Тайна высокого дома

В том самом селе, куда решил ехать для исполнения своих адских замыслов Семен Семенович, находилась в то время квартира инженеров, командированных на разведки сибирской железной дороги от К. по направлению к Иркутску.

За несколько дней до описанных нами в предыдущих главах происшествий в высоком доме, в село Завидово приехал вернувшийся из отпуска Борис Иванович Сабиров.

Разбитый и нравственно, и физически прибыл он на место своего служения в К. и с невеселыми думами, почти не отдыхая, отправился в Завидово.

Объяснение с приемным отцом нанесло ему страшный удар. Выслушав подробный рассказ Бориса о его «сибирских приключениях», любви к дочери золотопромышленника Толстых, Иван Афанасьевич при произнесении Сабировым этой фамилии вдруг вскочил с кресла и весь бледный спросил:

— Как ты сказал?

— Толстых… — спокойно повторил Борис Иванович, окидывая Звегинцева удивленно-вопросительным взглядом.

— Несчастный, я ничего не имею против твоего брака с сибирской красавицей и богачкой, но ты просишь у меня твое метрическое свидетельство, которое, действительно, я взял из дорожной сумки твоей умирающей матери двадцать лет тому назад…

— Да, мне оно необходимо… Мне сказал человек, которому я не могу не верить, что хотя вы и скрыли его от меня, ограждая меня от несчастья, но оно-то и принесет мне счастье…

— Этот человек сам не мог предполагать, что заключает в себе эта бумага… иначе он не говорил бы этого… Мой совет тебе не требовать от меня ее, тем более, что оффициально она тебе не нужна… Я с помощью связей устроил тебе имя, и ты с помощью образования добыл себе положение… Ведь мог я не найти этой бумаги… Думай лучше, что я не нашел ее…

— Человек, говоривший мне о ней, предполагал и это, и сказал мне, что все равно, вернусь ли я с метрическим свидетельством или без него, Таня будет моею женою… Но раз вы сказали, что оно у вас, то…

— Боже мой… Дернула меня нелегкая проболтаться… И все эта, поразившая меня фамилия… — схватился Звегинцев за голову… — Оставим, друг мой, этот разговор, поезжай без бумаги и скажи своему сибирскому оракулу, что ее нет…

— Нет, этого нельзя, я прошу вас мне ее отдать… я хочу знать имена моих родителей…

— Родителей… — с горечью усмехнулся Иван Афанасьевич… Ты не узнаешь из нее имени твоего отца…

— Я незаконный! — побледнел Сабиров.

— Видишь, я хорошо сделал, что скрыл от тебя это… Твоя несчастная поездка в Сибирь, от которой я тебя отговаривал, навела тебя на мысль допытываться о твоем происхождении, и я, уже проболтавшись раз, не хочу лгать заведомо для тебя… Слушай же! Ты действительно незаконный сын дочери сибирского купца… Но для общества это неизвестно и, значит, на тебе не лежит та глубоко несправедливая печать отвержения, которой наше развращенное до мозга костей общество клеймит «детей любви»… Вот все, что ты узнал бы, если бы я дал тебе эту бумагу.

— Но как фамилия моей матери?

— Я для твоего же будущего счастья не отвечу тебе на этот вопрос…

— Я не хочу счастья, построенного на тайне!.. — воскликнул Сабиров. — Я прошу вас отдать мне эту бумагу… Я требую, наконец…

— Ты требуешь… — сел к письменному столу Звегинцев. — Изволь… я отдам тебе ее… но пеняй на себя… Повторяю тебе, что раз эта бумага будет в твоих руках, ты должен будешь, быть может, навсегда отказаться от мысли сделаться мужем Татьяны Петровны Толстых…

— Что вы говорите? — крикнул с болью в голосе Борис Иванович.

— Я говорю только то, что есть… Ты продолжаешь настаивать на возвращении тебе метрического свидетельства?..

— Да!.. — с трудом, после некоторой паузы, произнес Сабиров. Он вынес тяжелую внутреннюю борьбу прежде, нежели решился произнести это «да».

Звегинцев медленно отпер один из ящиков в письменном столе и, вынув портфель, после непродолжительных поисков, достал из него пожелтевший лист бумаги и подал своему приемному сыну. Тот жадно схватил свидетельство и стал читать. Вдруг он затрясся и побледнел, как мертвец.

— Марьи Петровны Толстых… — бессвязно повторил он, помутившимся взглядом оглядывая Ивана Афанасьевича. — Значит… Таня… моя родная тетка…

— Может быть, — мрачно сказал Звегинцев, — но ты сам этого хотел.

Борис Иванович тяжело вздохнул и, бережно сложив бумагу, положил ее в боковой карман сюртука.

— Благодарю вас… Это тяжелый удар, но я сумею его перенести… Я не увижусь с ней более… Ее крестный отец, видимо, догадался, кто я… этим объясняется его вежливый, но категорический отказ…

— Ты, значит, не поедешь в Сибирь? — спросил обрадованный Звегинцев.

— Ничуть… Поеду и очень скоро… Сделать невозможным для себя неисполнение долга, значит, не исполнить его… Мой долг — забыть ее… Я это сделаю, даже живя с ней по соседству…

Через три недели после этого разговора Сабиров выехал обратно в Сибирь, с расчетом попасть на первый пароходный рейс от Тюмени.

Этим роковым, как ему, по крайней мере, казалось, открытием объяснялось угнетенное состояние духа Бориса Ивановича Сабирова.

На другой день по прибытии в Завидово, в занимаемую им по отводу комнату, в доме зажиточного крестьянина, вошел ниший Иван.

— Здравствуйте! — приветливо поздоровался он с Сабировым, встретившим его с нахмуренным лицом.

Гость заметил это.

— Али я не в час пришел?

— Нет, ничего! Здравствуйте! — нехотя отвечал Борис Иванович.

— Как съездили?.. Что узнали?..

— Съездил благополучно… А узнал то, чего не ожидал… Узнал то, что красноречивее всех предупреждений, как твоих, так и крестного отца Татьяны Петровны, объяснило мне, что мужем ее я быть не могу…

— Что так? Мне что-то невдомек… Бумажку-то при вашей матери нашли?

— Нашли!

— И что же, как она в ней прописана?

— Марья Петровна Толстых…

Сабиров произнес это с расстановкой и особым ударением на каждом слове; он полагал, что его гость будет поражен, как громом, этим открытием, а, между тем, очередь поразиться наступила для него самого.

По лицу нищего разлилась радостная улыбка.

— А! — воскликнул он… — Значит, я не ошибся! Сердце — вещун, оно подсказало мне, что вы именно и есть сын Марьи Петровны.

— Как, ты догадывался об этом и все-таки обнадежил меня тем, что Татьяна Петровна будет моей женой?

— Бумажка-то с вами? — вместо ответа спросил нищий.

— Со мной, со мной! Но не в этом дело… Отвечай мне на мой вопрос… Могу я быть мужем Татьяны Петровны Толстых?..

— Теперь это вне всякого сомнения…

— Значит, моя мать не родственница Петру Иннокентьевичу Толстых?

— Она его родная дочь!

— Ты смеешься надо мной, старик, как же я могу жениться на сестре моей матери, на своей родной тетке…

— Казалось бы, это и нельзя… только Татьяна-то Петровна вам теткой ни с какого бока не приходится… — улыбнулся нищий.

— Объяснитесь, я ничего не понимаю…

— Она не дочь Петра Иннокентьевича… и даже не родня ему.

— Ты воскресил меня, старик! — бросился Сабиров, как сумасшедший, обнимать своего гостя…

Они три раза крепко поцеловались.

— Кто ты, я не знаю, и ты не хочешь сказать мне это, но я ранее чувствовал, а теперь вижу, что ты близок и к дому Толстых, и хорошо знаешь всю историю моей несчастной матери… Ответь мне откровенно на два вопроса… Жива ли моя мать?

— Не думаю, о ней уже двадцать лет ни слуху, ни духу…

— Кто мой отец?

— На это я вам не отвечу сегодня… Приезжайте завтра к поселку в трех верстах от заимки Толстых. Я буду вас ждать там и расскажу то, что могу, и на что в настоящее время имею право.

— Еще один вопрос. Мою мать в гостинице Разборова посетил Гладких?

— Да.

— Значит, я его узнал действительно… У меня замечательно сохранились воспоминания моего раннего детства.