Неточные совпадения
«Спешу уведомить тебя, душа Тряпичкин,
какие со мной
чудеса.
Баронесса надоела,
как горькая редька, особенно тем, что всё хочет давать деньги; а есть одна, он ее покажет Вронскому,
чудо, прелесть, в восточном строгом стиле, «genre рабыни Ребеки, понимаешь».
— Ах,
какая прелесть, что за прелесть!
Чудо!
Какая прелесть! — заговорили они в один голос.
«
Какое же может быть
чудо больше этого?»
Не поминая даже о том, чему он верил полчаса назад,
как будто совестно и вспоминать об этом, он потребовал, чтоб ему дали иоду для вдыхания в стклянке, покрытой бумажкой с проткнутыми дырочками. Левин подал ему банку, и тот же взгляд страстной надежды, с которою он соборовался, устремился теперь на брата, требуя от него подтверждения слов доктора о том, что вдыхания иода производят
чудеса.
— Да, не откажусь.
Какой аппетит у меня в деревне,
чудо. Что ж ты Рябинину не предложил поесть?
— Я только что пришел. Ils ont été charmants. [Они были восхитительны.] Представьте себе, напоили меня, накормили.
Какой хлеб, это
чудо! Délicieux! [Прелестно!] И водка — я никогда вкуснее не пил! И ни за что не хотели взять деньги. И все говорили: «не обсудись», как-то.
— Послушай, — сказал твердым голосом Азамат, — видишь, я на все решаюсь. Хочешь, я украду для тебя мою сестру?
Как она пляшет!
как поет! а вышивает золотом —
чудо! Не бывало такой жены и у турецкого падишаха… Хочешь? дождись меня завтра ночью там в ущелье, где бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул — и она твоя. Неужели не стоит Бэла твоего скакуна?
Григорий Александрович наряжал ее,
как куколку, холил и лелеял; и она у нас так похорошела, что
чудо; с лица и с рук сошел загар, румянец разыгрался на щеках…
Для него решительно ничего не значат все господа большой руки, живущие в Петербурге и Москве, проводящие время в обдумывании, что бы такое поесть завтра и
какой бы обед сочинить на послезавтра, и принимающиеся за этот обед не иначе,
как отправивши прежде в рот пилюлю; глотающие устерс, [Устерс — устриц.] морских пауков и прочих
чуд, а потом отправляющиеся в Карлсбад или на Кавказ.
— Да увезти губернаторскую дочку. Я, признаюсь, ждал этого, ей-богу, ждал! В первый раз,
как только увидел вас вместе на бале, ну уж, думаю себе, Чичиков, верно, недаром… Впрочем, напрасно ты сделал такой выбор, я ничего в ней не нахожу хорошего. А есть одна, родственница Бикусова, сестры его дочь, так вот уж девушка! можно сказать:
чудо коленкор!
Несмотря на это, на меня часто находили минуты отчаяния: я воображал, что нет счастия на земле для человека с таким широким носом, толстыми губами и маленькими серыми глазами,
как я; я просил бога сделать
чудо — превратить меня в красавца, и все, что имел в настоящем, все, что мог иметь в будущем, я все отдал бы за красивое лицо.
Не раз дивился отец также и Андрию, видя,
как он, понуждаемый одним только запальчивым увлечением, устремлялся на то, на что бы никогда не отважился хладнокровный и разумный, и одним бешеным натиском своим производил такие
чудеса, которым не могли не изумиться старые в боях.
Пока ее не было, ее имя перелетало среди людей с нервной и угрюмой тревогой, с злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался в голову.
Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем ее
чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
— Ведь
какая складка у всего этого народа! — захохотал Свидригайлов, — не сознается, хоть бы даже внутри и верил
чуду! Ведь уж сами говорите, что «может быть» только случай. И
какие здесь всё трусишки насчет своего собственного мнения, вы представить себе не можете, Родион Романыч! Я не про вас. Вы имеете собственное мнение и не струсили иметь его. Тем-то вы и завлекли мое любопытство.
— Фу,
какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним
чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
Кудряш. Батюшки! Что смеху-то было! Как-то его на Волге, на перевозе, гусар обругал. Вот чудеса-то творил!
Вот еще
какие земли есть! Каких-то, каких-то
чудес на свете нет! А мы тут сидим, ничего не знаем. Еще хорошо, что добрые люди есть; нет-нет да и услышишь, что на белом свету делается; а то бы так дураками и померли.
Мы сами, вот, теперь подходим к
чуду,
Какого ты нигде, конечно, не встречал,
И я в том спорить буду.
Для довершенья
чудаРаскрылся пол — и вы оттуда,
Бледны,
как смерть, и дыбом волоса!
Какими чудесами,
Через
какое колдовство
Нелепость обо мне все в голос повторяют!
Послушайте, ужли слова мои все колки?
И клонятся к чьему-нибудь вреду?
Но если так: ум с сердцем не в ладу.
Я в чудаках иному
чудуРаз посмеюсь, потом забуду.
Велите ж мне в огонь: пойду
как на обед.
—
Как отделал меня сегодня,
чудо!» Зато мысль, что он имеет такого помощника, приводила его в восторг, наполняла его гордостью.
— Вот и вы, интеллигенты, отщепенцы, тоже от страха в политику бросаетесь. Будто народ спасать хотите, а — что народ? Народ вам — очень дальний родственник, он вас, маленьких, и не видит. И
как вы его ни спасайте, а на атеизме обязательно срежетесь. Народничество должно быть религиозным. Земля — землей, землю он и сам отвоюет, но, кроме того, он хочет
чуда на земле, взыскует пресветлого града Сиона…
—
Как видит почтеннейшая публика, здесь нет
чудес, а только ловкость рук, с чем согласна и наука. Итак: на пиджаке моем по три пуговицы с каждой стороны. Эйн!
— Я часто гуляю в поле, смотрю,
как там казармы для артиллеристов строят. Сам — лентяй, а люблю смотреть на работу. Смотрю и думаю: наверное, люди когда-нибудь устанут от мелких, подленьких делишек, возьмутся всею силою за настоящее, крупное дело и — сотворят
чудеса.
— Нет, я о себе. Сокрушительных размышлений книжка, — снова и тяжелее вздохнул Захарий. — С ума сводит. Там говорится, что время есть бог и творит для нас или противу нас
чудеса. Кто есть бог, этого я уж не понимаю и, должно быть, никогда не пойму, а вот —
как же это, время — бог и, может быть, чудеса-то творит против нас? Выходит, что бог — против нас, — зачем же?
Утром, в газетном отчете о торжественной службе вчера в соборе, он прочитал слова протоиерея: «Радостью и ликованием проводим защитницу нашу», — вот это глупо: почему люди должны чувствовать радость, когда их покидает то, что — по их верованию — способно творить
чудеса? Затем он вспомнил,
как на похоронах Баумана толстая женщина спросила...
Красавина. Лень тебе, красавица моя, а то
как бы не придумать. Я бы на твоем месте, да с твоими деньгами, такое веселье завела, таких
чудес бы натворила, что ни об чем бы, кроме меня, и не разговаривали.
— A propos о деревне, — прибавил он, — в будущем месяце дело ваше кончится, и в апреле вы можете ехать в свое имение. Оно невелико, но местоположение —
чудо! Вы будете довольны.
Какой дом! Сад! Там есть один павильон, на горе: вы его полюбите. Вид на реку… вы не помните, вы пяти лет были, когда папа выехал оттуда и увез вас.
Ей хотелось, чтоб Штольц узнал все не из ее уст, а каким-нибудь
чудом. К счастью, стало темнее, и ее лицо было уже в тени: мог только изменять голос, и слова не сходили у ней с языка,
как будто она затруднялась, с
какой ноты начать.
— В самом деле,
какие подвиги: садись в коляску или на корабль, дыши чистым воздухом, смотри на чужие страны, города, обычаи, на все
чудеса… Ах, ты! Ну, скажи, что твои дела, что в Обломовке?
Каких чудес,
каких благих последствий могли бы ожидать от такого высокого усилия!..
Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются
чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют всё добрые молодцы, такие,
как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
— Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж не такое большое,
как прежде. А бывало, так у ней все и кипит в руках! С утра до вечера так и летает: и на рынок, и в Гостиный двор… Знаешь, я тебе скажу, — плохо владея языком, заключил Обломов, — дай мне тысячи две-три, так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвевна без повара
чудес бы наделала — да!
«Что это за нежное, неуловимое создание! — думал Райский, —
какая противоположность с сестрой: та луч, тепло и свет; эта вся — мерцание и тайна,
как ночь — полная мглы и искр, прелести и
чудес!..»
— Бабушка! — заключила Вера, собравшись опять с силами. — Я ничего не хочу! Пойми одно: если б он каким-нибудь
чудом переродился теперь, стал тем, чем я хотела прежде чтоб он был, — если б стал верить во все, во что я верю, — полюбил меня,
как я… хотела любить его, — и тогда я не обернулась бы на его зов…
— Покойник. Оставим. Вы знаете, что не вполне верующий человек во все эти
чудеса всегда наиболее склонен к предрассудкам… Но я лучше буду про букет:
как я его донес — не понимаю. Мне раза три дорогой хотелось бросить его на снег и растоптать ногой.
Но дайте договориться до этих
чудес по порядку,
как я доехал до них.
Смотрите вы на все эти
чудеса, миры и огни, и, ослепленные, уничтоженные величием, но богатые и счастливые небывалыми грезами, стоите,
как статуя, и шепчете задумчиво: «Нет, этого не сказали мне ни карты, ни англичане, ни американцы, ни мои учители; говорило, но бледно и смутно, только одно чуткое поэтическое чувство; оно таинственно манило меня еще ребенком сюда и шептало...
В этом воздухе природа,
как будто явно и открыто для человека, совершает процесс творчества; здесь можно непосвященному глазу следить,
как образуются, растут и зреют ее
чудеса; подслушивать,
как растет трава.
На балконах уже сидят, в праздном созерцании
чудес природы, заспанные, худощавые фигуры испанцев de la vieille roche, напоминающих Дон Кихота: лицо овальное, книзу уже, с усами и бородой, похожей тоже на ус, в ермолках, с известными крупными морщинами, с выражающим одно и то же взглядом тупого, даже отчасти болезненного раздумья,
как будто печати страдания, которого, кажется, не умеет эта голова высказать, за неуменьем грамоте.
Спросили, когда будут полномочные. «Из Едо… не получено… об этом». Ну пошел свое! Хагивари и Саброски начали делать нам знаки, показывая на бумагу, что вот
какое чудо случилось: только заговорили о ней, и она и пришла! Тут уже никто не выдержал, и они сами, и все мы стали смеяться. Бумага писана была от президента горочью Абе-Исен-о-ками-сама к обоим губернаторам о том, что едут полномочные, но кто именно, когда они едут, выехали ли, в дороге ли — об этом ни слова.
Нельзя записать тропического неба и
чудес его, нельзя измерить этого необъятного ощущения, которому отдаешься с трепетной покорностью,
как чувству любви.
Как ни привык глаз смотреть на эти берега, но всякий раз, оглянешь ли кругом всю картину лесистого берега, остановишься ли на одном дереве, кусте, рогатом стволе, невольно трепет охватит душу, и
как ни зачерствей, заплатишь обильную дань удивления этим
чудесам природы.
Какой избыток жизненных сил!
какая дивная работа совершается почти в глазах!
какое обилие изящного творчества пролито на каждую улитку, муху, на кривой сучок, одетый в роскошную одежду!
А где Витул, где Фаддеев? марш в воду! позвать всех коков (поваров) сюда и перекупать их!» В шестом часу, по окончании трудов и сьесты, общество плавателей выходило наверх освежиться, и тут-то широко распахивалась душа для страстных и нежных впечатлений,
какими дарили нас невиданные на севере
чудеса.
— Ну, что я слышу про тебя? Какие-то
чудеса, — говорила ему графиня Катерина Ивановна, поя его кофеем тотчас после его приезда. — Vous posez pour un Howard! [Ты разыгрываешь из себя Говарда!] Помогаешь преступникам. Ездишь по тюрьмам. Исправляешь.
А потому и всегда происходило (и должно было происходить) в нервной и, конечно, тоже психически больной женщине непременное
как бы сотрясение всего организма ее в момент преклонения пред дарами, сотрясение, вызванное ожиданием непременного
чуда исцеления и самою полною верой в то, что оно совершится.
Как случилось, что никто этого не заметил заранее, было для всех почти
чудом.
Все, что ты вновь возвестишь, посягнет на свободу веры людей, ибо явится
как чудо, а свобода их веры тебе была дороже всего еще тогда, полторы тысячи лет назад.