Неточные совпадения
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот
и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
Все вы, мужчины, одинаковы,
и меня не проведете!
Все, конечно, знали скудные размеры жалованья Виктора Николаича
и, когда заходила речь об их широкой жизни, обыкновенно говорили: «Помилуйте, да ведь у Хионии Алексеевны пансион; она знает отлично французский язык…».
Чтобы выполнить во
всех деталях этот грандиозный план, у Заплатиных не хватало средств, а главное, что было самым больным местом в душе Хионии Алексеевны, — ее салон обходили первые узловские богачи — Бахаревы, Ляховские
и Половодовы.
Прохожие, торопливо сновавшие по тротуарам Нагорной улицы, с завистью заглядывали в окна бахаревского дома, где
все дышало полным довольством
и тихим семейным счастьем.
Потолки были везде расписаны пестрыми узорами,
и небольшие белые двери всегда блестели, точно они вчера были выкрашены; мягкие тропинки вели по
всему дому из комнаты в комнату.
— Ах! коза, коза… — разжимая теплые полные руки, шептала Хиония Алексеевна. — Кто же, кроме тебя, будет у вас шутить? Сейчас видела Nadine… Ей, кажется,
и улыбнуться-то тяжело. У нее
и девичьего ничего нет на уме… Ну, здравствуй, Верочка, ma petite, ch###vre!.. [моя маленькая козочка!.. (фр.).] Ax, молодость, молодость,
все шутки на уме, смехи да пересмехи.
— Да о чем же горевать, Хиония Алексеевна? — спрашивала Верочка, звонко целуя гостью. Верочка ничего не умела делать тихо
и «
всех лизала», как отзывалась об ее поцелуях Надежда Васильевна.
— Ах, ma petite, [моя крошка (фр.).]
все еще будет:
и слезки, может, будут,
и сердечко защемит…
— Ах! Марья Степановна… — встрепенулась Хиония Алексеевна
всеми своими бантами, вскакивая с дивана. В скобках заметим, что эти банты служили не столько для красоты, сколько для прикрытия пятен
и дыр. — А я действительно с добрыми вестями к вам.
— Ах, Марья Степановна!.. Уж я не стала бы напрасно вас тревожить. Нарочно пять раз посылала Матрешку, а она через буфетчика от приваловского человека
всю подноготную разузнала. Только устрой, господи, на пользу!.. Уж если это не жених, так
весь свет пройти надо:
и молодой,
и красивый,
и богатый. Мил-лио-нер… Да ведь вам лучше это знать!
— Ах, господи, господи!.. — Хиония Алексеевна. —
И что вам за охота противоречить, когда
всем, решительно
всем известно, что Привалов получит три миллиона. Да-с, три, три, три!..
Теперь ей только что минуло шестнадцать лет,
и она
все еще не могла привыкнуть к своему длинному платью, которое сводило ее с ума.
Досифея была такая же высокая
и красивая женщина, как сама Марья Степановна, только черты ее правильного лица носили более грубый отпечаток, как у
всех глухонемых.
— Сегодня, кажется,
все с ума сошли, — проговорила недовольным голосом Надежда Васильевна, освобождаясь из объятий сестры. —
И к чему эти телячьи нежности; давеча Досифея чуть не задушила меня, теперь ты…
С старческой болтливостью в течение двух-трех минут Лука успел рассказать почти
все:
и то, что у барина тоже одна ножка шаркает,
и что у них с Костенькой контры,
и что его, Луку, кровно обидели — наняли «камардина Игреньку», который только спит.
Верочка начала выгружать
весь запас собранных ею наблюдений, постоянно путаясь, повторяла одно
и то же несколько раз. Надежда Васильевна с безмолвным сожалением смотрела на эту горячую сцену
и не знала, что ей делать
и куда деваться.
— Устрой, милостивый господи,
все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так не придумать!.. А из себя-то какой молодец… в прероду свою вышел. Отец-от вон какое дерево был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво
и вынесут.
— Мне что… мне
все равно, — с гонором говорил Игорь, отступая в дверях. — Для вас же хлопочу… Вы
и то мне два раза каблуком в скулу угадали. Вот
и знак-с…
Привалова поразило больше
всего то, что в этом кабинете решительно ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него.
Все было так же скромно
и просто,
и стояла
все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось
все:
и кабинет,
и старик,
и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Привалов шел за Василием Назарычем через целый ряд небольших комнат, убранных согласно указаниям моды последних дней. Дорогая мягкая мебель, ковры, бронза, шелковые драпировки на окнах
и дверях —
все дышало роскошью, которая невольно бросалась в глаза после скромной обстановки кабинета. В небольшой голубой гостиной стояла новенькая рояль Беккера; это было новинкой для Привалова,
и он с любопытством взглянул на кучку нот, лежавших на пюпитре.
Все было ему здесь знакомо до мельчайшей подробности
и точно освящено детскими воспоминаниями.
Полинявшие дорогие ковры на полу, резная старинная мебель красного дерева, бронзовые люстры
и канделябры, малахитовые вазы
и мраморные столики по углам, старинные столовые часы из матового серебра, плохие картины в дорогих рамах, цветы на окнах
и лампадки перед образами старинного письма —
все это уносило его во времена детства, когда он был своим человеком в этих уютных низеньких комнатах.
Даже самый воздух остался здесь
все тем же — теплым
и душистым, насквозь пропитанным ароматом домовитой старины.
— Мой младший сын, моя младшая дочь, — коротко отрекомендовал Василий Назарыч Верочку
и Виктора Васильича, которые ожидали
всех в столовой.
Ей казалось, что
все смотрят именно на нее; эта мысль сильно смущала ее
и заставляла краснеть еще больше…
Всего несколько дней назад Хионии Алексеевне представлялся удобный случай к этому, но она не могла им воспользоваться, потому что тут была замешана его сестра, Анна Павловна; а Анна Павловна, девушка хотя
и не первой молодости
и считает себя передовой, но…
и т. д.
и т. д.
Дело кончилось тем, что Верочка,
вся красная, как пион, наклонилась над самой тарелкой; кажется, еще одна капелька,
и девушка раскатилась бы таким здоровым молодым смехом, какого стены бахаревского дома не слыхали со дня своего основания.
Верочку спасло только то, что в самый критический момент
все поднялись из-за стола,
и она могла незаметно убежать из столовой.
— Когда я получил телеграмму о смерти Холостова, сейчас же отправился в министерство навести справки. У меня там есть несколько знакомых чиновников, которые
и рассказали
все, то есть, что решение по делу Холостова было получено как раз в то время, когда Холостов лежал на столе,
и что министерство перевело его долг на заводы.
Холостов как ваш вотчим
и опекун делает миллионный долг при помощи мошенничества, его судят за это мошенничество
и присуждают к лишению
всех прав
и ссылке в Сибирь, а когда он умирает, долг взваливают на вас, наследников.
Когда мачеха вышла за Холостова, он в три года промотал
все оставшиеся деньги, заложил прииски, сделал миллионный долг
и совсем уронил заводы.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести
все в ясность; из-за этого
и с Ляховским рассорился,
и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился,
все дело испортил.
Бахарев воспользовался случаем выслать Привалова из кабинета, чтобы скрыть овладевшее им волнение; об отдыхе, конечно, не могло быть
и речи,
и он безмолвно лежал
все время с открытыми глазами. Появление Привалова обрадовало честного старика
и вместе с тем вызвало
всю желчь, какая давно накопилась у него на сердце.
Почти
все или вымерли, или разорились; пошел совсем другой народ, настали
и другие порядки.
В этих жалобах было столько старчески забавного, что Привалов
все время старался рассматривать мелкие розовые
и голубые цветочки, которые были рассыпаны по сарафану Марьи Степановны.
Как
все это было давно
и, вместе, точно случилось только вчера!..
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда
всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому что Привалов был все-таки посторонний человек
и мог осудить. — Мы вот
все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам в дом
и в котором я открываю существо, обремененное
всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем не в том, кто явится к нам в дом, а в том, что я невеста
и в качестве таковой должна кончить замужеством.
— Я тебя за это
и люблю… А мама, Досифея, Лука, Хина — да
все, решительно
все, кажется, с ума сошли.
Василий Назарыч рассказал дочери последние известия о положении приваловского наследства
и по этому случаю долго припоминал разные эпизоды из жизни Гуляевых
и Приваловых. Девушка внимательно слушала
все время
и проговорила...
— Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты
и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал в Узел —
все равно как в чужое место, еще хуже. А знаешь, что загубило
всех этих Приваловых? Бесхарактерность.
Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины не знали.
— Сергей Александрыч… Сергей Александрыч с Константином Васильичем
все книжки читали, поэтому из них можно
и крупы
и муки намолоть. Сережа-то
и маленьким когда был, так зверьком
и выглядывал: то веревки из него вей, то хоть ты его расколи, — одним словом, приваловская кровь. А впрочем, кто его знает, может,
и переменился.
В результате оказалось, конечно, то, что заводское хозяйство начало хромать на обе ноги,
и заводы, по
всей вероятности, пошли бы с молотка Но счастливый случай спас их: в половине сороковых годов владельцу Шатровских заводов, Александру Привалову, удалось жениться на дочери знаменитого богача-золотопромышленника Павла Михайлыча Гуляева.
— Что дочь? — рассуждал старик раскольник. — Дочь
все одно, что вешняя вода: ждешь ее, радуешься, а она пришла
и ушла…
Из Шатровских заводов Гуляев все-таки не выехал
и жил там
все время, которое у него оставалось свободным от поездок в тайгу.
Мы уже сказали, что у Гуляева была
всего одна дочь Варвара, которую он любил
и не любил в одно
и то же время, потому что это была дочь, тогда как упрямому старику нужен был сын.
По большей части это были дети гонимых раскольников, задыхавшихся по тюрьмам
и острогам; Гуляеву привозили их со
всех сторон, где только гнездился раскол: с Ветки, из Керженских лесов, с Иргиза, из Стародубья, Чернораменских скитов
и т. д.
Из этого гуляевского гнезда вышло много крепких людей, известных
всему Уралу
и в Сибири.
Фамилии Колпаковых, Полуяновых, Бахаревых —
все это были птенцы гуляевского гнезда, получившие там вместе с кровом
и родительской лаской тот особенный закал, которым они резко отличались между
всеми другими людьми.