Неточные совпадения
Точно так же и Левин
в душе презирал и городской образ жизни своего приятеля и его службу, которую считал пустяками, и
смеялся над этим.
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен
в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы
смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не
души его…
Барин не выдержал и
рассмеялся, но тем не менее он тронут был глубоко
в душе своей.
Смеются вдвое
в ответ на это обступившие его приближенные чиновники;
смеются от
души те, которые, впрочем, несколько плохо услыхали произнесенные им слова, и, наконец, стоящий далеко у дверей у самого выхода какой-нибудь полицейский, отроду не смеявшийся во всю жизнь свою и только что показавший перед тем народу кулак, и тот по неизменным законам отражения выражает на лице своем какую-то улыбку, хотя эта улыбка более похожа на то, как бы кто-нибудь собирался чихнуть после крепкого табаку.
Аркадий Иванович встал,
засмеялся, поцеловал невесту, потрепал ее по щечке, подтвердил, что скоро приедет, и, заметив
в ее глазах хотя и детское любопытство, но вместе с тем и какой-то очень серьезный, немой вопрос, подумал, поцеловал ее
в другой раз и тут же искренно подосадовал
в душе, что подарок пойдет немедленно на сохранение под замок благоразумнейшей из матерей.
Петр Петрович очень
смеялся. Он уже кончил считать и припрятал деньги. Впрочем, часть их зачем-то все еще оставалась на столе. Этот «вопрос о помойных ямах» служил уже несколько раз, несмотря на всю свою пошлость, поводом к разрыву и несогласию между Петром Петровичем и молодым его другом. Вся глупость состояла
в том, что Андрей Семенович действительно сердился. Лужин же отводил на этом
душу, а
в настоящую минуту ему особенно хотелось позлить Лебезятникова.
Узнал Илья Ильич, что нет бед от чудовищ, а какие есть — едва знает, и на каждом шагу все ждет чего-то страшного и боится. И теперь еще, оставшись
в темной комнате или увидя покойника, он трепещет от зловещей,
в детстве зароненной
в душу тоски;
смеясь над страхами своими поутру, он опять бледнеет вечером.
Райский еще раз
рассмеялся искренно от
души и
в то же время почти до слез был тронут добротой бабушки, нежностью этого женского сердца, верностью своим правилам гостеприимства и простым, указываемым сердцем, добродетелям.
Итак: если захотите рассмотреть человека и узнать его
душу, то вникайте не
в то, как он молчит, или как он говорит, или как он плачет, или даже как он волнуется благороднейшими идеями, а высмотрите лучше его, когда он
смеется.
Он мастерски ловил и мучил на диалектической жаровне остановившихся на полдороге, пугал робких, приводил
в отчаяние дилетантов и при всем этом
смеялся, как казалось, от
души.
Его ирония, как я заметил, была добродушна, его насмешка весела; он
смеялся первый от
души своим шуткам, которыми отравлял чернила и пиво педантов-профессоров и своих товарищей по парламенту in der Pauls Kirche. [
в церкви св. Павла (нем.).]
— Правда ли, что твоя мать ведьма? — произнесла Оксана и
засмеялась; и кузнец почувствовал, что внутри его все
засмеялось. Смех этот как будто разом отозвался
в сердце и
в тихо встрепенувших жилах, и со всем тем досада запала
в его
душу, что он не во власти расцеловать так приятно засмеявшееся лицо.
Не мог бы ни один человек
в свете рассказать, что было на
душе у колдуна; а если бы он заглянул и увидел, что там деялось, то уже не досыпал бы он ночей и не
засмеялся бы ни разу.
Трудно было разобрать, говорит ли он серьезно, или
смеется над моим легковерием.
В конце концов
в нем чувствовалась хорошая натура, поставленная
в какие-то тяжелые условия. Порой он внезапно затуманивался, уходил
в себя, и
в его тускневших глазах стояло выражение затаенной печали… Как будто чистая сторона детской
души невольно грустила под наплывом затягивавшей ее грязи…
Мне однажды пришлось записывать двух женщин свободного состояния, прибывших добровольно за мужьями и живших на одной квартире; одна из них, бездетная, пока я был
в избе, всё время роптала на судьбу,
смеялась над собой, обзывала себя дурой и окаянной за то, что пошла на Сахалин, судорожно сжимала кулаки, и всё это
в присутствии мужа, который находился тут же и виновато смотрел на меня, а другая, как здесь часто говорят, детная, имеющая несколько
душ детей, молчала, и я подумал, что положение первой, бездетной, должно быть ужасно.
До сих пор он
в молчании слушал споривших и не ввязывался
в разговор; часто от
души смеялся вслед за всеобщими взрывами смеха. Видно было, что он ужасно рад тому, что так весело, так шумно; даже тому, что они так много пьют. Может быть, он и ни слова бы не сказал
в целый вечер, но вдруг как-то вздумал заговорить. Заговорил же с чрезвычайною серьезностию, так что все вдруг обратились к нему с любопытством.
— То-то,
в случае десяти-то
душ, — опять
засмеялся Евгений Павлович и вышел.
Вы узнаете меня, если вам скажу, что попрежнему хлопочу о журналах, — по моему настоянию мы составили компанию и получаем теперь кой-какие и политические и литературные листки. Вы
смеетесь моей страсти к газетам и, верно, думаете, что мне все равно, как, бывало, прежде говаривали… Книгами мы не богаты — перечитываю старые; вообще мало занимаюсь, голова пуста. Нужно сильное потрясение,
душа жаждет ощущений, все окружающее не пополняет ее, раздаются
в ней элегические аккорды…
В поэтической
душе старичка, правда, было и нечто маниловское, но это маниловское выходило как-то так мило, что чувствующему человеку над этим никак нельзя было
засмеяться ядовито и злобно.
Павел, видевший всю сцену из окна, не мог
в душе не
рассмеяться этому, но вот послышались еще шаги, только гораздо более твердые.
Павел, разумеется, очень хорошо понимал истинную причину тому и
в душе смеялся над нехитрыми проделками приятеля.
Но он был слишком ясен и прост
душою и сам, первый, обличал
в себе эти привычки, каялся
в них и
смеялся над ними.
— Еще немного, и вы произведете меня
в генералы, — отвечал я,
смеясь от
души.
Мать
засмеялась. У нее еще сладко замирало сердце, она была опьянена радостью, но уже что-то скупое и осторожное вызывало
в ней желание видеть сына спокойным, таким, как всегда. Было слишком хорошо
в душе, и она хотела, чтобы первая — великая — радость ее жизни сразу и навсегда сложилась
в сердце такой живой и сильной, как пришла. И, опасаясь, как бы не убавилось счастья, она торопилась скорее прикрыть его, точно птицелов случайно пойманную им редкую птицу.
— Вообще — чудесно! — потирая руки, говорил он и
смеялся тихим, ласковым смехом. — Я, знаете, последние дни страшно хорошо жил — все время с рабочими, читал, говорил, смотрел. И
в душе накопилось такое — удивительно здоровое, чистое. Какие хорошие люди, Ниловна! Я говорю о молодых рабочих — крепкие, чуткие, полные жажды все понять. Смотришь на них и видишь — Россия будет самой яркой демократией земли!
Копья ресниц отодвигаются, пропускают меня внутрь — и… Как рассказать то, что со мною делает этот древний, нелепый, чудесный обряд, когда ее губы касаются моих? Какой формулой выразить этот, все, кроме нее,
в душе выметающий вихрь? Да, да,
в душе —
смейтесь, если хотите.
— Не позволю! Молчите! — закричал он пронзительным, страдальческим голосом. — Зачем
смеяться? Капитан Осадчий, вам вовсе не смешно, а вам больно и страшно! Я вижу! Я знаю, что вы чувствуете
в душе!
Шурочка громко
рассмеялась.
В этом смехе было что-то инстинктивно неприятное, от чего пахнуло холодком
в душу Ромашова.
— Перестаньте, как вам не совестно
смеяться над такими вещами. Но вы понимаете,
в чем наше несчастие? Мы хотим приютить этих несчастных детей, с
душами, полными наследственных пороков и дурных примеров, хотим обогреть их, обласкать…
— А мне, напротив, он показался очень обдуманным и выгодным для вас! — подхватила, с тою же злостью
рассмеявшись, Екатерина Петровна. — Я заплатила вам за нею двадцатью
душами,
в числе которых находится любимец ваш Савелий Власьев.
— Какая тут совесть и
в чем тут совесть? Человека, что ли, мы с вами убили? — воскликнул,
смеясь, откупщик. — Я, как вы знаете, сам тоже не торгаш и не подьячий, а музыкант и артист
в душе; но я понимаю жизнь!.. Вы же, будучи благороднейшим человеком, мало — видно — ее знаете; а потому позвольте мне
в этом случае быть руководителем вашим.
— Да на работу, Михаил Васильич, перво-наперво
в мастерскую надоть, —
засмеется себе… То есть
душа человек! Одно слово
душа!
— Утри по крайней мере свои слезы, — крикнул ему Берсенев и не мог удержаться от смеха. Но когда он вернулся домой, на лице его не было веселого выражения; он не
смеялся более. Он ни на одно мгновение не поверил тому, что сказал ему Шубин, но слово, им произнесенное, запало глубоко ему
в душу. «Павел меня дурачил, — думал он, — но она когда-нибудь полюбит… Кого полюбит она?»
Тогда я счел, что с моей стороны долг гостеприимства уже исполнен и что засим я имею даже право рассчитывать, что и он свой долг выполнит, то есть распорядится насчет обеда. Ничуть не бывало. Уже рассказал я ему и о том, как я у Ганки обедал, и о том, как едва не отобедал у Гоголя, — а он все
смеется и никаких распоряжений не делает. Тогда, дабы уничтожить
в душе его всякие сомнения, я позвал полового и спросил у него счет.
Рюмин (смотрит на всех и странно, тихо
смеется). Да, я знаю: это мертвые слова, как осенние листья… Я говорю их так, по привычке… не знаю зачем… может быть потому, что осень настала… С той поры, как я увидел море —
в моей
душе звучит, не умолкая, задумчивый шум зеленых волн, и
в этой музыке тонут все слова людей… точно капли дождя
в море…
Смеешься… ты не изверг… нет!
в душе твоей
Есть искра доброты… с холодностью такою
Меня ты не погубишь
в цвете дней —
Не отворачивайся так, Евгений,
Не продолжай моих мучений,
Спаси меня, рассей мой страх…
Взгляни сюда…
Удобный миг настал!.. теперь иль никогда.
Теперь я все свершу, без страха и труда.
Я докажу, что
в нашем поколенье
Есть хоть одна
душа,
в которой оскорбленье,
Запав, приносит плод… О! я не их слуга,
Мне поздно перед ними гнуться…
Когда б, крича, пред них я вызвал бы врага,
Они б смеялися… теперь не
засмеются!
О нет я не таков… позора целый час
На голове своей не потерплю я даром.
А море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь; на скалу, к ногам Туба, всплескивают волны, зеленые
в белом, играют, бьются о камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся — волны рады,
смеются, бегут назад от камней, будто бы испугались, и снова бросаются на скалу; солнечный луч уходит глубоко
в воду, образуя воронку яркого света, ласково пронзая груди волн, — спит сладким сном
душа, не думая ни о чем, ничего не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что видит,
в ней тоже ходят неслышно светлые волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
Судьба меня
душит, она меня давит…
То сердце царапнет, то бьёт по затылку,
Сударку — и ту для меня не оставит.
Одно оставляет мне — водки бутылку…
Стоит предо мною бутылка вина…
Блестит при луне, как
смеётся она…
Вином я сердечные раны лечу:
С вина
в голове зародится туман,
Я думать не стану и спать захочу…
Не выпить ли лучше ещё мне стакан?
Я — выпью!.. Пусть те, кому спится, не пьют!
Мне думы уснуть не дают…
Я
смеялся, но кричал от всей
души с добрым моим хозяином, который почти со слезами простился со мною, когда я под вечер пустился снова
в дорогу.
Сильно можно подозревать, что над всем этим объяснением Мерова
в душе смеялась; но по наружности была совершенно серьезна.
— Да, смешная была история, — сказал он, продолжая улыбаться. — Я сегодня все утро
смеялся. Курьезно
в истерическом припадке то, что знаешь, что он нелеп, и
смеешься над ним
в душе и
в то же время рыдаешь.
В наш нервный век мы рабы своих нервов; они наши хозяева и делают с нами, что хотят. Цивилизация
в этом отношении оказала нам медвежью услугу…
Она продолжала читать обстоятельную историю, выдуманную госпожою Гей, а я смотрю на ее опущенное лицо и не слушаю назидательной истории. И иногда,
в тех местах романа, где, по замыслу госпожи Гей, нужно бы было
смеяться, горькие слезы
душат мне горло. Она оставляет книгу и, посмотрев на меня проницательным и боязливым взглядом, кладет мне на лоб свою руку.
То, что снилося мне, того нет наяву!
Кто мне скажет, зачем, для чего я живу?
Кто мне смысл разгадает загадки?
Смысла
в ней беспокойной
душой не ищи,
Но, как камень, сорвавшись с свистящей пращи,
Так лети все вперед, без оглядки!
Невозможен мне отдых! Несносен покой!
Уж я цели нигде не ищу никакой,
Жизнь надеждой мою не украшу!
Не упился я ею, как крепким вином,
Но зато я,
смеясь, опрокинул вверх дном
Бесполезно шипящую чашу!
Вышел я из трактира смущенный и взволнованный, прямо домой, а на другой день продолжал мой развратик еще робче, забитее и грустнее, чем прежде, как будто со слезой на глазах, — а все-таки продолжал. Не думайте, впрочем, что я струсил офицера от трусости: я никогда не был трусом
в душе, хотя беспрерывно трусил на деле, но — подождите
смеяться, на это есть объяснение; у меня на все есть объяснение, будьте уверены.
Промозглая темнота давит меня, сгорает
в ней
душа моя, не освещая мне путей, и плавится, тает дорогая сердцу вера
в справедливость, во всеведение божие. Но яркой звездою сверкает предо мной лицо отца Антония, и все мысли, все чувства мои — около него, словно бабочки ночные вокруг огня. С ним беседую, ему творю жалобы, его спрашиваю и вижу во тьме два луча ласковых глаз. Дорогоньки были мне эти три дня: вышел я из ямы — глаза слепнут, голова — как чужая, ноги дрожат. А братия
смеётся...
— Он? Кто? Ах, да! Почему он все говорил «пятидесятилетний, но промотавшийся Вельчанинов»? почему но промотавшийся, а не и промотавшийся!
Смеется, тысячу раз повторил.
В вагон сел, песню запел и заплакал — просто отвратительно; так даже жалко, — спьяну. Ах, не люблю дураков! Нищим пустился деньги раскидывать, за упокой
души Лизаветы — жена, что ль, его?
Стараясь открыть портмонэ,
в котором испортился замочек, Анна Акимовна сконфузилась, покраснела. Ей было стыдно, что люди стоят перед ней, смотрят ей
в руки и ждут и, вероятно,
в глубине
души смеются над ней.
В это время кто-то вошел
в кухню и застучал ногами, стряхивая снег.
Владимир. Когда я взошел, какой-то адъютантик, потряхивая эполетами, рассказывал ей, как прошлый раз
в Собрании один кавалер уронил замаскированную даму и как муж ее, вступившись за нее, сдуру обнаружил, кто она такова. Ваша кузина
смеялась от
души… это и меня порадовало. Посмотрите, как я буду весел сегодня. (Уходит
в гостиную.)
— Ну, нет; что вы
смеетесь! Он, право, хороший человек, немного светский, но не похож на других. Посмотрите, сколько у него
души в пении!