Приваловские миллионы

— Ну, что, как вы нашли Ляховского? — спрашивал Веревкин, явившись к Привалову через несколько дней после его визита. — Не правда ли, скотина во всех отношениях? Ха-ха! Воображаю, какого шута горохового он разыграл перед вами для первого раза…

Привалов подробно рассказал весь ход своего визита и свои занятия с Ляховским, эпизод с сигарами и метлами вызвал самый неистовый хохот Веревкина, который долго громким эхом раскатывался по всему домику Хионии Алексеевны и заставил Виктора Николаича вздрогнуть и заметить: «Эк, подумаешь, разобрало этого Веревкина!»

— Так и есть, по всем правилам своего искусства, значит, вел дело, — заговорил Веревкин, вытирая выступившие от смеха на глазах слезы. — Дайте время, он начнет прикидываться глухим и слепым. Ей-богу! Мерзавец такой, что с огнем поискать. У него есть здесь в Узле несколько домов, конечно купленных при случае, за бесценок. Вот однажды один из этих домов загорелся. Что бы вы думали: набат, народ бежит со всех сторон, и Ляховский трусцой задувает вместе с другими, а пожар на другом конце города. Видите ли, извозчик запросил с Ляховского пятиалтынный, а он давал гривенник. Так в пятачке и разошлись. После говорят Ляховскому: «Как же это вы, Игнатий Львович, пятачка пожалели, а целого дома не жалеете?» А он: «Что же я мог сделать, если бы десятью минутами раньше приехал, — все равно весь дом сгорел бы и пятачок напрасно бы истратил». Заметьте, выдержка какая дьявольская. О, с ним нужно ухо востро держать! Какие он вам бумаги дал — посмотрим.

— Вот все здесь, — отвечал Привалов, вынимая из папки целую кипу взятых у Ляховского бумаг.

Веревкин с сигарой в зубах самым комфортабельным образом поместился в креслах и вооружил свой нос пенсне. Заметив, что Ипат принес и поставил около него на подносе графинчик с водкой и закуску на стеклянной тарелочке, он только улыбнулся; внимание Привалова к его жажде очень польстило Веревкину, и он с особенным усердием принялся рыться в бумагах, швырял их по всему столу и делал на полях красным карандашом самые энергичные nota bene. [отметки (лат.).] На первый раз трудно было разобраться в такой массе цифр, и Веревкин половину бумаг сложил в свой объемистый портфель с оборванными ремнями и сломанным замком.

— Да тут черт ногу сломит, батенька, — проговорил он после часовой работы. — По меньшей мере недели две придется высидеть над ними. Этот Альфонс Богданыч — видели? — такого, я думаю, туману напустил… Ну, да мы их проберем и всех узлом завяжем. А вот что, — совершенно другим тоном прибавил Веревкин, отваливая свою тушу на спинку кресла, — я заехал, собственно, везти вас к Половодову… Мы отлично пообедаем там, а вы, кстати, пощупаете Александра Павлыча, как он себя чувствует. Ссориться с ними нам во всяком случае не приходится, потому что этим только затянем дело; ведь бумаги все у них в руках. Да я и не люблю ссориться со своими противниками.

Привалову совсем не хотелось ехать к Половодову. Он пробовал сопротивляться, но Веревкин был неумолим и даже отыскал шляпу Привалова, которую сейчас же и надел ему на голову.

— Нет, батенька, едемте, — продолжал Веревкин. — Кстати, Тонечка приготовила такой ликерчик, что пальчики оближете. Я ведь знаю, батенька, что вы великий охотник до таких ликерчиков. Не отпирайтесь, быль молодцу не укор. Едем сейчас же, время скоротечно. Эй, Ипат! Подавай барину одеваться скорее, а то барин рассердится.

Всю дорогу Веревкин болтал, как школьник. Это веселое настроение подействовало заразительно и на Привалова. Только когда они проезжали мимо бахаревского дома, Привалову сделалось как-то немного совестно — совестно без всякой видимой причины. Он заранее чувствовал на себе полный немого укора взгляд Марьи Степановны и мысленно сравнил Надю с Антонидой Ивановной, хотя это и были несравнимые величины.

Обед у Половодова прошел скучнее, чем можно было предполагать, и Привалов был очень недоволен, что послушался Веревкина. Антонида Ивановна сегодня держала себя очень холодно, даже немножко грустно, как показалось Привалову. Никто ни слова не говорил о Ляховских, как ожидал Привалов, и ему оставалось только удивляться, что за странная фантазия была у Веревкина тащить его сюда смотреть, как лакей внушительной наружности подает кушанья, а хозяин работает своими челюстями. Привалову, конечно, и в голову не пришло бы подумать, что Веревкин действовал по просьбе Антониды Ивановны, а между тем это было так. Веревкин для такого сорта поручений был самый золотой человек, потому что, несмотря на величайшие затруднения и препятствия при их выполнении, он даже не задавал себе вопроса, для чего нужен был Антониде Ивановне Привалов, нужен именно сегодня, а не в другое время. «Женская фантазия», — говорил обыкновенно Веревкин, если от него непременно требовали объяснений. Обед был точно такой же, как и в прошлый раз: редкие, художественно исполненные кушанья съедались с редким вниманием и запивались самыми редкими винами. Сейчас после обеда Половодов увел Привалова к себе в кабинет.

Пока в кабинете шла деловая беседа, Веревкин успел немного прийти в себя после сытного обеда, поймал сестру и усадил ее за рояль.

— Тонечка, голубушка, спой эту песню про Волгу, — умолял он. — Уважь единоутробного брата… а?.. Привалова не стесняйся, он отличный малый, хоть немножко и того (Веревкин многозначительно повертел около лба пальцем), понимаешь — славянофил своего рода. Ха-ха!.. Ну, да это пустяки: всякий дурак по-своему с ума сходит.

— А ты, кажется, сегодня порядочно утешился за обедом? — спрашивала Антонида Ивановна, с нежностью глядя на «единоутробного» братца.

— Что же, я только в своей стихии — не больше того. «Пьян да умен — два угодья в нем…» Видишь, начинаю завираться. Ну, спой, голубчик.

Антонида Ивановна взяла несколько аккордов и запела небольшим, но очень чистым контральто проголосную русскую песню:

Эта заунывная песня полилась с тем простым, хватавшим за душу выражением, с каким поет ее простой народ и никогда не поют на сцене. Антонида Ивановна умела вытянуть ту заунывную, щемящую нотку, которая неизменно слышится во всех проголосных русских песнях: глухие слезы и смертная тоска по какой-то воле и неизведанном счастье, казалось, стояли в этой песне. Веревкин сидел на низеньком диванчике, положив свою громадную голову в ладони рук как вещь, совершенно для него лишнюю. Спутанные шелковые кудри свалились к нему на лоб и закрывали глаза, но он не поправлял их, отдавшись целиком тому подмывавшему чувству, которое, как набежавшая волна прилива, тихо поднимало и несло куда-то вдаль. Привалов что-то хотел отвечать Половодову, когда раздались первые слова песни, да так и остался с открытым ртом на своем горнем месте, куда усадил его Половодов.

— Это Тонечка, — отвечал Половодов на немой вопрос Привалова. — Она порядочно поет русские песни, когда бывает в ударе.

Половодов вместе с Иваном Яковлевичем всему на свете предпочитал французские шансонетки, но в качестве славянофила он считал своим долгом непременно умилиться каждый раз, когда пела жена. У Привалова тихо закружилась голова от этой песни, и он закрыл глаза, чтобы усилить впечатление. В глубине души что-то тихо-тихо заныло. Пред глазами смутно, как полузабытый сон, проносились картины густого леса, широкий разлив реки, над которым тихо садится багровое солнце; а там уже потянуло и холодом быстро наступающей летней ночи, и тихо зашелестела прибрежная осока, гнувшаяся под напором речной струи.

— В женщине прежде всего — кровь, порода, — говорил Половодов, раздвигая ноги циркулем. — На востоке женщина любит припадками и как-то уж слишком откровенно: все дело сводится на одну животную сторону. Совсем другое дело европейская женщина. В ней нет этой грязи, распущенности, лени; в ее присутствии все нервы в приятном напряжении, чувства настороже, а глаза невольно отдыхают на стыдливо прикрытых формах. Часто женщину принимаешь за девушку. Здесь все построено на пикантных неожиданностях, везде заманчивая неизвестность, и часто под опущенными стыдливо глазками, под детскими не сложившимися формами кроется самая знойная страсть. Вам которая из Бахаревых больше нравится? — неожиданно спросил Половодов.

Привалов совсем не слушал его болтовни и теперь смотрел на него с недоумением, не понимая вопроса; впрочем, Половодов сейчас же вывел его из затруднения и проговорил:

— Мне Верета больше нравится; знаете, в ней есть что-то такое нетронутое, как переход от вчерашней девочки к завтрашней барышне. Тогда пиши пропало все, потому что начнется это жеманство да кривлянье. Пойдемте в гостиную, — прибавил он, подхватывая Привалова, по своей привычке, под руку.

В гостиной Половодов просидел недолго. Попросив жену занять гостя, он извинился перед Приваловым, что оставит его всего на несколько минут.

— Ты, Александр, подвергаешь Сергея Александрыча ничем не заслуженному испытанию, — проговорила Антонида Ивановна, оставляя рояль.

— Вы несправедливы ко мне, Антонида Ивановна, — мог только ответить Привалов. — Я считаю за счастье…

— А?.. Чего? — спрашивал Веревкин, который спал на своем диванчике и теперь только проснулся. — А я так расчувствовался, что вздремнул под шумок… — Вы тут комплименты, кажется, говорите?

Под смех, вызванный этим маленьким эпизодом, Половодов успел выбраться из комнаты, и Привалов остался с глазу на глаз с Антонидой Ивановной, потому что Веревкин уплелся в кабинет — «додернуть», как он выразился.

— Почему вы думаете, Антонида Ивановна, что я избегаю вашего общества? — спрашивал Привалов. — Наоборот, я с таким удовольствием слушал ваше пение сейчас… Могу сказать откровенно, что никогда ничего подобного не слышал.

Антонида Ивановна внимательно посмотрела на Привалова, накинула на плечи оренбургский платок из козьего пуха и проговорила с ленивой улыбкой:

— Я не понимаю, как это хочется мужчинам говорить вечно одно и то же… Неужели нельзя обойтись без комплиментов?

Они прошли в знакомую Привалову голубую гостиную, но на этот раз Антонида Ивановна села очень далеко от своего гостя.

— Вы не рассказали мне еще о своем визите к Ляховским, — заговорила хозяйка, вздрагивая и кутаясь в свой платок. — А впрочем, нет, не рассказывайте… Вперед знаю, что и там так же скучно, как и везде!.. Не правда ли?

— Я не понимаю, что вы хотите сказать этим?

— Ах, самую простую вещь, Сергей Александрыч… Посмотрите кругом, везде мертвая скука. Мужчины убивают время, по крайней мере, за картами, а женщинам даже и это плохо удается. Я иногда завидую своему мужу, который бежит из дому, чтобы провести время у Зоси. Надеюсь, что там ему веселее, чем дома, и я нисколько не претендую на него…

Привалов заговорил что-то об удовольствиях, о чтениях, о занятиях, но Антонида Ивановна неожиданно прервала его речь вопросом:

— Послушайте, когда ваша свадьба?

— Какая свадьба?

— Да ведь вы женитесь на Nadine Бахаревой. Это решительно всем в городе известно, и я, право, от души рада за вас. Nadine отличная девушка, серьезная, образованная. Она резко выделяется из всех наших барышень.

— Послушайте, Антонида Ивановна, — серьезно заговорил Привалов. — Я действительно глубоко уважаю Надежду Васильевну, но относительно женитьбы на ней и мысли у меня не было.

— Неправда.

— Совершенно серьезно говорю.

— О, это пустяки. Все мужчины обыкновенно так говорят, а потом преспокойнейшим образом и женятся. Вы не думайте, что я хотела что-нибудь выпытать о вас, — нет, я от души радуюсь вашему счастью, и только. Обыкновенно завидуют тому, чего самим недостает, — так и я… Муж от меня бежит и развлекается на стороне, а мне остается только радоваться чужому счастью.

— Вы ошибаетесь, Антонида Ивановна, уверяю вас. Есть обстоятельства, которые… Одним словом, я никогда не женюсь.

Антонида Ивановна долгим, внимательным взглядом посмотрела на Привалова, но ничего не отвечала и только плотнее — вместе с шеей — укуталась в свой платок. Привалов еще никогда не видел Половодову такой красивой. В его ушах еще стояла давешняя песня, а тут этот странный тон разговора… Привалов почувствовал себя как-то жутко хорошо около Антониды Ивановны и с особенным удовольствием испытывал на себе теплоту ее пристального ленивого взгляда. Невольная грусть, которая слышалась в ее разговоре, отвечала невеселому настроению Привалова, и он горячо пожал Антониде Ивановне на прощанье руку.

Вечером этого дня, когда Антонида Ивановна вошла в спальню своей maman, она имела самый утомленный и жалкий вид. Тяжело опустившись на ближайший стул, она с заметным усилием едва могла проговорить:

— Бревно этот ваш Привалов, и больше ничего.

Агриппина Филипьевна пытливо и вопросительно посмотрела на дочь, а потом спокойно ответила:

— Нужно иметь терпение, мой друг…

— Александр был здесь?

— Был. Представь себе: захватил с собой Оскара, и вместе отправились к Ляховскому. Оказывается, что это уже не первый их визит туда.

— Решительно ничего не понимаю, maman…

— И я тоже; но все-таки согласись, что очень и очень странно. Что может делать этот идиот Оскар у Ляховского?

Почтенная дама только пожала плечами и сделала презрительную гримасу.