Неточные совпадения
Довольно демон ярости
Летал с мечом карающим
Над
русскою землей.
Довольно рабство тяжкое
Одни пути лукавые
Открытыми, влекущими
Держало на Руси!
Над Русью оживающей
Святая
песня слышится,
То ангел милосердия,
Незримо пролетающий
Над нею, души сильные
Зовет на честный путь.
Пел складно
песни русскиеИ слушать их любил.
Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились
русские блины;
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны
песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюда по чинам.
— Довольно! — крикнул, выскочив вперед хора, рыжеватый юноша в пенсне на остром носу. — Долой безграмотные
песни! Из какой далекой страны собрались мы? Мы все —
русские, и мы в столице нашей
русской страны.
Как таблица на каменной скрижали, была начертана открыто всем и каждому жизнь старого Штольца, и под ней больше подразумевать было нечего. Но мать, своими
песнями и нежным шепотом, потом княжеский, разнохарактерный дом, далее университет, книги и свет — все это отводило Андрея от прямой, начертанной отцом колеи;
русская жизнь рисовала свои невидимые узоры и из бесцветной таблицы делала яркую, широкую картину.
По-французски он не знал ни слова. Пришел зять его, молодой доктор, очень любезный и разговорчивый. Он говорил по-английски и по-немецки; ему отвечали и на том и на другом языке. Он изъявил, как и все почти встречавшиеся с нами иностранцы, удивление, что
русские говорят на всех языках. Эту
песню мы слышали везде. «Вы не
русский, — сказали мы ему, — однако ж вот говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно, на каком-нибудь из здешних местных наречий».
Серенада! это корветские офицеры с маленькими камчадалами, певчими, затеяли серенаду из
русских и цыганских
песен.
После трех стаканов водки на мельнице поднялся тот пьяный шум, приправленный
песней и крепким
русским словцом, без чего не обходится никакая мужицкая гулянка.
Он знает толк во всем, что важно или занимательно для
русского человека: в лошадях и в скотине, в лесе, в кирпичах, в посуде, в красном товаре и в кожевенном, в
песнях и плясках.
Стал он им речь держать: «Я-де
русский, говорит, и вы
русские; я
русское все люблю…
русская, дескать, у меня душа, и кровь тоже
русская…» Да вдруг как скомандует: «А ну, детки, спойте-ка
русскую, народственную
песню!» У мужиков поджилки затряслись; вовсе одурели.
Дальше вынесли из кошевой несколько кульков и целую корзину с винами, — у Штоффа все было обдумано и приготовлено. Галактион с каким-то ожесточением принялся за водку, точно хотел кому досадить. Он быстро захмелел, и дальнейшие события происходили точно в каком-то тумане. Какие-то девки пели
песни, Штофф плясал
русскую, а знаменитая красавица Матрена сидела рядом с Галактионом и обнимала его точеною белою рукой.
Русский народ не только был покорен власти, получившей религиозное освящение, но он также породил из своих недр Стеньку Разина, воспетого в народных
песнях, и Пугачева.
С этим связана огромная сила
русской хоровой
песни и пляски.
Любовь голубя к голубке и общая их нежность к детям признаны всем народом
русским и засвидетельствованы его
песнями и поговорками: авторитет убедительный и неопровержимый.
Кто знает голоса
русских народных
песен, тот признается, что есть в них нечто скорбь душевную означающее.
Там
песня русская свободно, звонко льется...
А я тебе повторяю, что все это орудует любовь, да не та любовь, что вы там сочиняете, да основываете на высоких-то нравственных качествах любимого предмета, а это наша,
русская, каторжная, зазнобистая любва, та любва, про которую эти адски-мучительные
песни поются, за которую и душатся, и режутся, и не рассуждают по-вашему.
Этому свойству
русского народа мы видим беспрестанное подтверждение в жизни: у нас есть хоровые
песни, хоровые пляски, хоровые гулянья…
Я помню, например, как наш почтенный Виктор Петрович Замин, сам бедняк и почти без пристанища, всей душой своей только и болел, что о
русском крестьянине, как Николай Петрович Живин, служа стряпчим, ничего в мире не произносил с таким ожесточением, как известную фразу в студенческой
песне: «Pereat justitia!», как Всеволод Никандрыч, компрометируя себя, вероятно, на своем служебном посту, ненавидел и возмущался крепостным правом!..
Давно ли
русский мужичок, cet ours mal léche, [этот сиволапый (франц.).] являлся на театральный помост за тем только, чтоб сказать слово «кормилец», «шея лебединая, брови соболиные», чтобы прокричать заветную фразу, вроде «идем!», «бежим!», или же отплясать где-то у воды [34] полуиспанский танец — и вот теперь он как ни в чем не бывало семенит ногами и кувыркается на самой авансцене и оглашает воздух неистовыми криками своей
песни!
О финских
песнях знаю мало. Мальчики-пастухи что-то поют, но тоскливое и всё на один и тот же мотив. Может быть, это такие же
песни, как у их соплеменников, вотяков, которые, увидев забор, поют (вотяки, по крайней мере,
русским языком щеголяют): «Ах, забёр!», увидав корову — поют: «Ах корова!» Впрочем, одну финскую песнь мне перевели. Вот она...
В «
Русских ведомостях» изредка появлялись мои рассказы. Между прочим, «Номер седьмой», рассказ об узнике в крепости на острове среди озер. Под заглавием я написал: «Посвящаю Г.А. Лопатину», что, конечно, прочли в редакции, но вычеркнули. Я посвятил его в память наших юных встреч Герману Лопатину, который тогда сидел в Шлиссельбурге, и даже моего узника звали в рассказе Германом. Там была напечатана даже
песня «Слушай, Герман, друг прекрасный…»
Вообще gnadige Frau с самой проповеди отца Василия, которую он сказал на свадьбе Егора Егорыча, потом, помня, как он приятно и стройно пел под ее игру на фортепьяно после их трапезы любви масонские
песни, и, наконец, побеседовав с ним неоднократно о догматах их общего учения, стала питать большое уважение к этому
русскому попу.
Вслед за тем Гоголь попотчевал графа лакомством другого сорта: он продекламировал с свойственным ему искусством великорусскую
песню, выражая голосом и мимикою патриархальную величавость
русского характера, которою исполнена эта
песня: «Пантелей государь ходит по двору, Кузьмич гуляет по широкому» и т. д.
Я в первый раз понял тогда совершенно, что именно есть бесконечно разгульного и удалого в разгульных и удалых
русских плясовых
песнях.
В
песне говорилось о том, как джигит Гамзат угнал с своими молодцами с
русской стороны табун белых коней.
Как не обратят они внимания на то, какие
песни поет
русский народ и под какие
песни пляшет
русский народ?
На второй день после своего переселения Инсаров встал в четыре часа утра, обегал почти все Кунцово, искупался в реке, выпил стакан холодного молока и принялся за работу; а работы у него было немало: он учился и
русской истории, и праву, и политической экономии, переводил болгарские
песни и летописи, собирал материалы о восточном вопросе, составлял
русскую грамматику для болгар, болгарскую для
русских.
— Нисколько.
Русскому стыдно не знать по-болгарски.
Русский должен знать все славянские наречия. Хотите, я вам принесу болгарские книги? Вы увидите, как это легко. Какие у нас
песни! Не хуже сербских. Да вот постойте, я вам переведу одну из них. В ней говорится про… Да вы знаете ли хоть немножко нашу историю?
Слов в ней было мало, но вся прелесть ее заключалась в печальном припеве: «Ай! дай, далалай!» Ерошка перевел слова
песни: «Молодец погнал баранту из аула в горы,
русские пришли, зажгли аул, всех мужчин перебили, всех баб в плен побрали.
Вот тогда-то полюбуйтесь этими лугами, полюбуйтесь в праздник, когда по всему их протяжению несется один общий говор тысячи голосов и одна общая
песня: точно весь
русский люд собрался сюда на какое-то семейное празднество!
В этот день они катались на пароходе с оркестром музыки, пили шампанское и все страшно напились. Саша пела какую-то особенную, удивительно грустную
песню, и Фома плакал, как ребенок, растроганный пением. Потом он плясал с ней «
русскую», устал, бросился за борт и едва не утонул.
Петр Сергеич Болиголова, автор диссертации"
Русская песня: Чижик! чижик! где ты был? — перед судом критики"!
Россия, под самодержавным правлением потомков великого Петра, возрастала в силе и могуществе; южный ветер лелеял
русских орлов на берегах Дуная; наши волжские
песни раздавались в древней Скандинавии; среди цветущих полей Италии и на вершинах Сент-Готарда сверкали
русские штыки: мы пожинали лавры в странах иноплеменных; но более столетия ни один вооруженный враг не смел переступить за границу нашего отечества.
— Почему знаю? Вот еще что! Нет, господин церковник! мы получше твоего знаем французские-то мундиры: под Устерлицем я на них насмотрелся. Да и станет ли
русской офицер петь французские
песни? А он так горло и драл.
Я не раз видел, и привык уже видеть, землю, устланную телами убитых на сражении; но эта улица показалась мне столь отвратительною, что я нехотя зажмурил глаза, и лишь только въехал в город, вдруг сцена переменилась: красивая площадь, кипящая народом,
русские офицеры, национальная польская гвардия, красавицы, толпы суетливых жидов, шум, крик,
песни, веселые лица; одним словом везде, повсюду жизнь и движение.
Вместо улиц тянулись бесконечные ряды труб и печей, посреди которых от времени до времени возвышались полуразрушенные кирпичные дома; на каждом шагу встречались с ним толпы оборванных солдат: одни, запачканные сажею, черные как негры, копались в развалинах домов; другие, опьянев от
русского вина, кричали охриплым голосом: «Viva 1'еmpereur!» [Да здравствует император! (франц.)] — шумели и пели
песни на разных европейских языках.
— Эк с чем подъехал! На вас пошлюсь, православные: ну станет ли
русской офицер петь эти басурманкие
песни?
Приятели чокнулись стаканами и пропели растроганными и фальшивыми, прямо
русскими голосами старинную студенческую
песню.
На самой работе около раскольничьих вашгердов лежала печать какого-то тяжелого отчуждения и подавленной, скрытой печали; не было слышно
песен, не сыпались шутки и прибаутки, без которых не работается
русскому человеку.
Потом запоют. Греческих
песен никто не знает: может быть, они давно позабыты, может быть, укромная, молчаливая Балаклавская бухта никогда не располагала людей к пению. Поют
русские южные рыбачьи
песни, поют в унисон страшными каменными, деревянными, железными голосами, из которых каждый старается перекричать другого. Лица краснеют, рты широко раскрыты, жилы вздулись на вспотевших лбах.
В раскрытые окна «Белой харчевни» неслись стук ножей, звон чашек, рюмок и тарелок, говор, шум и крик большой толпы и нескладные звуки
русской пьяной, омерзительной
песни.
Он только силился помнить слова Лонгфелло и не слыхать за его словами слов
песни про кума и куму; но наша доморощенная
русская муза одолевала американскую.
Однажды, начитавшись
песен Кирши Данилова, я придумал под них подделаться, и мы с Калайдовичем решили ввести в заблуждение любителей и знатоков
русской старины братьев Аксаковых.
У нас,
русских, вообще говоря, никогда не было глупых надзвездных немецких и особенно французских романтиков, на которых ничего не действует, хоть земля под ними трещи, хоть погибай вся Франция на баррикадах, — они всё те же, даже для приличия не изменятся, и всё будут петь свои надзвездные
песни, так сказать, по гроб своей жизни, потому что они дураки.
Он ушел. Гаврила осмотрелся кругом. Трактир помещался в подвале; в нем было сыро, темно, и весь он был полон удушливым запахом перегорелой водки, табачного дыма, смолы и еще чего-то острого. Против Гаврилы, за другим столом, сидел пьяный человек в матросском костюме, с рыжей бородой, весь в угольной пыли и смоле. Он урчал, поминутно икая,
песню, всю из каких-то перерванных и изломанных слов, то страшно шипящих, то гортанных. Он был, очевидно, не
русский.
Его «Бедный певец», «Певец в стане
русских воинов», «Освальд, или Три
песни» Жуковского и «Приди, о путник молодой» из «Руслана и Людмилы», «Черная шаль» Пушкина и многие другие пиесы — чрезвычайно нравились всем, а меня приводили в восхищение.
Аз Тредьяковский, строгий пиита,
Красного слога борзый писец,
Сиречь чья стопно мысль грановита —
Что же бы в рифму?
Русский певец.
Брякну стихами
песни похвальны
Ратничкам
русским, аки руссак:
Прочь скоротечно, мысли печальны!
Вас не изволю слушать никак...
«Сестры» присели куда-то в дальний уголок и, приложив руку к щеке, затянули проголосную
песню, какую
русский человек любит спеть под пьяную руку; Асклипиодот, успевший порядком клюнуть, таинственно вынял из-под полы скрипку, которую он называл «актрисой» и на которой с замечательным искусством откалывал «барыню» и «камаринского».
Пелагея Егоровна. Я, матушка, люблю по-старому, по-старому… да, по-нашему, по-русскому. Вот муж у меня не любит, что делать, характером такой вышел. А я люблю, я веселая… да… чтоб попотчевать, да чтоб мне
песни пели… да, в родню в свою: у нас весь род веселый… песельники.