Неточные совпадения
Возрастающее значение
его второго сына Эрнста-Иоганна
при дворе овдовевшей герцогини Анны Иоанновны Курляндской, впоследствии русской императрицы, было поворотным пунктом в счастливой перемене судьбы
всей фамилии Биронов. Тогда-то отец и трое
его сыновей удачно изменили свою фамилию и из Бюренов (Buhren) сделались Биронами (Biron). Вместе с тем
они приняли и герб этой знаменитой во Франции фамилии.
При самых малейших колебаниях
его судьбы на первый план выступало
его «я», и этому своему единственному богу Эрнст-Иоганн Бирон готов был пожертвовать
всеми и
всем.
Но трогательнее
всего была сцена
при прощании супруга.
Он сначала отказался присутствовать
при этой ужасной церемонии, но герцог приказал
ему покориться обыкновению русских, представляя, что
он, как явный чужеземец, лишится общего уважения.
Его вывели из комнаты два чиновника, которые, впрочем,
его более поддерживали, нежели сопровождали. На лице
его изображалась скорбь, но скорбь безмолвная.
— Боюсь, что ты немного и добьешься
при всей твоей строгости. Хотя
ему всего восемь лет, но уже теперь видно, что для военной службы
он не годится.
Много слез пролила Елизавета, скучая в одиночестве, чувствуя постоянно тяжелый для ее свободолюбивой натуры надзор. Кого она ни приблизит к себе —
всех отнимут. Появился было
при ее дворе брат всесильного Бирона, Густав Бирон, и понравился ей своей молодцеватостью да добрым сердцем — запретили
ему бывать у нее. А сам Эрнст Бирон, часто в наряде простого немецкого ремесленника, прячась за садовым тыном, следил за цесаревной. Она видела это, но делала вид, что не замечает.
— Шутки я шучу, Алексей Григорьевич, знаешь, чай, меня не первый год, а в душе
при этих шутках кошки скребут, знаю тоже, какое дело и мы затеваем. Не себя жаль мне! Что я? Голову не снимут, разве в монастырь дальний сошлют, так мне помолиться и не грех будет… Вас
всех жаль, что около меня грудью стоят, будет с вами то же, что с Алексеем Яковлевичем… А ведь
он тебе тезка был.
При этом
он должен был обратить особенное внимание на лиц, державших сторону великой княжны Елизаветы Петровны, разузнать, какое назначение и каких друзей она может иметь, а также настроение умов в России, семейные отношения, словом,
все то, что могло бы предвещать возможность переворота.
В это время отношения России с Швецией обострились. Возможность войны становилась
все более и более вероятной, так как Швеция не могла примириться с потерей провинций на восточном побережье Балтийского моря и собиралась возвратить
их силой оружия. Елизавета и Лесток хотели выждать начала войны и воспользоваться смятением, какое вызовет
при петербургском дворе весть о приближении неприятеля, чтобы подать сигнал к восстанию.
Лесток являлся иногда на свидания, назначенные
ему Шетарди, но боязнь наказания, а может быть и ссылки, парализовала
ему язык. В доме, где происходили эти свидания,
при малейшем шуме на улице Лесток быстро подходил к окну и считал уже себя погибшим.
Все это тоже служило препятствием к осуществлению франко-русского плана.
В этом списке были поименованы
все тайные и явные приверженцы Германии, а так как
все важнейшие должности были заняты в то время немцами, то оказалось, что французский посланник внес в составленный
им список
всех чинов правительства,
при котором
он был аккредитован.
При всех треволнениях, испытанных ею в этот достопамятный день, Елизавета Петровна не забыла о маркизе де ла Шетарди. Она ежечасно извещала
его о ходе событий и, когда уже была провозглашена императрицей, послала спросить
его мнения, что ей следует делать с младенцем-императором, свергнутым с престола. С этим вопросом явился к маркизу Герман Лесток.
Общее ликование, повторяем, было в Петербурге. Да и немудрено, так как разгар национального чувства, овладевшего русскими в описываемое нами время, дошел до своего апогея. Русские люди видели, что наверху
при падении одного немца возникал другой, а дела
все ухудшались. Про верховных иностранцев и
их деяния в народе ходили чудовищные слухи. Народ говорил, указывая на окна дворца цесаревны...
При этих словах солдаты подняли
его и отнесли в сани, где
он и оставался
все время, пока объявляли приговоры другим.
Всем им было объявлено помилование без возведения на эшафот. Когда народ увидал, что ненавистных немцев не казнили, «то встало волнение, которое должны были усмирять солдаты».
Коронационные празднества закончились только седьмого июня. Тогда же, в знак окончания торжеств,
весь город был иллюминован. Для народа были выставлены на площадях бочки с белым и красным вином и жареные быки, начиненные птицами.
Всего было в избытке, и народ веселился и славил матушку царицу, которая
при самом вступлении на престол вспомнила о
нем, а именно первым делом сложила с подушного склада по 10 копеек с души на 1742 и 1743 года, что составило более миллиона рублей.
Лесток, по заступничеству которого Бестужев был снова призван к деятельности, теперь вместе с де ла Шетарди стал во главе
его противников, к числу которых принадлежали Воронцов, князь Трубецкой, принц Гомбургский, Шувалов и другие —
все люди и сильные и знатные
при дворе. Удержаться одному Бестужеву не было возможности.
Он сблизился с Алексеем Григорьевичем и вскоре сделался
его лучшим другом. Но этого было недостаточно. Надо было еще сделать узы, соединившие Разумовского с государыней, неразрывными.
Главною же
их виной было то, что
они иностранцев называли «человечками или людишками», высказывали мысль, довольно, впрочем, верную, что «государство
их питает», да, кроме того, еще и
всех сплошь протестантов, из которых «многое число честные особы
при дворе и в воинских и гражданских чинах рангами высокими почтены и служат, неправдою и неверностью помарали».
Лесток и Трубецкой старались замешать в это дело кроме Бестужева и бывшего австрийского посла
при нашем дворе маркиза Ботта д’Адорна, который был в хороших отношениях с Лопухиной, и выставить
их как главных зачинщиков. Концом процесса было осуждение Лопухиных: Степана, Наталью и Ивана бить кнутом, вырезать язык, сослать в Сибирь и
все имущество конфисковать.
Мы уже имели случай заметить, что Алексей Григорьевич Разумовский в государственные дела вмешиваться не любил.
Он понимал, что высшие правительственные соображения не
при нем писаны, что
он к этому делу не подготовлен, и поэтому ограничивался тем, что передавал государыне бумаги Бестужева да не пропускал случая замолвить за
него доброе словцо. К тому же свойственная
всем истым малороссиянам лень еще более отстраняла
его от головоломных занятий.
Вера
его была чиста и изливалась из глубины души
его, но нельзя не сказать, что
при всем его желании добра отсутствие всякого образования служило
ему помехой.
Этим объясняется то, что, несмотря на исключительное положение некоторых духовных лиц
при дворе, во
все продолжение царствования Елизаветы Петровны и на постоянное благорасположение к
ним государыни и непрестанное ходатайство за
них Разумовского, собственно для улучшения
всего духовенства и рационального усиления
его влияния было сделано или ничего, или так мало, что не стоит об этом упоминать.
В Петербург прибыли депутаты от Украины с поздравлением с совершившимся священным коронованием Елизаветы Петровны. Прием, оказанный
им, льготы,
ими привезенные, рассказ о силе и влиянии Разумовского
при дворе, о любви
его к родине и всегдашней готовности хлопотать и стоять за земляков произвели сильное впечатление в Малороссии.
Все дохнули привольнее, во
всех сердцах зародились надежды на будущие блага, и «генеральные старшины» громко стали поговаривать об избрании гетмана.
Из Парижа было выписано подробное описание
всех церемоний празднеств и банкетов, бывших
при свадьбе дофина с инфантой испанской, а из Дрездена
все рисунки, программы, объявления тех торжеств, которыми во время правления роскошного Августа II сопровождалось бракосочетание сына
его, царствовавшего в то время короля польского.
Государыня страстно любила празднества.
При дворе бывали постоянно банкеты, куртаги, балы, маскарады, комедии французская и русская, итальянская опера и прочее.
Все они делились на разные категории. Каждый раз определялось, в каком именно быть костюме: в робах, шлафорах или самарах — для дам, в цветном или богатом платье — для мужчин.
Отсутствие гениальных способностей вознаграждалось в
нем страстною любовью к родине, правдивостью и благотворительностью, качествами, которыми
он обладал в высшей степени и благодаря которым
он заслужил всеобщее уважение. Кирилл Григорьевич был очень хорош собою, оригинального ума и очень приятен в обращении.
Все красавицы
при дворе были от
него без ума.
Через десять дней после назначения Кирилла Григорьевича Теплов получил место асессора
при академической канцелярии. Несмотря, однако, на недостаточность познаний, на совершенную неподготовленность к такому делу, можно смело сказать, что Кирилл Григорьевич Разумовский ничем не хуже своих предшественников управлял академией. И Блументрост, и Корф, и Кейзерлинг, и Бреверн мало занимались вверенным
им учреждением, полагаясь всегда и во
всем на Шумахера.
Он там оставался
всего шесть месяцев, назначен был гоф-маршалом
при великом князе Петре Федоровиче, а потом обер-егермейстером в 1757 году.
На другой день после свадьбы, 28 октября, графиня Екатерина Ивановна была пожалована в статс-дамы. Между тем малороссийские депутаты Лизогуб, Ханенко и Гудович
все еще находились
при дворе, ожидая окончательного решения об избрании гетмана.
Они, впрочем, сумели за это время выхлопотать много льгот для своей родины.
На другой день в квартире Гендрикова, или, как ее называли в Глухове, «квартире министерской», собраны были
все полковники, бунчужные товарищи, полковые старшины, сотники, архиереи и
все духовенство и
им объявлено было избрание гетмана Кирилла Григорьевича Разумовского, «а рядовых казаков
при этом не было».
Несмотря на
все свои огромные недостатки, на корыстолюбие, неразборчивость в средствах для достижения своих целей, крайнее честолюбие, Бестужев все-таки оставался на шестнадцатом году царствования Елизаветы Петровны тем, чем был
при начале
его, то есть единственным человеком, способным управлять кормилом государства среди волнений внешней политики.
Васса Семеновна, сама мать, мать строгая, но любящая, сердцем поняла, что делалось в сердце родителя, лишившегося
при таких исключительных условиях родного единственного и по-своему
им любимого сына. Она написала
ему сочувственное письмо, но по короткому, холодному ответу поняла, что несчастье
его не из тех, которые поддаются утешению, и что, быть может, даже время, этот всеисцеляющий врач
всех нравственных недугов, бессильно против обрушившегося на
его голову горя.
Пока что этот вопрос для наивной Тани,
при которой остальные дворовые девушки
все же остерегались говорить о своих шашнях, так как, не ровен час, «сбрехнет» «дворовая барышня» — данное
ими Тане насмешливое прозвище — княжне, а то, пожалуй, и самой княгине, пойдет тогда разборка. В этих соображениях
они при Татьяне держали, как говорится, язык за зубами.
Княжна Людмила Васильевна действительно была очень эффектна. Об этом можно было более судить не по восхищению ее матери, а по завистливым взглядам, бросаемым на молодую девушку остальными матерями, взглядам, с грустью переводимым на своих собственных детей. Видимо,
они делали сравнение и
при всем желании не могли прийти к утешительному выводу.
Оргии, которым предавался князь через несколько месяцев после свадьбы, продолжающаяся
его почти явная связь с Ульяной —
все это
при тогдашнем своем настроении духа княгиня Васса Семеновна считала возмездием за свою вину.
Никита остановился, видимо не будучи в состоянии продолжать от охватившего
его волнения
при воспоминании о прошлом. Молодая девушка,
вся превратившаяся в слух, молчала.
Он и не ошибся. Известие о том, что будут ломать княжескую беседку, с быстротой молнии облетело
все село. Крестьяне заволновались. Бабы даже стали выть. Но когда передававшие это известие добавляли, что
при этом будет присутствовать сам отец Николай, волнение мгновенно утихало и крестьяне, истово крестясь, степенно говорили...
При этой мысли князь Сергей Сергеевич почувствовал, как похолодела в
нем вся кровь.
Наконец, посланный вернулся однажды с утешительным известием, что ее сиятельство чувствует себя лучше и просят
его сиятельство завтра пожаловать к
ним. Не надо описывать радость, которую испытал князь Сергей Сергеевич
при этом известии.
Он не спал
всю ночь, дожидаясь часа желанного свидания. Наконец, этот час настал, и князь поехал в Зиновьево.
Феофан был одним из священнодействующих лиц
при кончине Петра Великого. Приготовление к смерти императора имело особый характер. По
его приказанию близ
его спальни была поставлена подвижная церковь. Государь два раза причащался святых тайн, приказав выпустить из застенков колодников. В городе и окрестностях молились во
всех церквах об
его выздоровлении.
Но едва успели
они переступить порог, как
все провалилось, и
они услышали шум, похожий на тот, который бывает
при спуске корабля на воду. Мадам Крузе и великая княгиня упали на пол. В эту минуту из противоположной двери, со стороны двора, вошел Левашев.
Он поднял Екатерину Алексеевну и вынес из комнаты.
Вот
все, что узнал сам Сергей Семенович.
Он, впрочем, этим особенно и не интересовался.
Он замкнулся в себе и старался даже
при жене показать свое безучастное отношение к графине и графу Свянторжецким. Этим, казалось,
он платил дань дружбе своей с Иваном Осиповичем Лысенко, прекрасно шедшим по службе и уже имевшим генеральский чин. Мысленно
он даже называл Осипа Лысенко, графа Иосифа Свянторжецкого, тоже самозванцем.
Ей казалось, что она
его видела где-то и когда-то, но
при всем напряжении памяти вспомнить не могла.
Эти мысли, которые граф прочел на лице Якова
при обещанной
ему награде, говорили о том, что парень расшибется вдребезги, а
все же сделает дело.
На другой день к великой княгине пришел заведовавший голштинскими делами
при великом князе тайный советник Штамке и объявил, что получил записку от Бестужева, в которой тот приказывал
ему сказать Екатерине, чтобы она не боялась —
все сожжено.
Все лицо молодой девушки
при этом воспоминании залилось краской негодования. А она только что поцеловала
его!
Умирающий убийца рассказал на духу
все подробно, до сознания
его перед графом Свянторжецким и получения от своей сообщницы десяти тысяч рублей за уход из Петербурга. Оставшиеся деньги, в количестве девяти тысяч семисот рублей, умирающий Никита передал отцу Николаю для употребления на богоугодное дело, но последний
при рапорте представил
их архиерею.
В битве
при Кунерсдорфе атаку, решившую победу, повел с безумной отвагой молодой Лысенко, ставший за короткое время кумиром солдат, не только той части, которая была под
его начальством, но и других частей.
Он шел
все время вперед и упал с простреленной в нескольких местах грудью. Это не помешало
ему приподняться с трудом на коленях — и крикнуть...
Новый император отправился на свою половину. Императрица Екатерина Алексеевна осталась
при покойной императрице. У изголовья умирающей государыни находились также оба брата Разумовские и Иван Иванович Шувалов, любившие императрицу
всем своим преданным простым сердцем. Слезы обоих братьев Разумовских были слезами искренними, и скорбь
их была вполне сердечная. Покойная государыня, возведшая
их из ничтожества наверх почестей, была к
ним неизменно добра.