Неточные совпадения
Весело было пить из плоской чаши теплое красное вино с водой, и
стало еще веселее, когда
священник, откинув ризу и взяв их обе руки в свою, повел их при порывах баса, выводившего «Исаие ликуй», вокруг аналоя.
— Да, купчую крепость… — сказал Плюшкин, задумался и
стал опять кушать губами. — Ведь вот купчую крепость — всё издержки. Приказные такие бессовестные! Прежде, бывало, полтиной меди отделаешься да мешком муки, а теперь пошли целую подводу круп, да и красную бумажку прибавь, такое сребролюбие! Я не знаю, как священники-то не обращают на это внимание; сказал бы какое-нибудь поучение: ведь что ни говори, а против слова-то Божия не устоишь.
Особенная эта служба состояла в том, что
священник,
став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными руками) того самого Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то петь, не то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
Началась обычная процедура: перечисление присяжных заседателей, рассуждение о неявившихся, наложение на них штрафов и решение о тех, которые отпрашивались, и пополнение неявившихся запасными. Потом председатель сложил билетики, вложил их в стеклянную вазу и
стал, немного засучив шитые рукава мундира и обнажив сильно поросшие волосами руки, с жестами фокусника, вынимать по одному билетику, раскатывать и читать их. Потом председатель спустил рукава и предложил
священнику привести заседателей к присяге.
Сначала арестанты кланялись на каждом перерыве, но потом они
стали уже кланяться через раз, а то и через два, и все были очень рады, когда все похвалы окончились, и
священник, облегченно вздохнув, закрыл книжечку и ушел за перегородку.
Сначала подошел к
священнику и приложился к кресту смотритель, потом помощник, потом надзиратели, потом, напирая друг на друга и шопотом ругаясь,
стали подходить арестанты.
Пришел
священник; дьячки пришли,
стали петь, молиться, курить ладаном; я клал земные поклоны и хоть бы слезинку выронил.
— Да я их и третьёго дня и вчерась спрашивал, — подхватил оробевший казачок, — не прикажете ли, говорю, Пантелей Еремеич, за
священником сбегать? «Молчи, говорит, дурак. Не в свое дело не суйся». А сегодня, как я
стал докладывать, — только посмотрели на меня да усом повели.
Старушка помещица при мне умирала.
Священник стал читать над ней отходную, да вдруг заметил, что больная-то действительно отходит, и поскорее подал ей крест. Помещица с неудовольствием отодвинулась. «Куда спешишь, батюшка, — проговорила она коснеющим языком, — успеешь…» Она приложилась, засунула было руку под подушку и испустила последний вздох. Под подушкой лежал целковый: она хотела заплатить
священнику за свою собственную отходную…
Намеднись отец Алексей,
священник,
стал меня причащать, да и говорит: «Тебя, мол, исповедовать нечего: разве ты в твоем состоянии согрешить можешь?» Но я ему ответила: «А мысленный грех, батюшка?» — «Ну, — говорит, а сам смеется, — это грех не великий».
Непонятная, непростительная ветреность… я
стал подле нее перед налоем;
священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею.
За день до моего отъезда
священник, согласившийся венчать, вдруг объявил, что без разрешения архиерея он венчать не
станет, что он что-то слышал, что он боится.
Митрополит Филарет отрядил миссионером бойкого
священника. Его звали Курбановским. Снедаемый русской болезнью — честолюбием, Курбановский горячо принялся за дело. Во что б то ни
стало он решился втеснить благодать божию черемисам. Сначала он попробовал проповедовать, но это ему скоро надоело. И в самом деле, много ли возьмешь этим старым средством?
Когда кончилась панихида, матушка сунула
священнику в руку полтинник и сказала: «Уж вы, батюшка, постарайтесь!» Затем все на минуту присели, дали Аннушке и старосте надлежащие наставления, поклонились покойнице и
стали поспешно сбираться домой. Марью Порфирьевну тоже взяли с собой в Заболотье.
Около шести часов проходит в церковь
священник, и из церкви выбегает пономарь и
становится у веревки, протянутой к языку главного колокола.
Наибольшее проникновение в мою мысль я заметил в
статье одного немецкого католического
священника, враждебного направлению моих идей.
Священниками стали П. Флоренский, С. Булгаков, С. Соловьев, поэт, племянник Вл. Соловьева, потом перешедший в католичество, С. Дурылин, В.
Отец решил как-то, что мне и младшему брату пора исповедываться, и взял нас с собой в церковь. Мы отстояли вечерню. В церкви было почти пусто, и по ней ходил тот осторожный, робкий, благоговейный шорох, который бывает среди немногих молящихся. Из темной кучки исповедников выделялась какая-нибудь фигура,
становилась на колени,
священник накрывал голову исповедующегося и сам внимательно наклонялся… Начинался тихий, важный, проникновенный шопот.
И очень вероятно, что если бы все разыгралось так, как в театре, то есть казаки выстроились бы предварительно в ряд против
священника, величаво стоящего с чашей в руках и с группой женщин у ног, и
стали бы дожидаться, что я сделаю, то я мог бы выполнить свою программу.
Выражает он это с большими опасениями, так как книга его была диссертацией для Духовной академии, и он
стал ее профессором и
священником.
Потому философия и зашла в тупик, потому кризис ее и представляется таким безысходным, что она
стала мертвой, самодовлеющей отвлеченностью, что она порвала со всеми формами посвящения в тайны бытия, и философ превратился из
священника в полицейского.
Священник говорил жениху: «Возвеличися, женише, яко же Авраам…» Когда же после венчания церковь опустела и запахло гарью от свечей, которые спешил тушить сторож, то
стало грустно.
Колония называется исправительной, но таких учреждений или лиц, которые специально занимались бы исправлением преступников, на Сахалине нет; нет также на этот счет каких-либо инструкций и
статей в «Уставе о ссыльных», кроме немногих указаний на случаи, когда конвойный офицер или унтер-офицер может употребить против ссыльного оружие или когда
священник должен «назидать в обязанностях веры и нравственности», объяснять ссыльным «важность даруемого облегчения» и т. п.; нет на этот счет и каких-либо определенных воззрений; но принято думать, что первенство в деле исправления принадлежит церкви и школе, а затем свободной части населения, которая своим авторитетом, тактом и личным примером значительно может способствовать смягчению нравов.
Особенно плакали старухи, когда
стали прощаться с добрым
священником, входившим в их старушечью жизнь; он давал советы и помогал нести до конца тяжелое бремя жизни.
И, приняв из рук Тамары деньги,
священник благословил кадило, подаваемое псаломщиком, и
стал обходить с каждением тело покойницы. Потом, остановившись у нее в головах, он кротким, привычно-печальным голосом возгласил...
Священник испугался, почесть на колена
стал перед ними, и мало что тысячу, которую взял у помещика, отдал, да и свою еще им приплатил!
Когда, в начале службы,
священник выходил еще в одной епитрахили и на клиросе читал только дьячок, Павел беспрестанно переступал с ноги на ногу, для развлечения себя, любовался, как восходящее солнце зашло сначала в окна алтаря, а потом
стало проникать и сквозь розовую занавеску, закрывающую резные царские врата.
Наконец заколебались хоругви в верху храма, и богоносцы
стали брать образа на плечи; из алтаря вышли
священник и дьякон в дародаровых ризах, и вся эта процессия ушла.
Вихров несказанно обрадовался этому вопросу. Он очень подробным образом
стал ей рассказывать свое путешествие, как он ехал с
священником, как тот наблюдал за ним, как они, подобно низамским убийцам [Низамские убийцы. — Низамы — название турецких солдат регулярной армии.], ползли по земле, — и все это он так живописно описал, что Юлия заслушалась его; у нее глаза даже разгорелись и лицо запылало: она всегда очень любила слушать, когда Вихров начинал говорить — и особенно когда он доходил до увлечения.
Нами, пастырями, они нисколько не дорожат, — продолжал он, и взор его все мрачней и мрачней
становился: — не наживи я — пока был православным
священником — некоторого состояния и не будь одинокий человек, я бы есть теперь не имел что: придешь со славой к богатому мужику — копейку тебе дают!..
— Надо быть, — отвечал
священник, — потому что следующее шестое число вспыхнул пожар уже в местах пяти и везде одновременно, так что жители
стали все взволнованы тем: лавки закрылись, хлебники даже перестали хлебы печь, бедные погорелые жители выселялись на поле, около града, на дождь и на ветер, не имея ни пищи, ни одеяния!
Я спросил дежурного чиновника: «Кто это такой?» Он говорит: «Это единоверческий
священник!» Губернатор, как вышел, так сейчас же подошел к нему, и он при мне же
стал ему жаловаться именно на вас, что вы там послабляли, что ли, раскольникам… и какая-то становая собирала какие-то деньги для вас, — так что губернатор, видя, что тот что-то такое серьезное хочет ему донести, отвел его в сторону от меня и
стал с ним потихоньку разговаривать.
По окончании обедни
священник с дьяконом вышли на средину церкви и начали перед маленьким столиком, на котором стояло распятие и кутья, кадить и служить панихиду; а Кирьян, с огромным пучком свеч,
стал раздавать их народу, подав при этом Вихрову самую толстую и из белого воску свечу.
Те подползли и поднялись на ноги — и все таким образом вошли в моленную. Народу в ней оказалось человек двести. При появлении
священника и чиновника в вицмундире все, точно по команде, потупили головы. Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили на нем не
стало, и сам он очутился между другими мужиками, но не пропал он для глаз
священника.
— Она самая и есть, — отвечал
священник. — Пострамленье кажись, всего женского рода, — продолжал он, — в аду между блудницами и грешницами, чаю, таких бесстыжих женщин нет… Приведут теперь в
стан наказывать какого-нибудь дворового человека или мужика. «Что, говорит, вам дожидаться; высеки вместо мужа-то при мне: я посмотрю!» Того разложат, порют, а она сидит тут, упрет толстую-то ручищу свою в колено и глядит на это.
Героем моим, между тем, овладел страх, что вдруг, когда он
станет причащаться, его опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он подошел к чаше и повторил за
священником: «Да будет мне сие не в суд и не в осуждение», — у него задрожали руки, ноги, задрожали даже голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и
стал горячо-горячо молиться, что бог допустил его принять крови и плоти господней!
— Правда! — подтвердил Добров. — Нынче вот они еще маленько посмирнее
стали, а прежде такие озорники были, что боже упаси: на моей уж памяти один баринок какую у нас с
священником штуку сыграл, — чудо!
И
стали к портному и к Ивану ходить, и
стали понимать, и поняли, и бросили курить, пить, ругаться скверными словами,
стали друг другу помогать. И перестали ходить в церковь и снесли попу иконы. И
стало таких дворов 17. Всех 65 душ. И испугался
священник и донес архиерею. Архиерей подумал, как быть, и решил послать в село архимандрита Мисаила, бывшего законоучителем в гимназии.
И как тихо
становилось во всем доме по субботам, после всенощной, когда
священник, окропив святою водой все комнаты и дав всем нам благословение, уходил домой!
— А теперь, — сказал
священник, — стань-ка на колени и помолись. Так тебе легче будет. И мой совет — иди в карцер. Там тебя ждут котлеты. Прощай, ерш ершович. А я поведу твою маму чай пить.
Услышав это, отец Василий очень затуманился: от здоровья и жизни Егора Егорыча зависело все его благосостояние, как
священника, состоявшего на руге, а потому он заметно
стал спешить дослужить обедню.
Мудрено ли после того, что молодой бакалавр схватился за масонство, изучил его, а потом вскоре же был назначен
священником в Москву в один из богатейших и обильнейших дворянством приход, а вместе с тем он был принят в ложу ищущих манны, где, конечно уж, лучше всех, вероятно, знакомый с мистической философией и приученный еще с школьнической скамейки к риторическому красноречию, он
стал произносить в собраниях ложи речи, исполненные энергии и учености.
Священник довольно торопливо и переболтавшимся языком читал евангелие и произносил слова: «откуда мне сие, да приидет мати господа моего ко мне!» Увидав Марфина, он
стал читать несколько медленнее, и даже дьячок, раздувавший перед тем с раскрасневшимся лицом кадило, оставил занятие и по окончании евангелия затянул вместе с
священником: «Заступница усердная, мати господа вышняго…» Молебен собственно служили иконе казанской божией матери, считавшейся в роду Рыжовых чудотворною и стоявшей в настоящем случае с почетом в углу залы на столике, покрытом белою скатертью.
Егор Егорыч,
став около фортепьяно, невольно начал глядеть на Сусанну, и часто повторяемые
священником слова: «мати господа моего», «мати господа вышняго», совершенно против воли его вызвали в нем воспоминание об одной из множества виденных им за границей мадонн, на которую показалась ему чрезвычайно похожею Сусанна, — до того лицо ее было чисто и духовно.
Тогда является ко мне
священник из того прихода, где жил этот хлыстовщик, и
стал мне объяснять, что Ермолаев вовсе даже не раскольник, и что хотя судился по хлыстовщине [Хлыстовщина — мистическая секта, распространившаяся в России в XVII веке.], но отрекся от нее и ныне усердный православный, что доказывается тем, что каждогодно из Петербурга он привозит удостоверение о своем бытии на исповеди и у святого причастия; мало того-с: усердствуя к их приходской церкви, устроил в оной на свой счет новый иконостас, выкрасил, позолотил его и украсил даже новыми иконами, и что будто бы секта хлыстов с скопческою сектою не имеет никакого сходства, и что даже они враждуют между собою.
— Священник-то,
стало быть, дома был?
В церкви мы
становились тесной кучей у самых дверей, на самом последнем месте, так что слышно было только разве голосистого дьякона да изредка из-за толпы приметишь черную ризу да лысину
священника.
В трактире
становилось тихо, как в церкви, а певец — словно добрый
священник.
Извозчики же здесь, по замечанию, очень насмешливы, и буде наш брат духовный
станет их нанимать, но жертвует очень дешево, то они сейчас один о другом выкрикают: „Напрасно, батюшка, с ним сели: он вчера
священника в лужу вывалил“, а потому и не ряжу их вовсе.
— Позвольте-с, позвольте, я в первый раз как пришел по этому делу в церковь, подал записочку о бежавшей рабе и полтинник,
священник и
стали служить Иоанну Воинственнику, так оно после и шло.