Неточные совпадения
И, вынув из кармана какую-то мелочь, сунул ее коридорному;
тот молча поклонился и тотчас
спросил...
Замолчал приказчик. По опыту знал он, что чем больше говорить с Марком Данилычем,
тем хуже. Примолк и Марко Данилыч. Обойдя восьмую баржу,
спросил он...
— Ну? —
спросил приказчик, когда
тот немного замялся.
— Мудрено, брат, придумал, — засмеялся приказчик. — Ну, выдам я тебе пачпорт, отпущу, как же деньги-то твои добуду?.. Хозяин-то ведь, чать, расписку тоже
спросит с меня. У него, брат, не как у других — без расписок ни единому человеку медной полушки не велит давать, а за всякий прочет, ежели случится, с меня вычитает… Нет, Сидорка, про
то не моги и думать.
— А что, Марко Данилыч? Как у вас, примерно сказать, будет насчет тюленьего жиру? —
спрашивал между
тем Зиновий Алексеич у приятеля, принимая поднесенный ему стакан редкостного лянсина фу-чу-фу.
— Во всем так, друг любезный, Зиновий Алексеич, во всем, до чего ни коснись, — продолжал Смолокуров. — Вечор под Главным домом повстречался я с купцом из Сундучного ряда. Здешний торговец, недальний, от Старого Макарья. Что,
спрашиваю, как ваши промысла? «Какие, говорит, наши промысла, убыток один, дело хоть брось». Как так? —
спрашиваю. «Да вот, говорит, в Китае не
то война, не
то бунт поднялся, шут их знает, а нашему брату хоть голову в петлю клади».
— А
тот сызранский-от? Из Елшанки, Сидор Аверьянов? —
спросил Марко Данилыч.
— А
те?.. Дядя-то с племянником, что в первых были? —
спросил Смолокуров, продолжая глядеть в окошко.
— К чаю милости просим, — отвечал тучный лысый купчина и приказал половому: — Тащи-ка, любезный, еще шесть парочек. Да
спроси у хозяина самого наилучшего лянсину. Не
то, мол, гости назад отошлют и денег копейки не заплатят.
— Да ведь говорю я тебе!.. Где я буду их искать? — отозвался Зиновий Алексеич. — До твоего приезду
спрашивал кой у кого из рыбников. И от них
те же речи, что от тебя.
— «Искушение»-то? — весело
спросил Марко Данилыч.
—
То есть как это? —
спросил, не понимая, в чем дело, Дмитрий Петрович.
Мать Таисея, обойдя приглашавших ее накануне купцов, у последнего была у Столетова. Выходя от него, повстречалась с Таифой — казначеей Манефиной обители. Обрадовались друг дружке, стали в сторонке от шумной езды и зачали одна другую расспрашивать, как идут дела. Таисея
спросила Таифу, куда она пробирается.
Та отвечала, что идет на Гребновскую пристань к Марку Данилычу Смолокурову.
У ломовых, что с длинным рядом роспусков стояли вдоль берега,
спросили инокини;
те только головой потряхивают — не знаем, дескать, такого.
— Вон оно что! — молвил Петр Степаныч. А сам думает: «Ай да матери! Этого бы нам с Сеней в год не выдумать». Таифа вспала ему на ум — толкует она там с Марком Данилычем да вдруг как брякнет что-нибудь про
ту свадьбу… Потому и
спросил Таисею, каких мыслей о
том матушка Манефа.
— А как насчет тюленя? —
спросил он после
того.
— Что с ней? — тревожно
спросил Веденеев, и румянец мгновенно облил лицо его. Не укрылось
то ни от отца, ни от матери, не утаилось и от Лизаветы Зиновьевны.
— А ты не вдруг… Лучше помаленьку, — грубо ответил Корней. — Ты, умная голова,
то разумей, что я Корней и что на всякий спех у меня свой смех. А ты бы вот меня к себе в дом повел, да хорошеньку фатеру отвел, да чайком бы угостил, да винца бы поднес, а потом бы уж и
спрашивал, по какому делу, откуда и от кого я прибыл к тебе.
Живучи в Москве и бывая каждый день у Дорониных, Никита Федорыч ни разу не сказал им про Веденеева, к слову как-то не приходилось. Теперь это на большую досаду его наводило, досадовал он на себя и за
то, что, когда писал Зиновью Алексеичу, не пришло ему в голову
спросить его, не у Макарья ли Веденеев, и, ежели там, так всего бы вернее через него цены узнать.
— Доронина какого-то искал почтальон, — сказал он, входя в комнату. — А такого у нас по всей пристани нет. А на письме означено: «На Гребновскую».
Спрашивал почтальон, не знает ли кто, где
тот Доронин живет — не знает никто. Так ни с чем и уехал.
А любопытство меж
тем возбудилось до крайности, и, только что русый кончил молитву, Меркулов подошел и
спросил...
— До последней капельки. Одна ведь только она была. При ней пошло не
то житье. Известно, ежели некому добрым хозяйством путем распорядиться, не
то что вотчина, царство пропадет. А ее дело девичье. Куда же ей? Опять же и чудит без меры. Ну и пошло все врознь, пошло да и поехало. А вы, смею
спросить, тоже из господ будете?
— Что требуется вашей милости? —
спросил тот, укорачивая шаг, но не останавливаясь.
— Скажите, пожалуйста, Василий Петрович, зачем эта барышня, Марья-то Ивановна, чудит при таком состоянии? —
спросил Меркулов, перед
тем как им пришлось расходиться по каютам.
А
спросил о
том Меркулов так, спросту, не
то чтоб из любопытства, не
то чтоб очень занимала его Марья Ивановна: молвил так, чтобы сказать что-нибудь на прощанье Василию Петровичу.
— Значит, есть и господа в
той вере? —
спросил Никита Федорыч.
А Митеньки все нет как нет. Что станешь делать? Пошел Никита Федорыч с безотвязным Морковниковым, хоть и больно ему
того не хотелось. «Все равно, — подумал, — не даст же покоя с своим хлебосольством. Теперь его ни крестом, ни пестом не отгонишь». И наказал коридорному, как только воротится Веденеев либо другой кто станет Меркулова
спрашивать, тотчас бы повестил его.
— Где ты до сей поры пропадал? —
спросил он между
тем Веденеева.
— А это как же у нас будет? —
спросил Морковников. — Вечо́р уговорились мы по
той цене продать, какая будет сегодня стоять… Так али нет?
— А как у вас про Фленушку говорят? Причастна к
тому делу была али нет? —
спросил Петр Степаныч.
— Да что ж это такое, матушка?! Зачем ты меня об этом
спрашиваешь? — совсем упавшим голосом промолвила Фленушка. — Игуменское ли
то дело?..
— А что у вас в городе про
ту свадьбу говорят? — немного помолчав,
спросил Самоквасов.
И Лизу с Наташей припечалили
те разговоры. Стали обе они просить Веденеева, поискал бы он какого-нибудь человека, чтобы весточку он дал про Самоквасова, к дяде его, что ли, бы съездил, его бы
спросил, а не
то разузнал бы в гостинице, где Петр Степаныч останавливался.
— То-то и есть, почтеннейший Тимофей Гордеич. Нешто без дела стал бы я вас беспокоить,
спрашивать об нем?.. — с притворной досадой молвил Дмитрий Петрович.
— Не может быть, — молвил на
то Тимофей Гордеич. — Мать Таисея вечор у меня была и сама про него
спрашивала.
Войдя в комнаты, познакомился он с Марьей Ивановной, о
том и о сем поговорил и потом
спросил у ней...
— Ах, пожалуйста, пришлите, Марья Ивановна, — говорила Дуня. — А о чем же в
тех книжках говорится? —
спросила с любопытством.
— К кому же
та любовь? —
спросила Дуня.
— Значит, это на
том свете? —
спросила удивленная словами Марьи Ивановны Дуня.
А
тот человек его
спрашивает...
Вспомнил про недельные полосы, при выкормке бычков родителем до
того удобренные, что давали они урожая вдвое и втрое супротив соседних наделов, и
спросил у братана, каково идет у него полевое хозяйство.
— Грамоте учишься? —
спросил у него дядя и тотчас же одумался, что напрасно и
спрашивал о
том. «Какая ему грамота, коли ходит побираться?»
— В окладах иконы
те? —
спросил Марко Данилыч.
— Домой, что ли, сряжаешься? — дружелюбно
спросил у Чубалова Марко Данилыч, когда
тот, уложивши свое добро, взялся за шапку. — Посидел бы у меня маленько, Герасим Силыч, покалякали бы мы с тобой, потрапезовали бы чем Бог послал, чайку испили.
Придет двадцать пятое августа, отпоют у флагов молебен, спустят их в знак окончания вольного торга и с
той минуты уплат начнут требовать, а до
тех пор никто не смей долга
спрашивать, ежели на векселе глухо написано: «Быть платежу у Макарья…» С
того дня по всей ярманке беготня и суетня начинаются.
—
Спрашивайте. Убытков от
того ни вам, ни нам не будет.
Хозяин уж смекнул, про какую шапчонку и про какой подожок его
спрашивают. Пошлет он знакомого покупателя по шляпным да по щепяным рядам только тогда, когда в лавке есть люди ненадежные, а
то без всяких разговоров поведет его прямо в палатку и там продаст ему сколько надо венчиков,
то есть шапчонок, и разрешительных молитв — подожков.
—
То совсем иное дело, — медленно, важно и спокойно промолвил Марко Данилыч. — Был тогда у нас с тобой не повольный торг, а долгу платеж. Обойди теперь ты всю здешнюю ярманку,
спроси у кого хочешь, всяк тебе скажет, что так же бы точно и он с тобой поступил, ежели бы до него такое дело довелось. Иначе нельзя, друг любезный, на
то коммерция. Понимаешь?
— А какое ж это писание? Кто его написал? В коих летех и кем
то писание свидетельствовано?.. Которым патриархом или каким собором? — настойчиво
спрашивал у старого дрождника молодой совопросник.
Посмотрел Марко Данилыч, видит — одни не при нем писаны, другие что-то больно мудрены… Несколько путешествий попалось, историй. Вспомнил, что Дунюшкин учитель такие советовал ей покупать, вспомнил и
то, что она их любит. Отобрал дюжины две,
спросил у Чубалова...