Неточные совпадения
Поедет ли домой: и
домаОн занят Ольгою своей.
Летучие листки альбома
Прилежно украшает ей:
То
в них рисует сельски виды,
Надгробный камень, храм Киприды
Или на лире голубка
Пером и красками слегка;
То на листках воспоминанья,
Пониже подписи других,
Он оставляет нежный
стих,
Безмолвный памятник мечтанья,
Мгновенной думы долгий след,
Всё тот же после многих лет.
Напротив, с Катей Аркадий был как
дома; он обращался с ней снисходительно, не мешал ей высказывать впечатления, возбужденные
в ней музыкой, чтением повестей,
стихов и прочими пустяками, сам не замечая или не сознавая, что эти пустяки и его занимали.
Пообедав, он ушел
в свою комнату, лег, взял книжку
стихов Брюсова, поэта, которого он вслух порицал за его антисоциальность, но втайне любовался холодной остротой его
стиха. Почитал, подремал, затем пошел посмотреть, что делает Варвара; оказалось, что она вышла из
дома.
«Да, здесь умеют жить», — заключил он, побывав
в двух-трех своеобразно благоустроенных
домах друзей Айно, гостеприимных и прямодушных людей, которые хорошо были знакомы с русской жизнью, русским искусством, но не обнаружили русского пристрастия к спорам о наилучшем устроении мира, а страну свою знали, точно книгу
стихов любимого поэта.
Варвара по вечерам редко бывала
дома, но если не уходила она — приходили к ней. Самгин не чувствовал себя
дома даже
в своей рабочей комнате, куда долетали голоса людей, читавших
стихи и прозу. Настоящим, теплым, своим
домом он признал комнату Никоновой. Там тоже были некоторые неудобства; смущал очкастый домохозяин, он, точно поджидая Самгина, торчал на дворе и, встретив его ненавидящим взглядом красных глаз из-под очков, бормотал...
— Собирались
в доме ювелира Марковича, у его сына, Льва, — сам Маркович — за границей. Гасили огонь и
в темноте читали… бесстыдные
стихи, при огне их нельзя было бы читать. Сидели парами на широкой тахте и на кушетке, целовались. Потом, когда зажигалась лампа, — оказывалось, что некоторые девицы почти раздеты. Не все — мальчики, Марковичу — лет двадцать, Пермякову — тоже так…
На веранде одного
дома сидели две или три девицы и прохаживался высокий, плотный мужчина, с проседью. «Вон и мистер Бен!» — сказал Вандик. Мы поглядели на мистера Бена, а он на нас. Он продолжал ходить, а мы поехали
в гостиницу — маленький и дрянной домик с большой, красивой верандой. Я тут и остался. Вечер был
тих. С неба уже сходил румянец. Кое-где прорезывались звезды.
В каком бы направлении ветер ни дул — с материка
в море или, наоборот, с моря на материк, движение его всегда происходит по долинам.
В тех случаях, если последние имеют северо-западное направление, ветер дует с такой силой, что опрокидывает на землю деревья и снимает с
домов крыши. Обыкновенно с восходом солнца ветер
стихает, а часа
в четыре дня начинает дуть снова.
Какие светлые, безмятежные дни проводили мы
в маленькой квартире
в три комнаты у Золотых ворот и
в огромном
доме княгини!..
В нем была большая зала, едва меблированная, иногда нас брало такое ребячество, что мы бегали по ней, прыгали по стульям, зажигали свечи во всех канделябрах, прибитых к стене, и, осветив залу a giorno, [ярко, как днем (ит.).] читали
стихи. Матвей и горничная, молодая гречанка, участвовали во всем и дурачились не меньше нас. Порядок «не торжествовал»
в нашем
доме.
Сверх того, барышни были большие любительницы
стихов, и не было
дома (с барышнями),
в котором не существовало бы объемистого рукописного сборника или альбома, наполненных произведениями отечественной поэзии, начиная от оды «Бог» и кончая нелепым стихотворением: «На последнем я листочке».
Матушка частенько подходила к дверям заповедных комнат, прислушивалась, но войти не осмеливалась.
В доме мгновенно все
стихло, даже
в отдаленных комнатах ходили на цыпочках и говорили шепотом. Наконец часов около девяти вышла от дедушки Настасья и сообщила, что старик напился чаю и лег спать.
Отец не сидел безвыходно
в кабинете, но бродил по
дому, толковал со старостой, с ключницей, с поваром, словом сказать, распоряжался; тетеньки-сестрицы сходили к вечернему чаю вниз и часов до десяти беседовали с отцом; дети резвились и бегали по зале;
в девичьей затевались песни, сначала робко, потом громче и громче; даже у ключницы Акулины лай
стихал в груди.
Начиная от «Челышей» и кончая «Семеновной», с первой недели поста актеры жили весело. У них водились водочка, пиво, самовары, были шумные беседы… Начиная с четвертой — начинало
стихать. Номера постепенно освобождались: кто уезжал
в провинцию, получив место, кто соединялся с товарищем
в один номер. Начинали коптить керосинки: кто прежде обедал
в ресторане, стал варить кушанье
дома, особенно семейные.
Давно уже у меня выработалась особая привычка: вечером, когда все
в доме стихало и я ложился
в постель, — перед тем как заснуть, на границе забытья,
в сумерках сознания и дремоты, — я давал волю воображению и засыпал среди разных фантазий и приключений.
После этой истории мать сразу окрепла, туго выпрямилась и стала хозяйкой
в доме, а дед сделался незаметен, задумчив,
тих непохоже на себя.
— Так, — и рассказать тебе не умею, а как-то сразу тяжело мне стало. Месяц всего
дома живу, а все, как няня говорит, никак
в стих не войду.
Няня, проводив Ступину, затворила за нею дверь, не запиравшуюся на ключ, и легла на тюфячок, постланный поперек порога. Лиза читала
в постели. По коридору два раза раздались шаги пробежавшей горничной, и
в доме все
стихло. Ночь стояла бурная. Ветер со взморья рвал и сердито гудел
в трубах.
В «Старом
доме» это отражено
в стихах...
— Как это хорошо! Какие это мучительные
стихи, Ваня, и какая фантастическая, раздающаяся картина. Канва одна, и только намечен узор, — вышивай что хочешь. Два ощущения: прежнее и последнее. Этот самовар, этот ситцевый занавес, — так это все родное… Это как
в мещанских домиках
в уездном нашем городке; я и
дом этот как будто вижу: новый, из бревен, еще досками не обшитый… А потом другая картина...
Вернувшись, я первым делом поблагодарил дочь Ивана Ивановича за знакомство с отцом, передал ей привет из
дома и мою тетрадь со
стихами, где был написан и «Стенька Разин».
Стихи она впоследствии переписала для печати.
В конце 1894 года я выпустил первую книгу моих
стихов «Забытая тетрадь».
И все
в доме стихло. Прислуга, и прежде предпочитавшая ютиться
в людских, почти совсем бросила
дом, а являясь
в господские комнаты, ходила на цыпочках и говорила шепотом. Чувствовалось что-то выморочное и
в этом
доме, и
в этом человеке, что-то такое, что наводит невольный и суеверный страх. Сумеркам, которые и без того окутывали Иудушку, предстояло сгущаться с каждым днем все больше и больше.
И вот, когда
в доме все
стихло, он накинул на плечи шинель и притаился
в коридоре.
Столовая опустела, все разошлись по своим комнатам.
Дом мало-помалу
стихает, и мертвая тишина ползет из комнаты
в комнату и наконец доползает до последнего убежища,
в котором дольше прочих закоулков упорствовала обрядовая жизнь, то есть до кабинета головлевского барина. Иудушка наконец покончил с поклонами, которые он долго-долго отсчитывал перед образами, и тоже улегся
в постель.
С некоторого времени хозяин стал
тих, задумчив и все опасливо оглядывался, а звонки пугали его; иногда вдруг болезненно раздражался из-за пустяков, кричал на всех и убегал из
дома, а поздней ночью возвращался пьяным… Чувствовалось, что
в его жизни произошло что-то, никому кроме него неведомое, подорвало ему сердце, и теперь он жил неуверенно, неохотно, а как-то так, по привычке.
— Вот видишь, а ты опять никаких и
стихов не знаешь, — укорил Варнаву дьякон Ахилла; а Повердовня
в эти минуты опять вспрыгнул уже и произнес, обращаясь к хозяйке
дома...
Вот засияла вечерняя звезда над потемневшим лесом, и городок
стихает, даже перестали дымиться трубы
в еврейских
домах.
— Я вам и получше и побольше комплимент скажу: глядя на ваше житье, я действительно несколько примирился с семейной жизнию; но не забудьте, что, проживши лет шестьдесят, я
в вашем
доме в первый раз увидел не
в романе, не
в стихах, а на самом деле осуществление семейного счастия. Не слишком же часты примеры.
Жил я
в это время на Тверской,
в хороших меблированных комнатах «Англия»,
в доме Шаблыкина, рядом с Английским клубом, занимая довольно большой перегороженный номер. У меня
в это время пребывал спившийся с кругу, бесквартирный поэт Андреев, печатавший недурные
стихи в журналах под псевдонимом Рамзай-Соколий.
В декабре 1917 года я написал поэму «Петербург», прочитал ее своим друзьям и запер
в стол: это было не время для
стихов. Через год купил у оборванного, мчавшегося по улице мальчугана-газетчика «Знамя труда», большую газету на толстой желтой бумаге.
Дома за чаем развертываю, читаю: «Двенадцать». Подпись: «Александр Блок. Январь».
Маша, бледная, оторопев, думая, что сейчас к ней ворвутся
в дом, высылает на полведра; после этого шум
стихает, и длинные бревна одно за другим ползут обратно со двора.
— Я не говорю этого; но Янсутский больше развлекал меня: мы почти каждый вечер ездили то
в театр, то
в собрание, то
в гости, а Ефим Федорович все сидит
дома и читает мне
стихи Лермонтова!
Но
дома ли читал Саша байроновские
стихи или же на вечеринке? Да, кажется, на какой-то вечеринке или вообще
в гостях; и ему еще много аплодировали.
Позади на море сверкнула молния и на мгновение осветила крыши
домов и горы. Около бульвара приятели разошлись. Когда доктор исчез
в потемках и уже
стихали его шаги, фон Корен крикнул ему...
И все
в доме окончательно
стихает. Сперва на скотном дворе потухают огни, потом на кухне замирает последний звук гармоники, потом сторож
в последний раз стукнул палкой
в стену и забрался
в сени спать, а наконец ложусь
в постель и я сам…
Молодой Калайдович не только оказывал горячее сочувствие моим
стихам, но, к немалому моему удовольствию, ввел меня
в свое небольшое семейство, проживавшее
в собственном
доме на Плющихе.
Где первоначально были помещены такие-то
стихи, какие
в них были опечатки, как они изменены при последних изданиях, кому принадлежит подпись А или
В в таком-то журнале или альманахе,
в каком
доме бывал известный писатель, с кем он встречался, какой табак курил, какие носил сапоги, какие книги переводил по заказу книгопродавцев, на котором году написал первое стихотворение — вот важнейшие задачи современной критики, вот любимые предметы ее исследований, споров, соображений.
Литературное заседание
в доме сестры его, пожилой вдовы г-жи Радугиной, помешавшейся на сочинении
стихов и прозы, так забавно, исполнено такого добродушного комизма, что эту сцену никто не выслушает и не прочтет без смеха.
Бальзаминов. У меня
дома тетрадь есть для стихов-с. Я
в нее и вписываю; если прикажете, я принесу-с. Только что хороших
стихов достать негде-с, у нас
в суде никто этим не занимается, только разве один Устрашимов.
И старый
дом, куда привел я вас,
Его паденья был свидетель хладный.
На изразцах кой-где встречает глаз
Черты карандаша,
стихи и жадно
В них ищет мысли — и бесплодный час
Проходит… Кто писал? С какою целью?
Грустил ли он иль предан был веселью?
Как надписи надгробные, оне
Рисуются узором по стене —
Следы давно погибших чувств и мнений,
Эпиграфы неведомых творений.
В нашем
доме не только не обращали никакого внимания на литературу, на поэзию, но даже считали
стихи, особенно русские
стихи, за нечто совсем непристойное и пошлое; бабушка их даже не называла
стихами, а «кантами» [Канты — название торжественных стихотворений, предназначавшихся для пения.
Но время шло, и вот гостям пора
Настала разъезжаться. Понял это
Я из того, что стали кучера
Возиться у подъезда; струйки света
На потолке забегали; с двора
Последняя отъехала карета,
И
в доме стихло все. Свиданья ж срок —
Читатель помнит — был еще далек.
Гарновский
дом, огромное здание без всякой архитектуры, как и все почти
дома в Петербурге, — казармы Измайловского и Лейб-егерского полков, одолжен своей известностью
стихам Державина ко «Второму соседу».
В большом
доме глухо рокотали ритмические звуки рояля и минутами
стихали, относимые порывом ветра.
Сид был
тих сам и точно утешал покойного
в последние минуты его пребывания
в доме.
Когда они доехали до Рыбацкого, короткий осенний день уже начал меркнуть.
В окнах бодростинского
дома светились огни. На крыльце приезжие встретились со слугами, которые бежали с пустою суповою вазой: господа кушали.
В передней, где они спросили о здоровье Ларисы, из столовой залы был слышен говор многих голосов, между которыми можно было отличить голос Висленева. О приезжих, вероятно, тотчас доложили, потому что
в зале мгновенно
стихло и послышался голос Глафиры: «проводить их во флигель».
Но чего-нибудь литературного, лекций или сборищ
в домах с чтением
стихов или прозы, я положительно не припомню.
— Я пришла сюда, чтобы научиться искусству, которое я люблю всем сердцем, всем существом моим… Не знаю, что выйдет из меня: актриса или бездарность, но… какая-то огромная сила владеет мною… Что-то поднимает меня от земли и носит вихрем, когда я читаю
стихи в лесу,
в поле, у озера или просто так,
дома…
В моих мечтах я создала замок Трумвиль,
в котором была я принцессой Брандегильдой, а мой муж рыцарем Трумвилем… А мой маленький принц, мой ребенок…
Груня. Полно, Ксенофонт Кирыч, сбивать его высоким слогом; ведь вы, кум, известно, философ… учили на вакансиях
в благородных
домах…
стихи пишете…
С помощью явившихся солдат его провели из камеры следователя
в «
дом предварительного заключения». Между зданием окружного суда и этой образцовой тюрьмой существует внутренний ход. Гиршфельд еще некоторое время продолжал бушевать, но затем вдруг сразу
стих, как бы замер.
Дом был темен и
тих;
в столовой стоял приготовленный для него ужин, и толстая котлета была покрыта слоем белого застывшего жира.