Неточные совпадения
Анна Андреевна, жена его, провинциальная кокетка, еще не совсем пожилых лет, воспитанная вполовину на
романах и альбомах, вполовину на хлопотах в своей кладовой и девичьей. Очень любопытна и при случае выказывает тщеславие. Берет иногда власть над мужем потому только, что тот не находится, что
отвечать ей; но власть эта распространяется только на мелочи и состоит в выговорах и насмешках. Она четыре раза переодевается в разные платья в продолжение пьесы.
Анна
ответила несколько слов дамам, но, не предвидя интереса от разговора, попросила Аннушку достать фонарик, прицепила его к ручке кресла и взяла из своей сумочки разрезной ножик и английский
роман.
— Не знаю, —
ответил Макаров, внимательно рассматривая дым папиросы. — Есть тут какая-то связь с Ванькой Дроновым. Хотя — врет Ванька, наверное, нет у него никакого
романа. А вот похабными фотографиями он торговал, это верно.
— Тебя, конечно, —
ответила Варвара, как будто она давно ожидала именно этого вопроса. Взяв из его руки папиросу, она закурила и прилегла в позе одалиски с какой-то картины, опираясь локтем о его колено, пуская в потолок струйки дыма. В этой позе она сказала фразу, не раз читанную Самгиным в
романах, — фразу, которую он нередко слышал со сцены театра...
— Нет, я
романов почти не читаю, —
отвечал он очень покойно, — я читал «Историю открытий и изобретений».
Когда она обращала к нему простой вопрос, он, едва взглянув на нее, дружески
отвечал ей и затем продолжал свой разговор с Марфенькой, с бабушкой или молчал, рисовал, писал заметки в
роман.
Последний вопрос самый роковой, ибо на него могу лишь
ответить: «Может быть, увидите сами из
романа».
— Нехай coбi, — благодушно
ответил Роман… — Пташки божiи! Ось як ты их налякав. Де вы тут, бiсенята…
— Родился таким, —
ответил звонарь. — Вот другой есть у нас,
Роман — тот семи лет ослеп… А ты ночь ото дня отличить можешь ли?
У нее вообще было доброе сердце, но сначала она забыла о
Романе, и только Эвелина напомнила ей, что следовало позаботиться об обоих: «Ах, да, да, конечно», —
ответила Анна Михайловна, но было видно, что ее мысли заняты одним.
— Слушаю-с! —
отвечал Иван и, будучи все-таки очень доволен милостями барина, решился в мыслях еще усерднее служить ему, и когда они возвратились домой, Вихров, по обыкновению, сел в кабинете писать свой
роман, а Иван уселся в лакейской и старательнейшим образом принялся приводить в порядок разные охотничьи принадлежности: протер и прочистил ружья, зарядил их, стал потом починивать патронташ.
Роман ее был непродолжителен. Через неделю Аигин собрался так же внезапно, как внезапно приехал. Он не был особенно нежен с нею, ничего не обещал, не говорил о том, что они когда-нибудь встретятся, и только однажды спросил, не нуждается ли она. Разумеется, она
ответила отрицательно. Даже собравшись совсем, он не зашел к ней проститься, а только, проезжая в коляске мимо школы, вышел из экипажа и очень тихо постучал указательным пальцем в окно.
— Делал то, что чуть не задохся от хандры и от бездействия, —
отвечал Калинович, — и вот спасибо вам, что напечатали мой
роман и дали мне возможность хоть немножко взглянуть на божий свет.
— Нет, не за одно это, —
отвечал больной с упорством, — во-первых, мысль чужая, взята из «Жака». [«Жак» — один из
романов Жорж Санд.]
— Да, знаю, —
отвечала мадам Четверикова, лукаво потупившись. — А послушайте, — прибавила она, — вы написали тот
роман, о котором, помните, тогда говорили?
Лицо это было некто Четвериков, холостяк, откупщик нескольких губерний, значительный участник по золотым приискам в Сибири. Все это, впрочем, он наследовал от отца и все это шло заведенным порядком, помимо его воли. Сам же он был только скуп, отчасти фат и все время проводил в том, что читал французские
романы и газеты, непомерно ел и ездил беспрестанно из имения, соседнего с князем, в Сибирь, а из Сибири в Москву и Петербург. Когда его спрашивали, где он больше живет, он
отвечал: «В экипаже».
Когда им случалось обращаться к нему с каким-нибудь серьезным вопросом (чего они, впрочем, уже старались избегать), если они спрашивали его мнения про какой-нибудь
роман или про его занятия в университете, он делал им гримасу и молча уходил или
отвечал какой-нибудь исковерканной французской фразой: ком си три жоли и т. п., или, сделав серьезное, умышленно глупое лицо, говорил какое-нибудь слово, не имеющее никакого смысла и отношения с вопросом, произносил, вдруг сделав мутные глаза, слова: булку, или поехали, или капусту, или что-нибудь в этом роде.
Сидя потом у сестры и читая исторический
роман, он вспоминал все это, и ему было обидно, что на его великолепное, чистое, широкое чувство
ответили так мелко; его не любили, но предложение его приняли, вероятно, только потому, что он богат, то есть предпочли в нем то, что сам он ценил в себе меньше всего.
Я
романов больше не читаю, — сухо и резко
отвечала Суханчикова.
Не успел пан
ответить, вскочил Опанас в седло и поехал. Доезжачие тоже на коней сели.
Роман вскинул рушницу на плечи и пошел себе, только, проходя мимо сторожки, крикнул Оксане...
Не умел, видишь ты,
Роман пану как следует
ответить. Дворня вся от его слов засмеялась и пан тоже.
— Не хочу я, —
отвечал Роман, — не надо мне ее, хоть бы и Оксану! Пускай на ней черт женится, а не я… Вот как!
— Эге, —
отвечает Роман, — да я ж, спасибо, здоров, чего мне делается? А вы как?
— А с чего ж мне, —
Роман ему
отвечает, — плакать? Даже, пожалуй, это нехорошо бы было. Приехал ко мне милостивый пан поздравлять, а я бы таки и начал реветь, как баба. Слава богу, не от чего мне еще плакать, пускай лучше мои вороги плачут…
У меня, знаешь, батько с матерью давно померли, я еще малым хлопчиком был… Покинули они меня на свете одного. Вот оно как со мною было, эге! Вот громада и думает: «Что же нам теперь с этим хлопчиком делать?» Ну и пан тоже себе думает… И пришел на этот раз из лесу лесник
Роман, да и говорит громаде: «Дайте мне этого хлопца в сторожку, я его буду кормить… Мне в лесу веселее, и ему хлеб…» Вот он как говорит, а громада ему
отвечает: «Бери!» Он и взял. Так я с тех самых пор в лесу и остался.
— Вы, мой милый Эдуард, —
отвечал он, — вероятно не знаете, что существует довольно распространенное мнение, по которому полагают, что даже уголовные преступления — поймите вы, уголовные! — не должны быть вменяемы в вину, а уж в деле любви всякий французский
роман вам докажет, что человек ничего с собой не поделает.
— Ах, это
роман, —
ответил Персиков.
Она разливала чай и получала выговоры за лишний расход сахара; она вслух читала
романы и виновата была во всех ошибках автора; она сопровождала графиню в ее прогулках и
отвечала за погоду и за мостовую.
— Слушаю-с,
Роман Прокофьич, —
отвечал Янко.
— Т-тот… тот,
Роман Прокофьич, действительно что допился, —
отвечал, вздыхая, Меркул Иванов.
— Ах,
Роман Прокофьич! —
отвечала старуха, снимая с себя и складывая на руки Иды свой шарф, капор и черный суконный бурнус.
— Нет, мама, со мною здесь
Роман Прокофьич сидел, — тихо
ответила Маня и нежно поцеловала обе материны руки.
— Ел, пил, гулял и жизнью наслаждался и на сей раз ничего от нее более не требую, кроме вашего гостеприимного крова и дивана, —
отвечал не в меру развязно
Роман Прокофьич.
— Я и то,
Роман Прокофьич, им это, —
отвечал натурщик. — Уговорились мы,
Роман Прокофьич, — продолжал он, глядя на меня, — идти с ним, с этим Арешкой, в трактир… Чай,
Роман Прокофьич, пить хотели. В третьей линии тут, изволите знать?
— Кой черт гусары! —
отвечал Роман Прокофьич. — Я все читаю об этой «невыплаканной слезинке». Эх, господи, как люди писать-то умеют! что это за прелесть, эта крошка Вероника! ее и нет, а между тем ее чувствуешь, — проговорил он лениво, приподнимаясь с оттоманки и закуривая сигару.
— Я много читала
романов, —
отвечала она.
Ставил он исключительно высшие баллы, а в старших классах перед экзаменами предлагал кадетам написать ему на общей бумажке, кто что хочет
отвечать. На уроках его каждый делал, что хотел: читали
романы, играли в пуговки, курили в отдушник, ходили с места на место. Он только нервно потирал свои виски пальцами и упрашивал...
— Этого я не знаю, —
отвечал он, — у каждого человека есть свои слова. А есть чувство, так оно выразится. Когда я читаю
романы, мне всегда представляется, какое должно быть озадаченное лицо у поручика Стрельского или у Альфреда, когда он скажет: «Я люблю тебя, Элеонора!» — и думает, что вдруг произойдет необыкновенное; и ничего не происходит ни у ней, ни у него, — те же самые глаза и нос, и все то же самое.
— О славе, —
ответил Коврин. — Во французском
романе, который я сейчас читал, изображен человек, молодой ученый, который делает глупости и чахнет от тоски по славе. Мне эта тоска непонятна.
Девушка покраснела, однако ничего не
отвечала и принялась читать
роман.
— Помнится, в какой-то повести Вельтмана кто-то говорит: «Вот так история!» А другой ему
отвечает: «Нет, это не история, а только интродукция в историю». Так и то, что я до сих пор говорил, есть только интродукция, мне же, собственно, хочется рассказать вам свой последний
роман. Виноват, я еще раз спрошу: вам не скучно слушать?
— Однако теперь они какие деньги-то гребут! Ай-ай-ай… страшно вымолвить… Мне племянник студент летом рассказывал. Рубль за строку, говорит. Как новая строка — рубль. Например: «В комнату вошел граф» — рубль. Или просто с новой строки «да» — и рубль. По полтиннику за букву. Или даже еще больше. Скажем, героя
романа спрашивают: «Кто отец этого прелестного ребенка?» А он коротко
отвечает с гордостью «Я» — И пожалуйте: рубль в кармане.
Мне это напомнило один старый
роман, где новобрачный сошел с ума от счастья, и я это брату заметил, а он
отвечает...
— Что ж пользы будет в этом, —
отвечала Лариса. — Неужели же ты хотела бы, чтоб я разыграла в жизни один из Авдеевских
романов?
В нем Михаил Андреевич
отвечает жене на ее, полное негодования, письмо по поводу дошедших до нее слухов о его
романе с княгиней Казимирой Антоновной Вахтерминской.
Я
ответил, что я начал как раз
роман и постараюсь высылать его так, чтобы он мог еще быть напечатан к концу текущего года.
В настоящий момент мне трудно
ответить и самому себе на вопрос: отнесся ли я тогда к"Отцам и детям"вполне объективно, распознал ли сразу огромное место, какое эта вещь заняла в истории русского
романа в XIX веке?
За одно могу
ответить и теперь, по прошествии целых сорока шести лет, — что мне рецензия Антоновича не только не понравилась, но я находил ее мелочной, придирчивой, очень дурного тона и без всякого понимания самых даровитых мест
романа, без признания того, что я сам чувствовал и тогда: до какой степени в Базарове уловлены были коренные черты русского протестанта против всякой фразы, мистики и романтики.
— Прежде, —
отвечал мне Золя, — я писал утром
роман, а после завтрака статьи. Но это слишком утомительно, я не мог выдержать. Теперь я занимаюсь чем-либо одним. Мое парижское письмо для господина Стасюлевича берет у меня дней пять-шесть. Театральный фельетон я пишу в один присест, также и корреспонденцию.