Неточные совпадения
— Пойдемте! —
сказал он. В голосе его слышалась
как бы снисходительность.
Но вряд ли все эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно, только для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и
сказал ей: «Ты
скажи же мне,
как егерь-то придет!» — «Слушаю, батюшка, слушаю», — отвечала она ему совершенно покойно.
— И меня, брат, не стрясет,
как я схвачусь, сделай милость! —
сказал хвастливо Павел.
— Именно уж осчастливить! — произнес и Захаревский, но таким глухим голосом, что
как будто бы это
сказал автомат, а не живой человек.
— Сделай милость! —
сказал Еспер Иваныч,
как бы спохватясь и совершенно уже ласковым голосом.
Имплева княгиня сначала совершенно не знала; но так
как она одну осень очень уж скучала, и у ней совершенно не было под руками никаких книг, то ей кто-то
сказал, что у помещика Имплева очень большая библиотека.
Придав своему голосу
как можно более нежности, она
сказала Имплеву почти шепотом...
Надобно
сказать, что театр помещался не так,
как все в мире театры — на поверхности земли, а под землею.
Громадное самолюбие этого юноши до того было уязвлено неудачею на театре, что он был почти не в состоянии видеть Павла,
как соперника своего на драматическом поприще; зато сей последний, нельзя
сказать, чтобы не стал в себе воображать будущего великого актера.
Одно новое обстоятельство еще более сблизило Павла с Николаем Силычем. Тот был охотник ходить с ружьем. Павел,
как мы знаем, в детстве иногда бегивал за охотой, и как-то раз, идя с Николаем Силычем из гимназии,
сказал ему о том (они всегда почти из гимназии ходили по одной дороге, хотя Павлу это было и не по пути).
— А что,
скажи ты мне, пан Прудиус, — начал он, обращаясь к Павлу, — зачем у нас господин директор гимназии нашей существует? Может быть, затем, чтобы руководить учителями, сообщать нам методы,
как вас надо учить, — видал ты это?
Он в ней первой увидел, или, лучше
сказать, в первой в ней почувствовал женщину: он увидел ее белые руки, ее пышную грудь, прелестные ушки, и с
каким бы восторгом он все это расцеловал!
— Pardon, cousin [Извините, кузен (франц.).], —
сказала ему Мари, но таким холодно-вежливым тоном,
каким обыкновенно все в мире хозяйки говорят всем в мире гостям.
— Ну, Аксинья, —
сказал ей Павел, — я
какую барышню встретил, кузину свою, просто влюбился в нее по уши!
— Pardon, chere amie! [Простите, дорогой друг! (франц.).] —
сказала Мари,
как бы спохватившись. — Вы совсем уж почти без ошибки играете, — прибавила она не без кокетства Павлу.
— Вы говорите еще
как мальчик! —
сказала она и потом, когда они подъехали к их дому и она стала выходить из экипажа, то крепко-крепко пожала руку Павла и
сказала...
Сказать ей прямо о том у него не хватало, разумеется, ни уменья, ни смелости, тем более, что Мари, умышленно или нет, но даже разговор об чем бы то ни было в этом роде
как бы всегда отклоняла, и юный герой мой ограничивался тем, что восхищался перед нею выходившими тогда библейскими стихотворениями Соколовского.
Мари ничего на это не
сказала и только улыбнулась, но Павел, к удовольствию своему, заметил, что взгляд ее выражал одобрение. «Черт знает,
как она умна!» — восхищался он ею мысленно.
Какие у этих двух добрых человек могли быть особенные грехи, —
сказать трудно!..
Никогда еще, я должен
сказать, мой юноша не бывал в столь возвышенном умственном и нравственном настроении,
как в настоящее время.
— В Москву, — отвечал Павел совершенно покойно и, усевшись на свое место,
как бы ничего особенного в начавшемся разговоре не заключалось, обратился к ключнице, разливавшей тут же в комнате чай, и
сказал: — Дай мне, пожалуйста, чаю, но только покрепче и погорячей!
— Я никак этого прежде и не мог
сказать, никак! — возразил Павел, пожимая плечами. — Потому что не знал,
как я кончу курс и буду ли иметь право поступить в университет.
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж
сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так
сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну
как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
«Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать не хотел, чтобы тот хоть что-нибудь сшил!» — пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув головой, а потом всю дорогу ни слова не
сказал с сыном и только, уж
как стали подъезжать к усадьбе Александры Григорьевны, разразился такого рода тирадой: «Да, вона
какое Воздвиженское стало!..
— Но почему вы, — возразил ей скромно отец Иоаким, — не дозволяете, хоть бы несколько и вкось, рассуждать молодому человеку и, так
сказать, испытывать свой ум,
как стремится младенец испытать свои зубы на более твердой пище, чем млеко матери?
— Никак уж!.. Но
скажите,
как же вы, однако, и давно ли вы здесь?.. — спросил Павел в одно и то же время сконфуженным и обрадованным голосом.
— Что ж вам за дело до людей!.. — воскликнул он сколь возможно более убедительным тоном. — Ну и пусть себе судят,
как хотят! — А что, Мари,
скажите, знает эту грустную вашу повесть? — прибавил он: ему давно уже хотелось поговорить о своем сокровище Мари.
—
Как же это?.. Я у самой вас спрашивал: нет ли чего особенного у Мари в Москве, и вы решительно
сказали, что нет! — проговорил он с укоризною.
— Друг мой!.. — воскликнула Фатеева. — Я никак не могла тогда
сказать вам того! Мари умоляла меня и взяла с меня клятву, чтобы я не проговорилась вам о том как-нибудь. Она не хотела,
как сама мне говорила, огорчать вас. «Пусть, говорит, он учится теперь
как можно лучше!»
— Вот
какой ты стал большой, —
сказал ему Павел.
— Посмотри,
какая собака отличная!.. —
сказал он, показывая Павлу на стоявшую на шкафе, в самом деле, превосходно сделанную собаку из папье-маше.
— Бывать я у вас должен, — начал Павел неторопливо, — этого требует приличие, но я просил бы вас
сказать мне, в
какой именно день вы решительно не бываете дома, чтобы в этот именно день мне и бывать у вас?
— Прекрасно-с! — произнес Павел. — Теперь второе: у Еспера Иваныча я тоже должен бывать, и потому я просил бы вас
сказать мне, в
какой именно день вы решительно не бываете у него, чтоб этот день мне и выбрать для посещения его?
—
Какое у вас символическое убранство комнаты, —
сказал Павел, не утерпев, хозяину, спокойно сидевшему на гробовом диване.
«Что-то он
скажет мне, и в
каких выражениях станет хвалить меня?» — думал он все остальное время до вечера: в похвале от профессора он почти уже не сомневался.
— Ну, батюшка, — обратился он как-то резко к Неведомову, ударяя того по плечу, — я сегодня кончил Огюста Конта [Конт Огюст (1798—1857) — французский буржуазный философ, социолог, субъективный идеалист, основатель так называемого позитивизма.] и могу
сказать, что все, что по части философии знало до него человечество, оно должно выкинуть из головы,
как совершенно ненужную дрянь.
— Я больше перелагаю-с, — подхватил Салов, — и для первого знакомства, извольте, я
скажу вам одно мое новое стихотворение. Господин Пушкин,
как, может быть, вам небезызвестно, написал стихотворение «Ангел»: «В дверях Эдема ангел нежный» и проч. Я на сию же тему изъяснился так… — И затем Салов зачитал нараспев...
— Садитесь, пожалуйста! —
сказал Салов, любезно усаживая Вихрова на диван и даже подкладывая ему за спину вышитую подушку. Сам он тоже развалился на другом конце дивана; из его позы видно было, что он любил и умел понежиться и посибаритничать. [Посибаритничать — жить в праздности и роскоши. От названия древнегреческого города Сибарис, о жителях которого ходила молва
как о людях изнеженных.]
— Удивительно просто, точно задачу
какую математическую решил, —
сказал Марьеновский.
—
Какой славный малый,
какой отличный, должно быть! — продолжал Замин совершенно искренним тоном. — Я тут иду, а он сидит у ворот и песню мурлыкает. Я говорю: «
Какую ты это песню поешь?» — Он
сказал; я ее знаю. «Давай, говорю, вместе петь». — «Давайте!» — говорит… И начали… Народу что собралось — ужас! Отличный малый, должно быть… бесподобный!
— А
как же я — где же вас послушаю? —
сказала горестным голосом Анна Ивановна, обращаясь к Замину и Петину.
—
Какой, должно быть, актер превосходный — ваш приятель! —
сказал Павел Замину.
— Ну,
как же, ведь разве ты не знаешь? —
сказал инженер с ударением.
—
Как велика и грязна ваша Москва сравнительно с Петербургом, — это деревня какая-то! —
сказал правовед.
У полковника с год
как раскрылись некоторые его раны и страшно болели, но когда ему
сказали, что Павел Михайлович едет, у него и боль вся прошла; а потом, когда сын вошел в комнату, он стал даже говорить какие-то глупости, точно тронулся немного.
— Да вот,
как — он, —
сказал полковник, указывая на сына.
— Вот,
как я, по милости вашей, платье-то себе истрепала, —
сказала бойко m-lle Прыхина Павлу, показывая ему на заброженный низ своего платья.
— Не в Москву тебе, кажется, надобно, шельмец ты этакий! —
сказал ему полковник и погрозил пальцем. Старик, кажется, догадывался о волновавших сына чувствованиях и,
как ни тяжело было с ним расстаться, однако не останавливал его.
— А вот тут поглядеть надо,
как ехать! —
сказал он уклончиво. — Сбегай, поди-ка, —
сказал он Ивану, — посмотри, где дорога побойчее идет.
— Ах,
какой неженка,
скажите, пожалуйста! — воскликнула становая и села на стул, но все-таки напротив него.