по-нашему: может быть, этим смотрителем поддержат года два, да вдруг и хватят в директоры: значит, и будет
чем семью кормить.
—
Ну, положим,
что странное, но если я этого хочу; неужели ты не пожертвуешь для меня этими пустяками?
—
Ну,
что это, князь? Как это ужасно и жалко!.. — проговорила Полина, зажимая глаза.
— А! Да это славно быть именинником: все дарят. Я готов быть по несколько раз в год, — говорил князь, пожимая руку мистрисс Нетльбет. — Ну-с, а вы, ваше сиятельство, — продолжал он, подходя к княгине, беря ее за подбородок и продолжительно целуя, — вы
чем меня подарите?
—
Ну да, — положим,
что вы уж женаты, — перебил князь, — и тогда где вы будете жить? — продолжал он, конечно, здесь, по вашим средствам… но в таком случае, поздравляю вас, теперь вы только еще,
что называется, соскочили с университетской сковородки: у вас прекрасное направление, много мыслей, много сведений, но, много через два — три года, вы все это растеряете, обленитесь, опошлеете в этой глуши, мой милый юноша — поверьте мне, и потом вздумалось бы вам съездить, например, в Петербург, в Москву, чтоб освежить себя — и того вам сделать будет не на
что: все деньжонки уйдут на родины, крестины, на мамок, на нянек, на то, чтоб ваша жена явилась не хуже другой одетою, чтоб квартирка была хоть сколько-нибудь прилично убрана.
— Один…
ну, два, никак уж не больше, — отвечал он сам себе, — и это еще в плодотворный год, а будут года хуже, и я хоть не поэт и не литератор, а очень хорошо понимаю,
что изящною словесностью нельзя постоянно и одинаково заниматься: тут человек кладет весь самого себя и по преимуществу сердце, а потому это дело очень капризное: надобно ждать известного настроения души, вдохновенья, наконец, призванья!..
—
Ну, покушать, так покушать… Живей! Марш! — крикнул Петр Михайлыч. Палагея Евграфовна пошла было… — Постой! — остановил ее, очень уж довольный приездом Калиновича, старик. — Там княжеский кучер. Изволь ты у меня, сударыня, его накормить, вином, пивом напоить. Лошадкам дай овса и сена! Все это им за то,
что они нам Якова Васильича привезли.
—
Ну, да, Полине, потому
что она умней тут всех, — возразила Настенька, — и слушала по крайней мере внимательно, может быть, потому,
что влюблена в Якова Васильича.
—
Ну, понониче, — продолжал старик, — где уж! Против прежнего ли?.. Начальство тоже все год от году строже пошло. Этта окружной всю деревню у нас перехлестал, и сами не ведаем за
что.
—
Ну, нет; это
что ж! Одна эта быстрота при торговых сношениях… наконец, обмен идей.
— Ты и не говори, я тебе все расскажу, — подхватил с участием Калинович и начал: — Когда мы кончили курс — ты помнишь, — я имел урок,
ну, и решился выжидать. Тут стали открываться места учителей в Москве и, наконец, кафедры в Демидовском. Я ожидал,
что должны же меня вспомнить, и ни к кому, конечно, не шел и не просил…
—
Ну,
что ж ты там делал? — спросил он, опять опускаясь на диван.
Теперь вот ваш Петербург хвастает: «У нас, говорит, чиновники облагороженные»;
ну, и, по-видимому, кажись бы, так следовало, кабы, кажется, и я в этаких палатах жил, — продолжал Забоков, оглядывая комнату, — так и я бы дворянскую честь больше наблюдал, и у меня, может быть, руки не были бы в сале замараны, хоть и за масло держался; но
что ж на поверку выходит?
Значит, надобно людей себе способных набирать;
ну, а люди стали нынче тоже, ох, какие не дураки: коли он видит,
что тебе нужен, так уж всю коку с соком выжмет из тебя, какая только ему следует…
Почти всегда серьезные привязанности являются в женщинах результатом того,
что их завлекали, обманывали надеждами, обещаниями, —
ну и в таком случае мы, благодаря бога, не древние, не можем безнаказанно допускать амуру писать клятвы на воде.
—
Ну, а капитан
что? — спросил он.
—
Ну, да; ты тогда был болен; а теперь
что ж? Ты сам согласен,
что все-таки стремление это в нем благородно: как же презирать его за это? — возразила Настенька.
— Превосходно, превосходно! — восклицал он и, обратившись к Белавину, стал того допрашивать: —
Ну, а я
что? Скажите, пожалуйста, как я?
Не говоря уже там об оброках, пять крупчаток-мельниц, и если теперь положить minimum дохода по три тысячи серебром с каждой, значит: одна эта статья — пятнадцать тысяч серебром годового дохода; да подмосковная еще есть…
ну, и прежде вздором, пустяками считалась, а тут вдруг — богатым людям везде, видно, счастье, — вдруг прорезывается линия железной дороги: какой-то господин выдумывает разбить тут огородные плантации и теперь за одну землю платит — это черт знает
что такое! — десять тысяч чистоганом каждогодно.
— Ax, да, да! — подтвердила Полина. —
Ну,
что вы? Скажите мне, как вы? — обратилась она к Калиновичу, видимо, желая вызвать его из молчания.
—
Ну,
что? Нет… — произнесла было Полина.
— Никакого! Не говоря уже об акциях; товарищества вы не составите: разжевываете, в рот, кажется, кладете пользу — ничему не внемлют.
Ну и занимаешься по необходимости пустяками. Я вот тридцать пять лет теперь прыгаю на торговом коньке, и
чего уж не предпринимал? Апельсинов только на осиновых пнях не растил — и все ничего! Если набьешь каких-нибудь тридцать тысчонок в год, так уж не знаешь, какой и рукой перекреститься.
Ах, Жак, Жак! — возразила Настенька и отнеслась с грустной улыбкой к Белавину: — Вообразите, за
что его гнев теперь: студент вот этот все ездил и просил меня, чтоб я играла;
ну и действительно я побывала тогда в театре…
—
Ну, скажите, пожалуйста,
что он говорит? — воскликнула она, всплеснув руками. — Тебя, наконец, бог за меня накажет, Жак! Я вот прямо вам говорю, Михайло Сергеич; вы ему приятель; поговорите ему… Я не знаю,
что последнее время с ним сделалось: он мучит меня… эти насмешки… презрение… неуважение ко мне… Он, кажется, только того и хочет, чтоб я умерла. Я молюсь, наконец, богу: господи! Научи меня, как мне себя держать с ним! Вы сами теперь слышали… в какую минуту, когда я потеряла отца, и
что он говорит!
—
Ну,
что, Яков Васильич, — говорил князь, входя, — ваше дело в таком положении,
что и ожидать было невозможно. Полина почти согласна.
Ну и потом, когда пройдет этот первый пыл,
что ей мешает преспокойным манером здесь же выйти замуж за какого-нибудь его высокоблагородие, столоначальника, народить с ним детей, для вящего здоровья которых они будут летом нанимать на какой-нибудь Безбородке дачу и душевно благословлять вас, как истинного своего благодетеля.
— Боже ты мой, царь милостивый! Верх ребячества невообразимого! — воскликнул он. —
Ну, не видайтесь, пожалуй! Действительно,
что тут накупаться на эти бабьи аханья и стоны; оставайтесь у меня, ночуйте, а завтра напишите записку: так и так, мой друг, я жив и здоров, но уезжаю по очень экстренному делу, которое устроит наше благополучие. А потом, когда женитесь, пошлите деньги — и делу конец: ларчик, кажется, просто открывался! Я, признаюсь, Яков Васильич, гораздо больше думал о вашем уме и характере…
— Конечно, мы хоть и рабы, — продолжал Григорий Васильев, — а тоже чувствовали, как их девичий век проходил: попервоначалу ученье большое было, а там скука пошла; какое уж с маменькой старой да со скупой развлеченье может быть?.. Только свету и радости было перед глазами,
что князь один со своими лясами да балясами…
ну, и втюрилась, по нашему, по-деревенски сказать.
—
Ну,
что, батюшка?
Что такое? — спросил советник губернского правления.
«Три года я только
что не каждый день видела его;
ну и тогда уж в лице у него заметно было что-то значительное, этакое, знаете, что-то петербургское.
—
Ну, да вертится ведь что-нибудь, земли или солнце; так
что именно вертится? — повторил губернатор.
— Я, ваше превосходительство, уж пьян; извини! — забормотал он. — Когда тебя министр спрашивал, какой такой у тебя контролер, ты
что написал? Я знаю,
что написал, и выходит: ты жив — и я жив, ты умер — я умер!
Ну и я пьян, извини меня, а ручку дай поцеловать, виноват!
В другой раз, видючи, как их молодость втуне пропадает, жалко даже становится,
ну, и тоже, по нашему смелому, театральному обращению, прямо говоришь: «
Что это, Настасья Петровна, ни с кем вы себе удовольствия не хотите сделать, хоть бы насчет этой любви или самых амуров себя развлекли».
—
Ну,
что ты? Здоров? — проговорила она, как бы не зная,
что сказать.
Или теперь, в Петербурге, соберутся иногда знакомые и начнут в обыкновенном гостином разговоре рассказывать про какую-нибудь немножко скандалезную любовь —
ну, и скажешь к слову: «
Что это?
— Три раза принимались… — подтвердил Медиокритский, —
ну, и, разумеется, сробел, разболтал все!.. А
что теперь ему прямо попервоначалу объявить надо прокурору, а потом и на допросах сговорить, пояснив,
что все первые показания им сделаны из-под страха — так мы ему и внушили.
— Ну-с, так вот как! — продолжала Настенька. — После той прекрасной минуты, когда вам угодно было убежать от меня и потом так великодушно расплатиться со мной деньгами, которые мне ужасно хотелось вместе с каким-нибудь медным шандалом бросить тебе в лицо… и, конечно, не будь тогда около меня Белавина, я не знаю,
что бы со мной было…