Неточные совпадения
Земляника, попечитель богоугодных заведений, очень толстый, неповоротливый
и неуклюжий человек, но при
всем том проныра
и плут. Очень услужлив
и суетлив.
А! вот: «Спешу между прочим уведомить тебя, что приехал чиновник с предписанием осмотреть
всю губернию
и особенно наш уезд (значительно поднимает палец вверх).
Городничий. Мотает или не мотает, а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую
и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде
всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения —
и потому вы сделайте так, чтобы
все было прилично: колпаки были бы чистые,
и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят по-домашнему.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так
и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально,
и почему ж сторожу
и не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я
и прежде хотел вам это заметить, но
все как-то позабывал.
Добчинский. А вы собьетесь
и не припомните
всего.
Недурной наружности, в партикулярном платье, ходит этак по комнате,
и в лице этакое рассуждение… физиономия… поступки,
и здесь (вертит рукою около лба)много, много
всего.
«Это, говорит, молодой человек, чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга, а по фамилии, говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет, говорит, в Саратовскую губернию
и, говорит, престранно себя аттестует: другую уж неделю живет, из трактира не едет, забирает
все на счет
и ни копейки не хочет платить».
Бобчинский. Он, он, ей-богу он… Такой наблюдательный:
все обсмотрел. Увидел, что мы с Петром-то Ивановичем ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так он
и в тарелки к нам заглянул. Меня так
и проняло страхом.
Пусть каждый возьмет в руки по улице… черт возьми, по улице — по метле!
и вымели бы
всю улицу, что идет к трактиру,
и вымели бы чисто…
Да сказать Держиморде, чтобы не слишком давал воли кулакам своим; он, для порядка,
всем ставит фонари под глазами —
и правому
и виноватому.
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.)А
все ты, а
всё за тобой.
И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну
и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А
все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе
и сейчас! Вот тебе ничего
и не узнали! А
все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Подсмотри в щелку
и узнай
все,
и глаза какие: черные или нет,
и сию же минуту возвращайся назад, слышишь?
Право, на деревне лучше: оно хоть нет публичности, да
и заботности меньше; возьмешь себе бабу, да
и лежи
весь век на полатях да ешь пироги.
Разговаривает
все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы тебе кричат: «Почтенный!»; на перевозе в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери
и объявит, что всякая звезда значит на небе, так вот как на ладони
все видишь.
Осип. Да так;
все равно, хоть
и пойду, ничего из этого не будет. Хозяин сказал, что больше не даст обедать.
Хлестаков. А ты уж
и рад, скотина, сейчас пересказывать мне
все это.
Как бы, я воображаю,
все переполошились: «Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь
и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи,
и не знают, что такое значит «прикажете принять».
Городничий (вытянувшись
и дрожа
всем телом).Помилуйте, не погубите! Жена, дети маленькие… не сделайте несчастным человека.
Слуга. Вы изволили в первый день спросить обед, а на другой день только закусили семги
и потом пошли
всё в долг брать.
Городничий (тихо, Добчинскому).Слушайте: вы побегите, да бегом, во
все лопатки,
и снесите две записки: одну в богоугодное заведение Землянике, а другую жене. (Хлестакову.)Осмелюсь ли я попросить позволения написать в вашем присутствии одну строчку к жене, чтоб она приготовилась к принятию почтенного гостя?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси
все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова
и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж
и вы! не нашли другого места упасть!
И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Марья Антоновна. Да, право, маменька, чрез минуты две
всё узнаем. Уж скоро Авдотья должна прийти. (Всматривается в окно
и вскрикивает.)Ах, маменька, маменька! кто-то идет, вон в конце улицы.
Анна Андреевна. Ну, скажите, пожалуйста: ну, не совестно ли вам? Я на вас одних полагалась, как на порядочного человека:
все вдруг выбежали,
и вы туда ж за ними!
и я вот ни от кого до сих пор толку не доберусь. Не стыдно ли вам? Я у вас крестила вашего Ванечку
и Лизаньку, а вы вот как со мною поступили!
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился
и говорил, что
и в гостинице
все нехорошо,
и к нему не поедет,
и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича
и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли,
и, слава богу,
все пошло хорошо.
Добчинский. Молодой, молодой человек; лет двадцати трех; а говорит совсем так, как старик: «Извольте, говорит, я поеду
и туда,
и туда…» (размахивает руками),так это
все славно. «Я, говорит,
и написать
и почитать люблю, но мешает, что в комнате, говорит, немножко темно».
Осип. Давай их, щи, кашу
и пироги! Ничего,
всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там другой выход есть?
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше; а прочие
все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, —
все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров;
и не столько медикаментами, сколько честностью
и порядком.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать,
все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность
и было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я буду спокоен в сердце.
Оно, конечно, заманчиво, но пред добродетелью
всё прах
и суета.
Хлестаков. Чрезвычайно неприятна. Привыкши жить, comprenez vous [понимаете ли (фр.).], в свете
и вдруг очутиться в дороге: грязные трактиры, мрак невежества… Если б, признаюсь, не такой случай, который меня… (посматривает на Анну Андреевну
и рисуется перед ней)так вознаградил за
всё…
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж
и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко
всем.)Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.
Уж у меня ухо востро! уж я…»
И точно: бывало, как прохожу через департамент — просто землетрясенье,
все дрожит
и трясется, как лист.
О! я шутить не люблю. Я им
всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю
всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается
и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Городничий (подходя
и трясясь
всем телом, силится выговорить).А ва-ва-ва… ва…
Марья Антоновна. Право, маменька,
все смотрел.
И как начал говорить о литературе, то взглянул на меня,
и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками,
и тогда посмотрел на меня.
Городничий.
И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не быть правде? Подгулявши, человек
все несет наружу: что на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Городничий. Ну, уж вы — женщины!
Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам
всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из другого словцо. Вас посекут, да
и только, а мужа
и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Те же
и Осип.
Все бегут к нему навстречу, кивая пальцами.
Аммос Федорович (строит
всех полукружием).Ради бога, господа, скорее в кружок, да побольше порядку! Бог с ним:
и во дворец ездит,
и государственный совет распекает! Стройтесь на военную ногу, непременно на военную ногу! Вы, Петр Иванович, забегите с этой стороны, а вы, Петр Иванович, станьте вот тут.
Все (пристают к нему). Нет, вы не только о собаках, вы
и о столпотворении… Нет, Аммос Федорови, не оставляйте нас, будьте отцом нашим!.. Нет, Аммос Федорович!
В это время слышны шаги
и откашливания в комнате Хлестакова.
Все спешат наперерыв к дверям, толпятся
и стараются выйти, что происходит не без того, чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания...
Выхватываются несколько восклицаний: «Ай! ай!» — наконец
все выпираются,
и комната остается пуста.
Аммос Федорович (дрожа
всем телом).Никак нет-с. (В сторону.)О боже, вот уж я
и под судом!
и тележку подвезли схватить меня!
Лука Лукич (от испуга выронил сигару, плюнул
и, махнув рукою, про себя).Черт побери
все! сгубила проклятая робость!
И нарочно посмотрите на детей: ни одно из них не похоже на Добчинского, но
все, даже девочка маленькая, как вылитый судья.
Артемий Филиппович. Вот
и смотритель здешнего училища… Я не знаю, как могло начальство поверить ему такую должность: он хуже, чем якобинец,
и такие внушает юношеству неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно. Не прикажете ли, я
все это изложу лучше на бумаге?
Хлестаков (провожая).Нет, ничего. Это
все очень смешно, что вы говорили. Пожалуйста,
и в другое тоже время… Я это очень люблю. (Возвращается
и, отворивши дверь, кричит вслед ему.)Эй вы! как вас? я
все позабываю, как ваше имя
и отчество.
Хлестаков. Хорошо, хорошо! Я об этом постараюсь, я буду говорить… я надеюсь…
все это будет сделано, да, да… (Обращаясь к Бобчинскиму.)Не имеете ли
и вы чего-нибудь сказать мне?