Неточные совпадения
Таковы, например, рассуждения: «об административном
всех градоначальников единомыслии», «о благовидной градоначальников наружности», «о спасительности усмирений (с картинками)», «мысли при взыскании недоимок», «превратное течение времени»
и, наконец, довольно объемистая диссертация «о строгости».
Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает долгом оговориться, что
весь его труд в настоящем случае заключается только в том, что он исправил тяжелый
и устарелый слог «Летописца»
и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина,
и это одно уже может служить ручательством, с каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.
Не только страна, но
и град всякий,
и даже всякая малая
весь, [
Весь — селение, деревня.] —
и та своих доблестью сияющих
и от начальства поставленных Ахиллов имеет
и не иметь не может.
Взгляни на первую лужу —
и в ней найдешь гада, который иройством своим
всех прочих гадов превосходит
и затемняет.
Взгляни, наконец, на собственную свою персону —
и там прежде
всего встретишь главу, а потом уже не оставишь без приметы брюхо
и прочие части.
Что же, по-твоему, доблестнее: глава ли твоя, хотя
и легкою начинкою начиненная, но
и за
всем тем горе [Горе́ (церковно-славянск.) — к небу.] устремляющаяся, или же стремящееся до́лу [До́лу (церковно-славянск.) — вниз, к земле.] брюхо, на то только
и пригодное, чтобы изготовлять…
Таковы-то были мысли, которые побудили меня, смиренного городового архивариуса (получающего в месяц два рубля содержания, но
и за
всем тем славословящего), ку́пно [Ку́пно — вместе, совместно.] с троими моими предшественниками, неумытными [Неумы́тный — неподкупный, честный (от старого русского слова «мыт» — пошлина).] устами воспеть хвалу славных оных Неронов, [Опять та же прискорбная ошибка.
Одни из них, подобно бурному пламени, пролетали из края в край,
все очищая
и обновляя; другие, напротив того, подобно ручью журчащему, орошали луга
и пажити, а бурность
и сокрушительность представляли в удел правителям канцелярии.
Но
все, как бурные, так
и кроткие, оставили по себе благодарную память в сердцах сограждан, ибо
все были градоначальники.
«Не хочу я, подобно Костомарову, серым волком рыскать по земли, ни, подобно Соловьеву, шизым орлом ширять под облакы, ни, подобно Пыпину, растекаться мыслью по древу, но хочу ущекотать прелюбезных мне глуповцев, показав миру их славные дела
и предобрый тот корень, от которого знаменитое сие древо произросло
и ветвями своими
всю землю покрыло».
И действительно, как только простодушные соседи согласились на коварное предложение, так сейчас же головотяпы их
всех, с божью помощью, перетяпали.
— Он нам
все мигом предоставит, — говорил старец Добромысл, — он
и солдатов у нас наделает,
и острог какой следовает выстроит! Айда, ребята!
Воротились добры молодцы домой, но сначала решили опять попробовать устроиться сами собою. Петуха на канате кормили, чтоб не убежал, божку съели… Однако толку
все не было. Думали-думали
и пошли искать глупого князя.
Бросились они
все разом в болото,
и больше половины их тут потопло («многие за землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины
и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними, сидит сам князь — да глупый-преглупый! Сидит
и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего
и желать нам не надо!
И повел их вор-новотор сначала
все ельничком да березничком, потом чащей дремучею, потом перелесочком, да
и вывел прямо на поляночку, а посередь той поляночки князь сидит.
— А пришли мы к твоей княжеской светлости вот что объявить: много мы промеж себя убивств чинили, много друг дружке разорений
и наругательств делали, а
все правды у нас нет. Иди
и володей нами!
—
И тех из вас, которым ни до чего дела нет, я буду миловать; прочих же
всех — казнить.
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «Были между ними, — говорит летописец, — старики седые
и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли; были
и молодые, кои той воли едва отведали, но
и те тоже плакали. Тут только познали
все, какова такова прекрасная воля есть». Когда же раздались заключительные стихи песни...
то
все пали ниц
и зарыдали.
Вор-новотор ходил на них с пушечным снарядом, палил неослабляючи
и, перепалив
всех, заключил мир, то есть у заугольников ел палтусину, [Па́лтусина — мясо беломорской рыбы палтуса.] у сычужников — сычуги.
Услыхал князь бестолковую пальбу бестолкового одоевца
и долго терпел, но напоследок не стерпел: вышел против бунтовщиков собственною персоною
и, перепалив
всех до единого, возвратился восвояси.
Вспомнили только что выехавшего из города старого градоначальника
и находили, что хотя он тоже был красавчик
и умница, но что, за
всем тем, новому правителю уже по тому одному должно быть отдано преимущество, что он новый.
— Так говорили глуповцы
и со слезами припоминали, какие бывали у них прежде начальники,
всё приветливые, да добрые, да красавчики —
и все-то в мундирах!
Неслыханная деятельность вдруг закипела во
всех концах города: частные пристава поскакали, квартальные поскакали, заседатели поскакали, будочники позабыли, что значит путем поесть,
и с тех пор приобрели пагубную привычку хватать куски на лету.
А градоначальник
все сидит
и выскребает
все новые
и новые попуждения…
Гул
и треск проносятся из одного конца города в другой,
и над
всем этим гвалтом, над
всей этой сумятицей, словно крик хищной птицы, царит зловещее: «Не потерплю!»
Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков,
и вдруг
всех озарила мысль: а ну, как он этаким манером целый город выпорет! Потом стали соображать, какой смысл следует придавать слову «не потерплю!» — наконец прибегли к истории Глупова, стали отыскивать в ней примеры спасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изумительное, но ни до чего подходящего все-таки не доискались.
Разумеется,
все это повествовалось
и передавалось друг другу шепотом; хотя же
и находились смельчаки, которые предлагали поголовно пасть на колена
и просить прощенья, но
и тех взяло раздумье.
И вдруг
всем сделалось известным, что градоначальника секретно посещает часовых
и органных дел мастер Байбаков.
Достоверные свидетели сказывали, что однажды, в третьем часу ночи, видели, как Байбаков,
весь бледный
и испуганный, вышел из квартиры градоначальника
и бережно нес что-то обернутое в салфетке.
И что
всего замечательнее, в эту достопамятную ночь никто из обывателей не только не был разбужен криком «не потерплю!», но
и сам градоначальник, по-видимому, прекратил на время критический анализ недоимочных реестров [Очевидный анахронизм.
Начались подвохи
и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба
и на
все увещания ограничивался тем, что трясся
всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской
и с тех пор затосковал.
Среди
всех этих толков
и пересудов вдруг как с неба упала повестка, приглашавшая именитейших представителей глуповской интеллигенции в такой-то день
и час прибыть к градоначальнику для внушения. Именитые смутились, но стали готовиться.
Он по очереди обошел
всех обывателей
и хотя молча, но благосклонно принял от них
все, что следует.
И за
всем тем спокойно разошлись по домам
и предались обычным своим занятиям.
[Ныне доказано, что тела
всех вообще начальников подчиняются тем же физиологическим законам, как
и всякое другое человеческое тело, но не следует забывать, что в 1762 году наука была в младенчестве.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству
и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать
и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию,
и в то же время
всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ
и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела
весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами
и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Но Младенцеву не дали докончить, потому что при первом упоминовении о Байбакове
всем пришло на память его странное поведение
и таинственные ночные походы его в квартиру градоначальника…
Публика начала даже склоняться в пользу того мнения, что
вся эта история есть не что иное, как выдумка праздных людей, но потом, припомнив лондонских агитаторов [Даже
и это предвидел «Летописец»!
Тогда
все члены заволновались, зашумели
и, пригласив смотрителя народного училища, предложили ему вопрос: бывали ли в истории примеры, чтобы люди распоряжались, вели войны
и заключали трактаты, имея на плечах порожний сосуд?
Смотритель подумал с минуту
и отвечал, что в истории многое покрыто мраком; но что был, однако же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах хотя
и не порожний, но
все равно как бы порожний сосуд, а войны вел
и трактаты заключал.
В сей крайности вознамерились они сгоряча меня на
всю жизнь несчастным сделать, но я тот удар отклонил, предложивши господину градоначальнику обратиться за помощью в Санкт-Петербург, к часовых
и органных дел мастеру Винтергальтеру, что
и было ими выполнено в точности.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил, что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове был городничий, имеющий вместо головы простую укладку, то, стало быть, это так
и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.]
и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил
всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
Но
все ухищрения оказались уже тщетными. Прошло после того
и еще два дня; пришла наконец
и давно ожидаемая петербургская почта, но никакой головы не привезла.
Присутственные места запустели; недоимок накопилось такое множество, что местный казначей, заглянув в казенный ящик, разинул рот, да так на
всю жизнь с разинутым ртом
и остался; квартальные отбились от рук
и нагло бездействовали: официальные дни исчезли.
Проходит
и еще один день, а градоначальниково тело
все сидит в кабинете
и даже начинает портиться.
В то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки. Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков, а следом за ним в виду
всей толпы очутился точь-в-точь такой же градоначальник, как
и тот, который за минуту перед тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы так
и остолбенели.
Все эти рассуждения положительно младенческие,
и несомненным остается только то, что оба градоначальника были самозванцы.
Между тем измена не дремала. Явились честолюбивые личности, которые задумали воспользоваться дезорганизацией власти для удовлетворения своим эгоистическим целям.
И, что
всего страннее, представительницами анархического элемента явились на сей раз исключительно женщины.