Неточные совпадения
Но человек сделал это на свою погибель, он — враг свободной игры мировых сил, схематизатор; его ненавистью к
свободе созданы религии,
философии, науки, государства и вся мерзость жизни.
Советская
философия даже придумала слово «самодвижение» для оправдания того, что источником движения является не толчок извне, а внутренне присущая материи
свобода.
Но возможен другой тип
философии, который утверждает примат
свободы, творческого акта над бытием.
Я могу сказать, что у меня был опыт изначальной
свободы, и, в связи с ней, и творческой новизны, и зла, был острый опыт о личности и ее конфликте с миром общего, миром объективации, опыт выхода из власти общего, был опыт человечности и сострадания, был опыт о человеке, который есть единственный предмет
философии.
В школьной
философии проблема
свободы обычно отождествлялась с «
свободой воли».
Большая часть моих книг относится к
философии истории и этики, к метафизике
свободы.
За это мне прощали «гностические», как любили говорить, уклоны моей религиозной
философии, мои недостаточно ортодоксальные мысли о
свободе и творчестве человека.
Философия остается в очень неблагоприятном положении,
свободы мысли нет.
Своеобразие моего философского типа прежде всего в том, что я положил в основание
философии не бытие, а
свободу.
Если от Мережковского меня отталкивала двойственность, переходящая в двусмысленность, отсутствие волевого выбора, злоупотребление литературными схемами, то от Флоренского отталкивал его магизм, первоощущение заколдованности мира, вызывающее не восстание, а пассивное мление, отсутствие темы о
свободе, слабое чувство Христа, его стилизация и упадочность, которую он ввел в русскую религиозную
философию.
Когда я пришел к своей окончательной
философии, для меня приобрели особенное значение идеи несотворенной
свободы и объективации.
Но его учение о
свободе, положенное в основу его
философии и его богословия, возможно было только после учения об автономии, о
свободе духа Канта и немецкого идеализма.
Философия должна быть свободной, она и будет свободной, когда будет церковной, так как только в Церкви —
свобода, освобождение от рабства и необходимости.
Подозрительна та
философия, для которой реальность — призрачна,
свобода — призрачна, личность — призрачна.
Лишь церковная
философия в силах решить проклятые вопросы, лишь ей доступны проблемы
свободы и зла, личности и мирового смысла, реализма и брачной тайны познания.
Где нет
свободы, где
свобода рационализируется, где
свобода тонет в пантеистическом океане, где
свобода истолковывается в духе теософической эволюции, где
свобода заколдована в магии естества, там нет подлинной мистики, там
философия сбилась с пути.
Тайна
свободы — вот пробный камень истинной мистики и истинной
философии.
Современная
философия —
философия иллюзионистическая по преимуществу, ее гносеология отвергает не только реальность отношения к бытию, но и само бытие, лишает человека изначального сознания
свободы,
свободы безмерной и безосновной, разлагает личность на дробные части, отвергая ее изначальную субстанциональность.
Свобода, прежде всего
свобода — вот душа христианской
философии и вот что не дается никакой другой, отвлеченной и рационалистической
философии.
Призрачно спасти реальность,
свободу, личность современная
философия всегда сумеет, для этого существуют многочисленные орудия софистики и гносеологической эквилибристики.
Сознательный переход от отвлеченной
философии самодовлеющего рассудка к конкретной
философии целостной жизни духа, не
философии чувства, а
философии органического духа, раскрывает возможность положительного решения проблем реальности,
свободы, личности.
Весь опыт новой
философии громко свидетельствует о том, что проблемы реальности,
свободы и личности могут быть истинно поставлены и истинно решены лишь для посвященных в тайны христианства, лишь в акте веры, в котором дается не призрачная, а подлинная реальность и конкретный гнозис.
Истинное решение проблемы реальности, проблемы
свободы, проблемы личности — вот настоящее испытание для всякой
философии.
[В европейской
философии родственный Лопатину взгляд на причинность и
свободу развивает Бергсон.]
Бессилие решить проблемы реальности,
свободы, личности или ложное решение этих проблем — верный показатель плохих качеств
философии, ее внутренней импотенции, ложности избранного ею пути.
Современная
философия отрицает реальность,
свободу, личность или утверждает их призрачно.
Свобода, как и реальная действительность, иррациональна для рационалистической, интеллектуалистической
философии, но постижима для
философии цельного духа.
Рационалистическая
философия бессильна решить проблему зла, так связанную с проблемой
свободы и личности.
В мире германском человек, как свободное лицо, осуществляет идею в ее собственной области, как безусловную
свободу, — здесь является свободное государство и свободная наука, то есть чистая
философия.
Истинная
философия есть все-таки «пища богов», и всякий утилитаризм, хотя бы и самый возвышенный, противоречит ее
свободе и достоинству.
Субстанциальное движение, которым ограничен рационализм, исходит из отрицательного prius, т. е. из не-сущего, которое имеет двигаться к бытию; но историческая
философия исходит из положительного prius, которое не имеет нужды только двигаться к бытию, стало быть, с совершенной
свободой, не будучи вынуждаемо к тому самим собой, лишь полагает бытие»… и т. д.
Противоречивость тезиса и антитезиса разрешается Кантом, как известно, в том смысле, что
свободу он относит к интеллигибельной вещи в себе, а причинность к миру явлений, соответственно своей
философии.
Свобода философского творчества выражается и в том, что возможны различные философские системы на одну и ту же тему, возможны (и фактически существуют) разные системы христианской
философии, и это нисколько не подрывает ее принципиального значения.
Свободу Бога в творении мира особенно отстаивает Шеллинг, который видит в этой идее необходимую черту теистической
философии: Phil. d.
Только истина освобождает, и разум, постигший свою природу, свой естественный догматизм, становится способен понять и оценить надлежащим образом и свою
свободу Поэтому критический догматизм религиозной
философии есть, точнее может и должен быть самою свободною и самою критической,
философией.
В догматической обусловленности
философии видят угрозу ее
свободе потому, что совершенно ложно понимают, в каком смысле и как даны догматы философу; именно считается, что они навязаны извне, насильственно предписаны кем-то, власть к тому имущим или ее присвоившим.
Отсюда следует, что и религиозная
философия требует
свободы исследования, а следовательно, и теоретического сомнения совершенно в такой же степени, как и всякая иная
философия; на ее стороне имеется при этом даже преимущество остроты критического зрения, потому что она сознает свою религиозную обусловленность и знает ее опасные стороны.
Поэтому
свобода философии не есть пустота и безмотивность, творчество из ничего или из гегелева бытия, которое есть и ничто, из отвлеченности, ни от чего не отвлекаемой, ничем не оплодотворяемой.
Свобода философии заключается в ее особом нуги, искании, постижении.
Сколь бы ни была велика дарованная твари
свобода как положительная мощь, она относится только к распоряжению божественным даром бытия, но не к самосотворению (этой мысли противится абсолютный идеализм люциферического оттенка, как, напр., Ich-philosophie Фихте [«Я —
философия» (нем.) — так называемая первая система субъективного идеализма Фихте, исходный принцип которой — «Я есмь Я» (Ich bin Ich).
Главное опасение, которое рождается при этом у принципиальных ее противников, состоит в том, что здесь подвергается опасности, страдает
свобода философского исследования и, так сказать, философская искренность, убивается, таким образом, главный нерв
философии, создается предвзятость, заранее обесценивающая философскую работу.
Итак, только при полной искренности, достижимой лишь при полной
свободе, и становится возможной религиозная
философия.
Так изначально определились внутренние двигатели
философии: примат
свободы над бытием, духа над природой, субъекта над объектом, личности над универсально-общим, творчества над эволюцией, дуализма над монизмом, любви над законом.
Ближе к
свободе, как противоположению всякому детерминизму, был Кант, так как
философия его не была монистической.
Нужно выбирать между двумя
философиями —
философией, признающей примат бытия над
свободой, и
философией, признающей примат
свободы над бытием.
Первооснову моего философского миросозерцания и прежде всего центральную для меня идею объективации, противополагаемой существованию и
свободе, нельзя понять, если стать на точку зрения платонизма или
философии Гегеля и Шеллинга.
Пытался ставить проблему
свободы Шеллинг, но
философия тождества не благоприятствует этому.
Да и империалистическая
философия никогда не говорила, что защищает
свободу и достоинство человека.
Проблема человека, проблема
свободы, проблема творчества сделались основными проблемами моей
философии.
Совершенно враждебна
свободе философия Гегеля, также и Фихте, хотя лишь наполовину.