Слово мудрости. Афоризмы, размышления, наставления. Книга пятая
Собрание хороших и красивых мыслей издавна, с древних времен, считали огромнейшим сокровищем. Знакомство с мудростью, накопленной человечеством, возможно, поможет читателям избежать многих ошибок и даст импульс в стремлении к совершенству. Книга, достоинство которой заключается в тонкости наблюдений над природой человека и вещей, никогда не может перестать нравиться.
Оглавление
- О молодости и старости
- О книгах и чтении
- О литературе, писателях и искусстве
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Слово мудрости. Афоризмы, размышления, наставления. Книга пятая предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
О литературе, писателях и искусстве
Литература есть пропаганда мудрости тысячелетий.
Литература — часть духовной культуры.
Литература вместе с языком сберегает национальную душу.
В романе одновременно сливаются великие мысли, двигающие человечество вперед, и полузабытые крохи воспоминаний.
Чтобы достигнуть полного успеха, необходимо, чтобы к красоте стиля присоединились выдающиеся идеи. Без этого литературное произведение не может выдержать испытания временем.
Великую литературу вызывают к жизни великие идеи.
Литература, высокомерно отрывающаяся от народа, подобна растению, вырванному с корнем.
Когда уничтожена человечность, нет больше искусства. Соединять красивые слова — это не искусство.
В литературе, как и в политике, стать великим или хотя бы произвести значительный переворот может лишь такой человек, который родился вовремя, то есть когда почва для него уже была подготовлена.
Не прекрасна ли цель работать для того, чтобы оставить после себя людей более счастливыми, чем были мы!
Литература может влиять на умы людей ничуть не меньше, чем любое другое выдающееся событие эпохи.
Литература не только отражает жизнь, но может ее программировать, она может ее формировать. Литература может даже давать для реальной жизни модели поведения.
Любое произведение искусства представляет собой диалог с каждым стоящим перед ним человеком.
Литература во всех ее видах — не что иное, как тень доброй беседы.
Платон замечает, что наши духовные творения — это бессмертные дети, они приносят своим отцам бессмертие.
…В литературном мире нет смерти, и мертвецы так же вмешиваются в дела наши и действуют вместе с нами, как и живые.
Врагов моих червь кости сгложет,
А я Пиит — я не умру.
…Жил я не напрасно!
Хоть, может быть, под бурею невзгод,
Борьбою сломлен, рано я угасну,
Но нечто есть во мне, что не умрет,
Чего ни смерть, ни времени полет,
Ни клевета врагов не уничтожит,
Что в эхе многократном оживет.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Творенье может пережить творца:
Творец уйдет, природой побежденный,
Однако образ, им запечатленный,
Веками будет согревать сердца.
И до Агамемнона жило немало доблестных героев; но не оплаканные поэтом, они ушли в вечный мрак забвения — судьба не дала им вещего певца.
Кто бы о Гекторе знал, если б с Троей беда не случилась?
Слова улетают, написанное остается.
Сохраняется в истории то, о чем написано.
Жизнь героев обогатила историю, а история украсила подвиги героев; поэтому я затрудняюсь сказать, кто кому больше обязан: пишущие историю — тем, кто одарил их столь благородным материалом, или эти великие люди — своим историкам.
Прекрасно слово, ибо в слове оставит память человек.
Уходим мы с земли, а слово от нас останется вовек.
Слова дают крылья разуму и заставляют человека парить до небес.
Никто не хочет уйти из этого мира, не оставив после себя какого-либо следа; каждый стремится передать что-либо в наследство грядущим векам и создать себе рукотворный или нерукотворный памятник на земле. Мысль о том, что идея, вложенная в то или другое наше творение, переживет нас, что ею будет жить и вдохновляться ряд последующих поколений, что она сроднит с нами неведомых нам людей, которые благословят наше имя, всегда была обаятельна для человека.
Если какой-нибудь честолюбивый человек возмечтает революционизировать одним усилием весь мир человеческой мысли, человеческого мнения и человеческого чувства, подходящий случай у него в руках — дорога к бессмертию лежит перед ним прямо, она открыта и ничем не загромождена. Все, что он должен сделать, — это написать… маленькую книгу. Заглавие ее должно быть простым — три ясных слова: «Мое обнаженное сердце». Но эта маленькая книга должна быть верна своему заглавию.
Чего нет в душе автора, того не будет в его созданиях.
Я писал только то, что переживал, что мыслил, чувствовал, что любил, что близко видел и знал, — словом, писал и свою жизнь, и то, что к ней прирастало.
Каждый из нас до известной степени вкладывает себя в свое творение.
Бог дал мне то, о чем я его просил. Он сделал меня рядовым литератором… Когда же мне удалось им стать, то выяснилось, что я претендую на большее. Но было поздно.
Красивые выражения украшают красивую мысль и сохраняют ее.
В виде печатного слова мысль стала долговечной, как никогда.
Как мало из свершившегося было записано, как мало из записанного спасено! Литература с самого начала своего существования — фрагментарна, она хранит памятники человеческого духа только в той мере, в какой они были запечатлены письменами и в какой эти письмена сохранились.
Всякое великое произведение бессмертно, ибо оно учит разные поколения разному, осуждая их за ошибки, свойственные каждому из них.
Лишь хорошо написанные произведения дойдут до потомков; богатство знаний, глубина наблюдений, даже сама новизна открытий еще не служат надежной гарантией бессмертия. Если произведения, содержащие все это, держатся лишь на фактах, если в них не проявился вкус, ум и талант, они будут забыты, потому что знания и открытия легко переходят от одних к другим, легко передаются и даже выигрывают, будучи использованы под более способным пером. Эти вещи вне человека, стиль же есть сам человек. Поэтому стиль нельзя ни отнять, ни перенять, ни подменить; если он возвышен, благороден, величествен, его автором будут равно восхищаться во все времена…
Стиль — это нужные слова в нужном месте.
Мы пишем, как умеем; когда мы оформляем наши мысли, мы приобретаем определенный стиль. Это означает, что выработка стиля нечто большее, чем просто усвоение формальных языковых правил; тот, кто работает над стилем, работает над собой.
От хорошего стиля прежде всего требуют, чтобы он был прозрачным. Предпосылкой же ясного стиля является точный подбор слов и гармоничная структура предложения.
Лаконичный стиль — это отражение непрерывного развития мысли.
Хороший стиль кроется в сердце.
Стиль, по Сенеке, — это состояние духа. Слова появляются на свет как результат определенного отношения к жизни, определенного состояния ума, в свою очередь, определяемого состоянием духа. Следовательно, подлинной красоты стиля может достичь только тот, чья душа здорова, гармонична, упорядочена и максимально приближена к идеалу мудрости.
То, что хорошо написано, никогда не надоедает. Стиль — это сама жизнь, это кровь мысли.
Что это такое: счастье или несчастье? Не знаю, знаю только, что если нервная система не будет чувствительна до боли или до экстаза, оно ничего не сможет нам дать, кроме умеренных эмоциональных возбуждений и бесцветных впечатлений.
Уста говорят с силою только от избытка сердца.
От избытка сердца говорят уста.
На мысли, дышащие силой, как жемчуг нижутся слова.
Когда ты сильно чувствуешь, слова приходят сами собой.
Язык ума будет услышан, если он проходит через сердце.
Великие страсти и страдания вызывают великие мысли и книги.
Великие страсти столь же редки, как шедевры искусства.
Афоризмы — основные идеи ненаписанных произведений.
Ничего нельзя сказать такого, что не было бы сказано раньше.
Афорист — это человек, который радуется как ребенок, придумав фразу, которая по всей вероятности, была древним народным присловьем у финикийцев.
Часто случалось, что те положения, которые я, только подумавши, решался высказывать публике, ради их парадоксальности, впоследствии, к радостному своему изумлению, находил уже высказанными в старых сочинениях великих людей.
Не найдется, пожалуй, мысли, которую в той или иной форме не высказал бы кто-нибудь ранее великого писателя, сделавшего ее достоянием всех. Весь вопрос именно в той форме и убедительности, в которой известная мысль выходит из-под пера автора, в ее развитии и в умении распространить. Недаром литературная собственность определяется как право на форму, в которой выражены мысли автора.
Оригинальнейшие писатели новейшего времени оригинальны не потому, что они преподносят нам что-то новое, а потому, что они умеют говорить о вещах так, как будто это никогда не было сказано раньше.
Мне не важно, думал ли до меня кто-нибудь другой то, что думал я.
Если нельзя не говорить о том, о чем раньше сказали другие, то следует попытаться сказать это лучше них.
Тот, кто пишет максимы, хочет, чтобы ему во всем верили; я же, напротив, согласен выслушать упрек в том, что иногда ошибался в своих наблюдениях, лишь бы это помогло другим не делать таких же ошибок.
В каждом художнике заложен росток дерзновения, без которого немыслим ни один талант.
Я часто убеждался в том, что простое слово благотворно действует на множество людей, и не автор слова, а само оно приводит в движение души, скрыто проявляя свою силу.
Проза занимает место в литературе только благодаря содержащейся в ней поэзии.
Мысль меняется в зависимости от слов, которые ее выражают.
Иначе расставленные слова обретают другой смысл, иначе расставленные мысли производят другое впечатление.
В придании старым мыслям новой формы состоит все искусство и все творчество.
Форма и содержание — две категории, не существующие никогда раздельно одна от другой.
Один и тот же текст имеет несколько смыслов, эти смыслы наслаиваются друг на друга.
Переводчики — почтовые лошади просвещения.
…Переводчик в стихах — соперник.
Время ничего не может сделать великим мыслям, которые так же свежи и теперь, как тогда, когда в первый раз, много веков тому назад, зародились в уме своих авторов. Что было когда-то придумано и сказано, то теперь так же живо говорится нам печатной страницей.
Пусть опрокинет статуи война,
Мятеж развеет каменщиков труд,
Но врезанные в память письмена
Бегущие столетья не сотрут.
Брат, в тебе заключена возможность создать многое, возможность написать историю героической жизни на скрижалях вечного неба.
Величайший дар, за который я благодарен богам, состоит в том, что быстротой и разнообразием мыслей я могу расколоть один-единственный ясный день на миллионы частей и сотворить из него маленькую вечность.
Тайна рождения поэта непостижима, как и многие другие тайны.
Чтобы стать поэтом, надо как можно сильнее раскачнуться на качелях жизни…
Родник поэзии есть красота.
Я привык претворять в образы, в поэзию всё, что меня радует, печалит и мучит. Все мои произведения — фрагменты одной большой исповеди.
…Подобно многим другим маленьким людям, я испытываю благодарность, когда великий человек говорит за меня то, чего я сам не умею выразить надлежащим образом.
Бывали люди, казавшиеся миру редкостным чудом, а между тем ни жены их, ни слуги не видели в них ничего замечательного. Лишь немногие вызывали восхищение своих близких.
Как подсказывает опыт истории, никогда не бывало пророка не только у себя дома, но и в своем отечестве.
Под небом моей Гасконии я слыву чудаком, так как сочиняю и печатаю книги. Чем дальше от своих родных мест, тем больше я значу в глазах знающих обо мне. В Гиени я покупаю у книгоиздателей, в других местах — они покупают меня. На подобных вещах и основано поведение тех, кто, живя и пребывая среди своих современников, таится от них, чтобы после своей смерти и исчезновения завоевать себе славу. Что до меня, то я не гонюсь за ней. Я жду от мира не больше того, что он мне уделил. Таким образом, мы с ним в расчете.
Если я порой говорю чужими словами, то лишь для того, чтобы лучше выразить самого себя.
Я… не руководствуюсь никакими правилами и свои построения формулирую лишь в общих чертах и, так сказать, на ощупь. Так же обстоит дело и с этой книгой («Опыты»): я высказываю свои взгляды в отдельных фразах, как если бы речь шла о чем-то таком, что не может рассматриваться как единое целое.
Я всегда более озабочен тем, чтобы трактуемые мною сюжеты были важны и полезны, чем желанием добиться последовательности и стройности моего повествования.
Я буду сверх меры счастлив, если получу общественное одобрение хотя бы только за то, что дал почувствовать мыслящим людям свое умение с толком употреблять мои знания — если таковые у меня есть, — доказал им, что я стою того, чтобы память служила мне лучше.
Сколько раз, будучи огорчен чьим-либо поступком, порицать который во всеуслышание было бы и неучтиво и неразумно, я облегчал свою душу на этих страницах не без тайной мысли о поучительности всего этого для других.
Я отнюдь не поучаю, я только рассказываю.
Есть писатели, ставящие себе задачей изображать действительные события. Моя же задача — лишь бы я был в состоянии справиться с нею — в том, чтобы изображать вещи, которые могли бы произойти.
О чем бы ни писал Плутарх, он всегда восхитителен, но особенно в своих суждениях о человеческих поступках.
Плутарх мог бы сказать о написанном им, что забота о достоверности, всегда и во всем, тех примеров, к которым он обращается, — не его дело; а вот, чтобы они были назидательны для потомства и являлись как бы факелом, озаряющим путь к добродетели, — это действительно было его заботой.
Сочинения Тацита скорее рассуждение, чем повествование о событиях: они больше поучают нас, чем осведомляют. Это книга не для развлекательного чтения, а для того, чтобы изучать жизнь и черпать полезные уроки. В ней столько изречений, что их находишь повсюду, куда ни бросишь взгляд: это какой-то питомник рассуждений по вопросам этики и политики на потребу и в поучение тем, кто держит в руках своих судьбы мира.
Если у кого-нибудь речь обыденна, а сочинения примечательны — это значит, что дарования его там, откуда он их заимствует, а не в нем самом.
Я всегда стараюсь узнать, что за человек был автор, в особенности когда дело касается пишущих о доблести и об обязанностях.
Лишь тем, в ком есть нечто достойное подражания и чья жизнь и взгляды могут служить образцом, подобает выставлять себя напоказ.
Мне кажется, что в писаниях древних авторов можно ясно различить следующее: автор, высказывающий то, что он думает, выражает свои мысли более убедительно, чем тот, кто подделывается.
Читая книги, я иногда наталкиваюсь в некоторых местах на красоты, пленяющие мою душу; но в другие разы, когда я возвращаюсь к этим местам, они остаются для меня ничего не говорящими, тусклыми словами, сколько бы я на все лады ни читал и ни перечитывал их.
Даже в моих собственных писаниях я не всегда нахожу их первоначальный смысл: я не знаю, что я хотел сказать, и часто принимаюсь с жаром править и вкладывать в них новый смысл вместо первоначального, который я утратил и который был лучше.
Я не могу судить о сочинении, пока его пишу. Нужно поступать, как художники, и отходить на несколько шагов, но недалеко. На какое же расстояние? Угадайте…
Моя книга в такой же мере создана мной, в какой я сам создан моей книгой. Это — книга, неотделимая от своего автора, книга, составлявшая мое основное занятие, неотъемлемую часть моей жизни.
Пусть не говорят, что я ничего не сказал нового, само расположение материала ново.
Я-то хорошо знаю, сколь дерзновенно пытаюсь я всякий раз сравняться с обворованными мной авторами не без смелой надежды обмануть моих судей: авось они ничего не заметят.
Кто-нибудь, пожалуй, скажет, что и я здесь только собрал чужие цветы, а от меня самого — только нитка, которой они связаны. И правда, подчиняясь вкусам общества, выступал я в этих заимствованных уборах, но при этом отнюдь не допускаю, чтобы они заслоняли и скрывали меня самого.
Пчелы перелетают с цветка на цветок для того, чтобы собрать нектар, который они целиком претворяют в мед; ведь это уже больше не тимьян или майоран. Точно так же и то, что человек заимствует у других, будет преобразовано и переплавлено им самим, чтобы стать его собственным творением, то есть собственным его суждением. Его воспитание, его труд, его ученье служат лишь одному: образовать его личность.
Во-первых, написанное слово должно убеждать других, во-вторых, оно должно подстегивать собственное авторское мышление как глубоко личный процесс.
Благоговейный трепет, какой переживал наш великий поэт (А.С.Пушкин) в минуты вдохновения, невольно передается его читателям, и в этом быть может, состоит наиболее яркая печать его истинной гениальности.
То, что непосредственно выливается из-под пера писателя, под влиянием внутреннего порыва или сильного внешнего впечатления, невольно захватывает нас своею силою и жизненностью.
Если ты хочешь, чтоб плакал и я, то сам будь растроган.
Я не думаю, чтобы доводы, не трогающие меня за живое, не касающиеся сущности моего бытия, могли чрезвычайно поразить других людей. Писатель, извлекающий свои сюжеты из всего, что жужжит вокруг ушей, вместо того, чтобы выносить их из своей души, должен бы знать, что он потеряет гораздо более, чем выиграет.
…Мыслитель и художник должен страдать вместе с людьми для того, чтобы найти спасение или утешение. […] И потому страдание и самоотвержение всегда будет уделом мыслителя и художника.
Я не всегда разделяю свои взгляды.
Миссия Лермонтова — одна из глубочайших загадок нашей культуры.
Признание нередко приходит к поэту только после смерти…
Есть среднеазиатская легенда о том, как великий поэт, живший очень бедно, кончил свою эпопею; когда он умер, из одних ворот выехала похоронная процессия, а в другие ворота проходила пышная процессия от шаха с поздравлениями и подарками. Это как бы история о славе, о поздно приходящей славе.
Часто твердил мне отец: за пустое ты дело берешься:
Даже Гомер по себе много ль оставил богатств?
У священников и поэтов денег нет.
…Знаю я
На опыте твоем:
Поэтам деньги не даются.
Что слава? Яркая заплата
На ветхом рубище певца.
Великий писатель — это мученик, оставшийся в живых, вот и все.
Эмили Дикинсон при жизни не издала ни одной своей книги. Ее как поэта не знала не только Америка, но даже ближайшие соседи. О ней можно сказать, что она прожила в безвестности, но через несколько лет появление ее стихов в печати стало литературной сенсацией — и маленький городок Амхерст, в котором она жила, вошел в историю как родина Эмили Дикинсон. Она стала классиком американской литературы.
Эмили Дикинсон ушла из жизни, так и не найдя для себя единственного, окончательного ответа на вопрос, что же все-таки будет с нею после смерти.
Вопрос остался открытым. Все ее надежды, сомнения, опасения, ужасания и восхищения нам понятны и сто лет спустя. Мы ведь во всем похожи на великих поэтов. Кроме умения выразить себя с достаточной полнотой.
Одиночество бывает только тогда плодотворным для художника, когда художник тяготится им и пытается его преодолеть своим творчеством.
То, что выдающимся умам предназначено подарить миру, то они начинают собирать уже в юности, в виде материала собственных наблюдений и своих основных воззрений; но разработать собранное им удается лишь в позднейшие годы. В большинстве случаев великие писатели дают свои лучшие произведения приблизительно около 50-летнего возраста.
Писатель формируется не только за письменным столом, но формируется в самом пекле жизни, ибо описанию страстей должны предшествовать страсти.
Вы хотите узнать мое мнение о пьесе, когда я не знаю даже имени автора?
Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени.
Быть интересным — первая обязанность малоизвестного автора. Право быть скучным принадлежит только тем писателям, которые уже прославились.
Мы, рассказчики, словно моряки стародавних времен, и никому из нас не удастся остановить «свадебных гостей» (иными словами, спешащую публику), пока он не придумает что-нибудь более увлекательное, нежели заурядный опыт среднего мужчины и женщины.
Поэзия бывает исключительно страстию немногих, родившихся поэтами; она объемлет и поглощает все наблюдения, все усилия, все впечатления их жизни…
Поэзия — памятник, где запечатлены лучшие и счастливейшие мгновения самых лучших и счастливейших умов.
Все, что поэт пишет с божественным вдохновением, то весьма прекрасно.
Никто не может быть хорошим поэтом… без душевного горения и как бы некоего вдохновенного безумия.
Поэзия есть высший род искусства. Всякое другое искусство более или менее стеснено и ограничено в своей творческой деятельности тем материалом, посредством которого оно проявляется. Поэзия же выражается в свободном творческом слове, которое есть и звук, и картина, и определенное ясно выраженное представление. Поэтому поэзия заключает в себе все элементы других искусств.
Поэзия — музыка слов.
Поэзия и музыка есть разговор сердца.
Для поэзии идея — это все… Поэзия вкладывает чувство в идею.
Даже когда поэты порицают жизнь, описывая всю ее очевидную бессмыслицу, читатель все равно ощущает душевный подъем.
Поэзия — самая величественная форма, в которую может облечься человеческая мысль.
Поэтический талант дает многое, когда он сочетается с хорошим вкусом и направляем сильной мыслью.
Чем дарование поэта сильнее, тем оно оригинальнее.
Писательство — это призвание, от которого не уйти, и тот, у кого оно есть, должен писать, потому что только так он сможет одолеть головную боль и скверное пищеварение.
Поэзия — удел человека или одаренного, или одержимого.
Стоит мне помолиться, и Господь немедленно дает мне сюжет. Я пишу почти так, словно Он мне диктует.
Поэта рождает не дар творческого вымысла, а дар одухотворения.
Не всякий, кто может писать стихи, — поэт.
Уметь писать стихи также не значит еще быть поэтом: все книжные лавки завалены доказательством этой истины.
У многих людей сочинение стихов — это болезнь роста ума.
Бога ради, не пишите такой чепухи, иначе я возомню себя гением!
Мне потребовалось полвека, чтобы понять, что у меня нет литературного дара. Увы, к тому времени я уже был знаменит.
Пусть лучше меня освищут за хорошие стихи, чем наградят аплодисментами за плохие.
Занятия другими предметами основываются на изучении, на наставлениях и на науке; поэт же обладает своей мощью от природы, он возбуждается силами своего ума и как бы исполняется божественного духа.
Поэты берутся не откуда же нибудь из-за моря, но исходят из своего народа. Это огни, из него же излетевшие, передовые вестники сил его.
Писать — это значит раскрывать душу.
Миссия у поэта одна: одушевлять в буквальном смысле — дарить душу.
Прекрасный стих подобен смычку, проводимому по звучным фибрам нашего существа.
Лучшие стихи поэта — это его золотой запас души.
Его (С.А.Есенина) поэзия есть как бы разбрасывание обеими пригоршнями сокровищ его души.
Может быть именно поэты никогда и не были мудрейшими среди людей; но более чем вероятно, что они знакомят нас с самым лучшим из того, что давало им окружавшее их общество. Гораций оставил нам так много превосходного, что я постоянно думаю, сколько же превосходного говорилось тогда в обществе! Ибо вряд ли истина обязана поэтам чем-то большим, чем одеянием.
Так жизнь скучна, когда боренья нет.
В минувшее проникнув, различить
В ней мало дел мы можем, в цвете лет
Она души не будет веселить.
Мне нужно действовать, я каждый день
Бессмертным сделать бы желал, как тень
Великого героя, и понять
Я не могу, что значит отдыхать.
Всегда кипит и зреет что-нибудь
В моем уме. Желанье и тоска
Тревожат беспрестанно эту грудь.
Но что ж? Мне жизнь всё как-то коротка
И всё боюсь, что не успею я
Свершить чего-то! — жажда бытия
Во мне сильней страданий роковых.
Никто не получал, чего хотел
И что любил, и если даже тот,
Кому счастливый небом дан удел,
В уме своем минувшее пройдет,
Увидит он, что мог счастливей быть,
Когда бы не умела отравить
Судьба его надежды. Но волна
Ко брегу возвратиться не сильна.
Я предузнал мой жребий, мой конец,
И грусти ранняя на мне печать;
И как я мучусь, знает лишь творец;
Но равнодушный мир не должен знать.
И не забыт умру я. Смерть моя
Ужасна будет…
Я раньше начал, кончу ране,
Мой ум немного совершит,
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
Известность, слава, что они? — а есть
У них над мною власть; и мне они
Велят себе на жертву всё принесть,
И я влачу мучительные дни
Без цели, оклеветан, одинок;
Но верю им! — неведомый пророк
Мне обещал бессмертье, и живой
Я смерти отдал все, что дар земной.
Боюсь не смерти я. О нет!
Боюсь исчезнуть совершенно.
Хочу, чтоб труд мой вдохновенный
Когда-нибудь увидел свет.
История романтической литературы обнаруживает одну драматическую закономерность: поэты-романтики редко доживали до глубокой старости, о чем свидетельствуют биографии Шелли, Байрона, Пушкина, По, Лермонтова. По-видимому, высокие порывы, энергия страстей целиком поглощались творчеством, нередко сжигая самого поэта.
…Романтизм неминуемо приводит к краху, потому что он стремится к недостижимому.
Человек, придерживающийся фактов, и поэт никогда не поймут друг друга.
…Как бы тонко человеческая природа не была изображена писателями, настоящие практические сведения о людях мы можем вынести только из общения с ними.
Я очень много над собой работал и, собственно говоря, всю жизнь готовился к писательской работе.
Главное в Вашей жизни, выраженное словами — и есть настоящая литература.
Я решился писать; но одно воспоминание вызывало сотни других; все старое, полузабытое воскресало: отроческие мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка… Я не имел сил отогнать эти тени…
Нужно дать свободу своему внутреннему миру, открыть для него все шлюзы и вдруг с изумлением увидеть, что в твоем сознании заключено гораздо больше мыслей, чувств и поэтической силы, чем ты предполагал.
Сознание остается неизменным в своей сущности, но вызывает во время работы вихри, потоки, каскады новых мыслей и образов, ощущений и слов. Поэтому иногда человек сам удивляется тому, что написал.
Наши старые книги удивляют нас вдвойне: мы не смогли бы написать их еще раз — и не хотели бы.
Писательство есть прежде всего творчество, полное неожиданностей для самого писателя.
Как ни сядешь, чтобы написать что-то: сядешь и напишешь совсем другое.
Вот как я создаю роман. Я не создаю его в буквальном смысле этого слова. Я предоставляю ему возможность создаваться самому. Приступая к работе над романом, я не знаю, какие события в нем произойдут, как начнется и чем кончится.
Мне никогда не удавалось составить план или, составив, придерживаться его… Я просто старался писать увлекательно и интересно, предоставив остальное судьбе.
Тему не выбирают. Вот чего не понимают ни публика, ни критики. В том и состоит секрет шедевра, что тема есть отражение темперамента писателя.
Забавная причуда: многие вещи, которые я не захотел бы сказать ни одному человеку, я сообщаю всему честному народу и за всеми моими самыми сокровенными тайнами и мыслями даже своих ближайших друзей отсылаю в книжную лавку.
Все свои переживания, чувства и мысли А.Камю предпочитал изливать на бумаге, всячески скрывая от окружающих свое внутреннее состояние.
Роман, раскрывшийся вполне лишь в XIX веке, был настоящим путем самопознания человека, и этим он приобретает философское значение.
Лучшие писатели всегда были мыслителями.
Пусть тот художник, что не мыслит,
Себя художником не числит:
Едины мысль и мастерство!
…То, что лишено мысли, никогда не произведет сильного впечатления.
Мыслящий художник удваивает ценность своего труда.
Любое великое произведение рождается лишь после долгого периода тихих и углубленных размышлений.
В жизни ученого и писателя главные биографические факты — книги, важнейшие события — мысли.
Творчество Достоевского есть настоящее пиршество мысли.
Достоевский принадлежит к тем писателям, которым удалось раскрыть себя в своем творчестве. В творчестве его отразились все противоречия его духа, все бездонные его глубины. Творчество не было для него, как для многих, прикрытием того, что свершалось в глубине. Он ничего не утаил, и потому ему удалось сделать изумительные открытия о человеке.
Я встретился с произведениями Достоевского, когда мне было двадцать лет, и потрясение, пережитое мной при этой встрече, живо и сегодня, двадцать лет спустя… По мере того как я начал все более остро переживать драму нашей эпохи, я полюбил в Достоевском того, кто понял и наиболее глубоко отобразил нашу историческую судьбу.
Литература вместе с языком сберегает национальную душу.
Литература должна просвещать душу, вести ее к совершенству.
Литература есть нечто такое, что, проходя через века и тысячелетия, заносит на скрижали свои и великие деяния и безобразия, и подвиги самоотверженности, и гнусные подстрекательства трусости и легкомыслия.
Литература есть одно из выражений жизни народа, есть зеркало общества.
Литература непременно должна быть выражением — символом внутренней жизни народа.
Литература, созданная русским народом, — это не только его богатство, но и нравственная сила, которая помогает народу во всех тяжелых обстоятельствах, в которых русский народ оказывался. К этому нравственному началу мы всегда можем обращаться за духовной помощью.
Лучшие свои произведения великие писатели создают в том возрасте, когда страсти их уже угасли: земля вокруг вулканов особенно плодородна после извержений.
Лучше писать для себя и потерять читателя, чем писать для читателя и потерять себя.
Общественное значение писателя в том и заключается, чтобы пролить луч света на всякого рода нравственные и умственные неурядицы, чтобы освежить всякого рода духоты веянием идеала.
Перо пишет плохо, если в чернильницу не добавить хотя бы несколько капель собственной крови.
Писатель — это не тот, кто пишет, а тот, кого читают.
Писатель всегда будет в оппозиции к политике, пока сама политика будет в оппозиции к культуре.
Писатель должен много писать, но не должен спешить.
Русская классическая литература — это наша надежда, неисчерпаемый источник нравственных сил наших народов. Пока русская классическая литература доступна, пока она печатается, библиотеки работают и для всех раскрыты, в русском народе будут всегда силы для нравственного самоочищения.
В любых обстоятельствах, во что бы то ни стало, но литература не должна ни на шаг отступать от своей главной цели — возвысить общество до идеала — идеала добра, света и истины.
Беда иной литературы заключается в том, что мыслящие люди не пишут, а пишущие не мыслят.
Новые слова иностранного происхождения вводятся в русскую печать беспрестанно и часто совсем без надобности.
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво.
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, —
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…
Если душа родилась крылатой —
Что ей хоромы — и что ей хаты!
У каждого человека свое призвание: один изобретает, другой систематизирует. Последнее не требует ничего, кроме добросовестного усердия. Потомки сумеют оценить и то и другое.
Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат.
Или как можно короче, или как можно приятнее.
Слова обладают огромной силой, если вы не сцепляете их одно с другим в слишком длинные цепочки.
Чтобы мысли были прекрасны, они не должны быть растворены в большом количестве слов.
…Сила речи состоит в умении выразить многое в немногих словах.
Много говорить и много сказать не одно и то же.
Пишите так, чтобы словам было тесно, мыслям — просторно.
Прекрасная мысль теряет свою цену, если дурно выражена, а если повторяется, то наводит на нас скуку.
Первый, кто сравнил женщину с цветком, был великим поэтом, но уже второй был олухом.
В прозе Б.Шоу нет ни одного лишнего слова, так же как в музыке Моцарта ни одной лишней ноты.
Я правил свое стихотворение полдня и вычеркнул одну запятую. Вечером я поставил ее опять.
Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности.
Как ужасно вредна для художественного произведения фальшивая нота, отсутствие чувства меры.
А.Камю в своих произведениях превыше всего ставит чувство меры.
Мне всегда казалось, что приобщить к своей мысли, убедить других я могу лишь остротой и ясностью формулировок своей интуиции.
Мне свойственно настоящее опьянение мыслью, опьянение творческим подъемом, опьянение мечтой, опьянение ароматным воздухом.
Наиболее важные для меня мысли приходят мне в голову, как блеск молнии, как лучи внутреннего света. Когда я начинаю писать, я иногда чувствую настолько сильный подъем, что у меня кружится голова.
Человек самого недюжинного ума, не всегда бывает ровен: вдохновение то осеняет, то покидает его… В последнем случае — если только ему не чужда осмотрительность — он старается поменьше говорить, ничего не пишет… Можно ли петь, если горло простужено? Не разумнее ли подождать, пока восстановится голос?
Вы можете избрать любую форму — лирическую, шутливую или торжественную, но при этом всегда добивайтесь глубины: заполняйте страницы впечатлениями, строчите столбцы и целые тома, только если вы передаете ваши истинные чувства. Иначе это приводит к чрезмерному обилию подробностей, схваченных на лету, приукрашенных, размазанных, раздутых, словно автор боится, что пишет в последний раз. Не могу передать, сколько, по моему мнению, проистекает из-за этого неудач даже в тех случаях, когда мы имеем дело с талантливыми авторами, с лучшими стихами и прекраснейшими страницами прозы. О, конечно, в них много сноровки, виртуозности, проворства, искусной работы; а вместе с тем есть и то неуловимое, что большинство заурядных читателей совсем не замечает, и даже человек со вкусом может пропустить, если не будет настороже: подобие таланта, подделка под него, то, что называют «шиком» в живописи и что делается с механической ловкостью, но без участия души.
Весь талант сочинителя состоит в умении живописать и находить точные слова.
Лабрюйер с его обилием поразительно глубоких мыслей о человеке и жизни может оказаться полезным для нас в самых различных обстоятельствах. И тот, кто хочет совершенствоваться, кто хочет оградить себя от ошибок, преувеличений, недостойных чувств, должен обратиться к этому бессмертному моралисту.
Любопытно, что у Лабрюйера можно найти целый ряд высказываний и идей, на редкость близких нам сегодня.
Несмотря на свидетельство Фабра, будто Лабрюйер сказал, что «отбор чужих мыслей уже есть творчество», надо признать, что по отношению к Лабрюйеру это «творчество» слишком легко и соблазнительно, чтобы предаваться ему необузданно.
Тот, чей ум и сердце обладают редчайшей способностью «находить — как говорит наш моралист — полноту радости в совершенстве какого-либо произведения», тот не может не испытывать ему одному понятный трепет, раскрывая изданный в 1688 году единственный томик этого писателя (Ж.Лабрюйера).
Писать прекрасно значит одновременно прекрасно мыслить, прекрасно чувствовать и прекрасно выражать, то есть обладать в равной мере умом, душою и вкусом.
Кто обладает достоинствами, пусть выкажет это в своем поведении, в своих повседневных словах, в любви, в ссорах, в игре, в постели, за столом, в ведении своих дел и в своем домашнем хозяйстве. Но тем, кто сочиняет хорошие книги и ходит в рваных штанах, я бы посоветовал — если бы они пожелали меня выслушать — сначала обзавестись приличными штанами.
«С самой юности я посвящал себя занятиям литературой, и мой дух всегда был сильнее тела», — говорил о себе поэт (Джон Мильтон). Джон много путешествовал по Европе, писал стихи, пьесы, поэмы… «Ты спрашиваешь, о чем я помышляю? — писал он своему другу. — С помощью небес, о бессмертной славе. Но что же я делаю?.. Я отращиваю крылья и готовлюсь воспарить».
Для создания литературного шедевра одного таланта мало. Талант должен угадать время. Талант и время нерасторжимы…
Без чувства современности художник останется непризнанным.
Художник должен чувствовать вечность и в то же время быть современным.
В тот день, когда писатель утратит связь с действительностью, он перестанет быть таковым.
Литература, как общество, имеет своих плебеев, свою чернь, а чернь везде бывает и невежественна, и нагла, и бесстыдна.
Нужно любить литературу несмотря на то, что ею часто злоупотребляли, как нужно любить общество, хотя столько негодяев отравляет удовольствие жить в нем.
Не все попугаи говорящие. Есть и пишущие.
Большинство произведений, написанных в наше время, наводит на мысль, что они были склеены за один день из книг, прочитанных накануне.
Он утверждает, что в своих книгах спускается до читателя, а на самом деле читатель опускается вместе с ним.
Литераторы редко завидуют той подчас преувеличенной репутации, которой пользуются иные труды светских людей: они относятся к этим успехам, как порядочные женщины к богатству потаскушек.
Потомство судит литераторов не по их положению в обществе, а по их трудам.
«Всякий рано или поздно попадает на свою полочку», — говаривал покойный Белинский.
В истории литературы есть бесчисленное множество примеров того, как авторов, которыми пренебрегали современники, впоследствии превозносили потомки, а писатели, пользовавшиеся шумной популярностью при жизни, со временем были забыты.
Кто не способен придумывать небылицы, у того один выход — рассказывать были.
Хорошо написанная биография так же редка, как и хорошо прожитая жизнь.
Мемуары нередко повествуют о жизни, которую мемуарист хотел бы прожить.
Как утверждает Г.Дж.Уэллс, одну книгу может написать каждый — книгу своей жизни.
Задача писателя — сконцентрировать в образе всю прожитую человеком жизнь.
Высшая степень мастерства писателя в том, чтобы выразить мысль в образе.
Главная цель литературы, по убеждению А.П.Платонова, — дать читателю «ту глубокую радость, которая равноценна помощи в жизни».
Представьте себе человека, который пишет не денег и славы ради, хотя деньги и слава ему тоже нужны, пытается донести самое важное, главное, надеясь своим голосом разбудить кого-то и заставить жить иначе.
Я могу обещать быть искренним, но не беспристрастным.
Дар, присущий подлинному поэту, есть в то же время способность постигать человеческое сердце.
Если вы задумали книгу, но можете ее не написать, то не пишите.
Я прошу принять во внимание, что невозможность писать равносильна для меня погребению заживо…
Вся жизнь С.Кьеркегора — своеобразное опьянение творчеством. Сам он сравнивал себя с Шехерезадой, спасавшей свою жизнь сказками, то есть творчеством.
Я — в глубочайшем смысле несчастная личность, которая с самых ранних времен была прикована так или иначе к граничащему с безумием страданию…
Казалось бы, я пишу такие вещи, от которых должны рыдать камни, но они лишь смешат моих современников.
Сёрен Кьеркегор называл себя поэтом или писателем, но никогда — философом. Он восхищался народной поэзией: «В ней есть сила желаний. Желания же нашего времени только греховны и пошлы, — у нас все сводится к желанию поживиться за счет ближнего».
В начале творчества писатель (С.Кьеркегор) страдал от несовершенства своего языка и стиля: «Неужели я навек осужден только лепетать?» — и в дальнейшем достиг высокой художественности и поэтичности произведений.
Чтобы иметь основания для творчества, нужно, чтобы сама жизнь ваша была содержательна.
Чтобы дать замыслу созреть, писатель никогда не должен отрываться от жизни и целиком уходить «в себя». Наоборот, от постоянного соприкосновения с действительностью замысел расцветает и наливается соками земли.
В каждое произведение — драму, поэму или роман — входят три составные части: то, что автор прочувствовал, то, что он взял из жизни путем наблюдений, и то, что он угадал.
«Сначала увидеть, потом писать», — любимое присловье Дидро.
Каждый человек накапливает множество верных наблюдений. Но искусство состоит в том, чтобы научиться выражать их подобающим образом — это очень трудно, во всяком случае, много трудней, чем думают некоторые.
Писатель может сделать только одно: честно наблюдать правду жизни и талантливо изображать ее; все прочее — бессильные потуги старых ханжей.
В хорошем рассказе, как на военном корабле, не должно быть ничего лишнего.
Пиши так, словно твой рассказ интересен только небольшому числу твоих героев, один из которых — ты сам.
Литература всегда была для меня сферой игровой деятельности… Мне она кажется самой серьезной игрой. Если бы мы расположили различные виды игры, от самых невинных до самых хитро продуманных, по шкале оценок, то, думаю, литературу, музыку и вообще искусство пришлось бы поставить на самую отчаянную, головокружительную (в хорошем смысле) высоту.
Истина, образование и улучшение человечества должны быть главными целями писателя. Если он их достигает, то средства, используемые при этом, для нас довольно безразличны…
Человек с благородной душой и сколько-нибудь проницательным умом не может не испытывать тяги к литературе. Искусства посвящают себя живописанию прекрасной природы, науки — живописанию истины. Искусства и науки объемлют все высокое и полезное, что заключено в человеческой мысли…
Писать следует тому, кто мыслит, или проникнут каким-то чувством, или осенен какой-то полезной истиной.
Если вы постигли некую возвышенную истину и глубоко ее прочувствовали, не бойтесь поведать о ней, даже если у вас были предшественники: всякая мысль нова, когда человек выражает ее на свой лад.
Есть три причины, по которым становятся писателем. Первая: вам нужны деньги; вторая: вы хотите сказать миру что-то важное; третья: вы не знаете, чем занять себя долгими зимними вечерами.
…Открытия древних авторов принадлежат не столько им, сколько тем, кто сделал эти открытия полезными.
Настоящий писатель поражает нас, сказав то, что мы знали всегда.
Скажи первым нечто само собой разумеющееся — и ты обретешь бессмертие.
Чтобы сказать свое слово в литературе, нужна хотя бы одна фраза.
По одному и тому же вопросу каждому здравомыслящему человеку приходят в голову примерно одни и те же соображения, и лишь та форма, в которую они облечены, вызывает внимание и восхищение слушателей.
Цитаты из античных авторов — пароль образованных людей по всему свету.
После автора хорошего изречения на втором месте стоит тот, кто первым его процитировал.
Цитата — это риск под чужую ответственность.
Поле боя, на котором сражается драматург, — это сердце человеческое.
Нет конфликта, нет и драмы. Противник может быть на сцене и вне ее, за кулисами, но он непременно присутствует в драме.
…Привычка притупляет ощущения — воображение привыкает к убийствам и казням, смотрит на них уже равнодушно, изображение же страстей и излияний души человеческой для него всегда ново, всегда занимательно, велико и поучительно. Драма стала заведовать страстями и душою человеческою.
Людям нравится драма, если она смогла увлечь их изображением человеческих судеб. Их сердца волнуют любовь, ненависть, беды и радости героев: зрители участвуют в событиях, как если бы они были реальными, происходили в жизни. И зритель говорит, что пьеса «хорошая», когда ей удалось вызвать иллюзию жизненности, достоверности воображаемых героев.
Драматический писатель всегда стремится к сильным эффектам. Однако хороший поэт достигает их с помощью разумных средств, чем и отличается от поэта плохого: для того годятся любые средства. Выходит то же, что с порядочными людьми и плутами: и тем и другим хочется преуспеть, но первые добиваются этого лишь честными путями, вторые — любыми.
Римская литература не представляет ни одной хорошей трагедии; но зато римская история есть беспрерывная трагедия — зрелище, достойное народов и человечества, настоящий источник трагического вдохновения.
Ни один художник не бывает художником изо дня в день, все двадцать четыре часа в сутки; все истинное непреходящее, что ему удается создать, он создает лишь в немногие и редкие минуты вдохновения.
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира,
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца.
Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная.
Все давно сказано, и мы опоздали родиться, ибо уже более семи тысяч лет на земле живут и мыслят люди. Урожай самых мудрых и прекрасных наблюдений над человеческими нравами снят, и нам остается лишь подбирать колосья, оставленные древними философами и мудрейшими из наших современников.
Писатель, великий писатель, работает словами, созданными до него, происшествиями, созданными до него, образами, созданными до него, но он волен — потому что он все переосмысливает.
Я прикрывался мыслями признанных гениев прошлого, если будет хула в мой адрес, то пусть это будет хулой в их адрес.
Ведь я заимствую у других то, что не умею выразить столь же хорошо либо по недостаточной выразительности моего языка, либо по слабости моего ума. Я не веду счет моим заимствованиям, а отбираю и взвешиваю их. Если бы я хотел, чтобы о ценности этих цитат судили по их количеству, я мог бы вставить их в мои писания вдвое больше. Они все, за очень небольшими исключениями, принадлежат столь выдающимся и древним авторам, что сами говорят за себя. Я иногда намеренно не называю источник тех соображений и доводов, которые я переношу в мое изложение и смешиваю с моими мыслями, так как хочу умерить пылкость поспешных суждений, которые часто выносятся по отношению к недавно вышедшим произведениям еще здравствующих людей, о которых всякий берется судить, воображая себя достаточно в этом деле сведущим. Я хочу, чтобы они в моем лице поднимали на смех Плутарха или обрушивались на Сенеку. Я хочу прикрыть свою слабость этими громкими именами.
Все народы согласно почитают Платона, Аристотеля, Зенона и Эпикура величайшими светочами своих эпох. Меж тем трудно найти мнения более противоположные. И через три тысячи лет вокруг них не прекращаются раздоры: у каждой стороны есть свои приверженцы, но нигде нельзя обрести истинной уверенности.
Творения древних авторов — я имею в виду первоклассные и значительные произведения — всегда пленяют меня и как бы влекут меня куда им вздумается; последний прочитанный мной автор всегда кажется мне наиболее убедительным; я нахожу, что каждый из них по очереди прав, хотя они и противоречат друг другу.
Писатели учатся лучше всего тогда, когда одновременно учат. Они лучше всего овладевают знаниями, когда одновременно сообщают их другим.
Литература — это руководство человеческого разума человеческим родом.
Литературное мастерство — по словам Мэтью Арнолда, искусство «изучать и распространять величайшие знания и мысли мира».
Развлекая, просвещай.
Говорить и писать стоит только ради просвещения людей; однако пусть не угрызаются совестью те, кому случится при этом доставить публике и удовольствие, при том условии, конечно, что оно поможет ей лучше понять и усвоить полезные истины.
Трагический Дон Кихот, хотящий добра, храбрый Дон Кихот — он раскрывает время тем, что он ошибается в нем, он ошибается и в себе. Из его ошибок рождается новая проза.
Чтение сделало Дон Кихота рыцарем, а вера в прочитанное сделала его сумасшедшим.
Парадокс состоит в том, что путем приведения примеров влияния фантазии на разум он (М.Сервантес) указал способ достижения вымыслом воздействия, равного воздействию истины.
Будучи бедным, он обогащает весь мир.
Если писатель хорошо знает то, о чем пишет, он может опустить многое из того, что знает, и, если он пишет правдиво, читатель почувствует все опущенное так же сильно, как если бы писатель сказал об этом. Величавость движения айсберга в том, что он только на одну восьмую возвышается над поверхностью воды.
…Никогда не следует исчерпывать предмет до того, что уже ничего не останется на долю читателя. Дело не в том, чтобы заставить его читать, а в том, чтобы заставить его думать.
Лучший способ оказать уважение уму читателя — поделиться с ним по-дружески своими мыслями, предоставив некоторую работу также и его воображению.
…Кто может сказать все и не показаться при этом смертельно скучным?
Я не могу вести летопись моей жизни, опираясь на совершенные мною дела: судьба назначила мне деятельность слишком ничтожную; я веду ее, опираясь на вымыслы моего воображения.
У человека тишины и неустанной работы редко бывает эффектная биография.
У меня нет никакой биографии.
Писатель по мере возможности вознаграждает себя за несправедливость судьбы.
Настоящий роман отвечает внутренней потребности его создателя.
Разве каждый человек не несет в самом себе романы о своей собственной жизни, неповторимой и непохожей на другие?
Жизнь чаще похожа на роман, чем наши романы на жизнь.
Судьбы великих писателей часто не менее захватывающи, чем их произведения.
Многие добрые писатели усердно лишают себя сна, чтобы одарить им других.
Мечты мои не имеют границ, я всегда желаю невозможного. Как я осуществляю свои стремления? Работая, как никто никогда не работал, отказывая себе во всем, часто даже во сне…
Я люблю тех, кто любит меня.
Александра Дюма обвиняли в том, что он слишком забавен, плодовит и расточителен. «Неужели для писателя лучше быть скучным, бесплодным и скаредным?» — совершенно справедливо заметил Андре Моруа.
Беда тех, кто пишет быстро, состоит в том, что они не могут писать кратко.
Я написал это письмо более длинным, чем обычно, потому что у меня не было времени написать короче.
Письмо развивает искусство владения словом.
Влияние прозы А.П.Чехова на русскую и всемирную литературу в ХХ веке огромно. Он утвердил в прозе лаконичный жанр рассказа — «Умею говорить коротко о длинных вещах» — и отвоевал для него право считаться большой литературой.
Пренебрегая романом ради сжатости рассказа, Хорхе Луис Борхес объяснял, что «сочинение объемных книг — утомительная и обедняющая блажь. На протяжении пятисот страниц развивать идею, идеальное устное изложение которой не займет и нескольких минут! Лучше всего сделать вид, что эти книги уже существуют, а затем предложить краткое резюме, комментарий… Я предпочитал писать заметки о воображаемых книгах».
Как в политике одно меткое слово, одна острота часто воздействует решительнее целой демосфеновской речи, так и в литературе миниатюры зачастую живут дольше толстых романов.
Можно много написать и ничего не сказать, можно мало написать и много сказать.
Мастерство писателя — мастерство излагать простыми словами то, что лежит невыраженным в наших сердцах.
Начну читать поэта древности, и мне чудится, будто я заглядываю в собственное сердце.
Во мне, а не в писаниях Монтеня содержится то, что я в них вычитываю.
Авторы помогают согражданам лучше мыслить и говорить.
Чем дальше я живу, тем яснее, что прекрасно только то, что нетрудно понять.
Всякий сочинитель хочет писать так, чтобы его поняли; но при этом нужно писать о том, что стоит того, чтобы его понимали.
Если вы мыслите ясно, вы и писать будете ясно, если ваша мысль ценна, будет ценным и ваше сочинение.
Я пишу не для того, чтобы заработать себе на хлеб, а чтобы стать знаменитым.
Однажды утром я проснулся и обнаружил, что стал знаменитым.
Чтобы прославиться, нужно сорок лет заниматься живописью, или двадцать лет писать бестселлеры, или десять лет играть главные роли в театре, или пять лет блистать в кино, или в течение месяца ежедневно зачитывать по ТВ кулинарные рецепты.
Каждому писателю и особенно начинающему я очень рекомендую записную книжку.
Заведите записную книжку, путешествуйте с ней, ешьте с ней, бросайте в нее каждую мысль, ненароком завернувшуюся в вашу голову. Дешевая бумага все же прочнее серого мозгового вещества, а карандашные заметки хранят мысль лучше памяти.
И самой прекрасной мысли, если ее не записать, угрожает опасность быть безвременно забытой.
Записывайте на месте: заметка стоит воза воспоминаний.
При мысли о забытых подробностях моей жизни я больше всего жалею, что не писал путевых записок.
На собственном горьком опыте свидетельствую: вести записные книжки необходимо.
Удивительно, сколько всего случается, если вести дневник каждый день; а если пропустить месяц, кажется не было ничего, о чем стоит писать.
Время от времени Билл (О.Генри) записывал записывал какую-нибудь свою шутку или выдумку, показавшуюся ему особенно удачной. Записи накапливались, и он начал составлять из них короткие занимательные рассказы.
Рассказы Вирджиния Вулф писала всегда. Если какое-нибудь событие или впечатление привлекали ее внимание, она тотчас же записывала их. Затем не раз возвращалась к этим наброскам, и получалось законченное произведение…
Ежедневно — хотя бы несколько фраз, чтобы не терять ритма работы.
Как! Вы не сидите за письменным столом ежедневно? Над обязательными двумя страничками? Но это непрофессионально! Какой же вы работник? В чем ваш стержень?
Если бы Джордж Бернард Шоу не придерживался твердого правила — в первую очередь выполнять самые важные дела, он бы, возможно, не стал писателем и на всю жизнь остался бы кассиром в банке. По его плану требовалось писать пять страниц каждый день. Этот план и упорство в осуществлении своей задачи спасли его. Этот план вдохновлял его, несмотря ни на что, писать по пять страниц ежедневно в течение девяти беспросветных лет, хотя он заработал только тридцать долларов за эти девять лет — примерно пенни в день.
В свои двадцать лет, получив некоторый опыт, я обнаружил, что занимаюсь делом, которое ненавижу так же страстно, как ненавидит путы любой здравомыслящий человек. В марте 1876 года я разорвал их. […] От моего конторского прошлого осталась привычка заниматься чем-нибудь регулярно, каждый день, следуя основному правилу, которым предпринимательство отличается от праздности. Я знал, что в противном случае ничего не достигну, что другим способом мне никогда не написать книгу. Я купил пачку белой бумаги среднего формата — в то время она стоила шесть пенсов, — свернул ее вчетверо и вынес себе приговор: заполнять по пять страниц в день, каким бы он ни был — дождливым или солнечным, тоскливым или озаренным вдохновением. Во мне сохранилось еще столько привычек школяра и клерка, что если мои пять страниц обрывались на середине фразы, я заканчивал ее лишь на следующий день. Но, с другой стороны, стоило мне пропустить один день, на следующий я давал себе двойной урок. Таким манером мне удалось написать пять романов за пять лет. Это был период моего ученичества.
Джек Лондон устанавливает для себя раз и навсегда правило — писать по тысяче слов ежедневно. Фраза: «Свою тысячу слов я сегодня написал»… проходит через всю его жизнь. В периоды творческого подъема ему удавалось доводить свою ежедневную норму до полутора тысячи слов.
Ни дня без штриха; ни дня без строчки.
Ни дня без строчки.
Небольшой дневной урок, если выполнять его ежедневно, превзойдет спорадические геркулесовы подвиги. Это черепаха, которая всегда догоняет зайца.
Все вдохновение состоит в том, чтобы ежедневно в один и тот же час садиться за работу.
Жизнь я веду суровую, лишенную всякой внешней радости, и единственной поддержкой мне служит постоянное внутреннее бушевание, которое никогда не прекращается, но временами стенает от бессилия. Я люблю свою работу неистовой и извращенной любовью, как аскет власяницу, царапающую ему тело. По временам, когда я чувствую себя опустошенным, когда выражение не дается мне, когда исписав длинный ряд страниц, убеждаюсь, что не создал ни единой фразы, я бросаюсь на диван и лежу отупелый, увязая в душевной тоске.
У меня бывали периоды больших подъемов, когда я бывал близок к переживанию экстаза, и были периоды более охлажденные, когда я опускался ниже, были времена ослабления творческого горения.
Наверное, лучше не быть писателем, но если ты должен быть им — тогда пиши. Ты чувствуешь вялость, голова раскалывается, никто тебя не любит — пиши. Все напрасно, это знаменитое «вдохновение» никогда не придет — пиши. Если ты великий гений, ты изобретешь свои правила, но если нет — а есть основания опасаться, что это именно так, — тогда иди к столу, какое бы ни было у тебя настроение, прими холодный вызов бумаги и пиши.
Я выдумываю тяжело и трудно… У меня есть наблюдательность, но мало фантазии.
Мысли у меня родятся с трудом, развитие их идет медленно, туго, и я могу быть красноречивым только в минуты страсти.
Чтобы я красиво описал весну, мне необходимо, чтобы на дворе была зима.
Говоря о своей манере писать, Л.Фейербах замечал, что авторы бывают двух видов: одни создают свои работы сразу, как Бог свои творения; другие, к которым он сам принадлежит, свои духовные детища рождают в муках и долгих трудах, потому «мысли созревают, как растения в поле или дети во чреве матери».
В ХIХ веке в среде американских литераторов имела хождение шуточная история о том, как Фенимор Купер из простого фермера вдруг стал писателем. Будто бы однажды вечером он читал заболевшей жене Сюзанн некий сентиментальный роман, один из тех, которые доставлялись в Америку из Англии, но не выдержав примитивизма повествования, с негодованием воскликнул: «Да я сам напишу тебе книгу лучше, чем эта!»…И ответил романом.
Лев Толстой говорил, что мастерство и даже талант — еще только условие творчества. Основой же творчества является личность писателя, масштаб этой личности, глубина и мощь его идей.
Один талант не может создать писателя. За книгой должен быть человек.
Огромна разница в силе слова, за которым стоит человек и за которым его нет.
Для меня литература не каталог литературных форм, а нечто подлинное и живое, правдивая и волнующая запись человеческого опыта, посредник между внешним и внутренним миром.
Шекспир тронул сердце всего человечества.
От сонетов Шекспира веет огнем живых чувств…
Вот они сидят, сложив руки, закрыв глаза, и ожидают, пока небо ниспошлет им дух Шекспира.…Шекспир не знал откровений. Все, что он вам говорит, он изучил и испытал. Итак, для того, чтобы писать, как Шекспир, нужно учиться и приобретать опыт, иначе ничего из этого не получится, даже если ваши произведения будут походить на его творения, как две капли воды…
То, что нужно было сделать по-шекспировски, в значительной степени сделал уже Шекспир.
Шекспир знал многое о людях и мире и о том, к чему люди стремятся, чего добивались они веками в различных странах света; обо всем было у него ясное представление и умение передать все понятое в новых образах. В этом и состояло его знание.
Он (У.Шекспир) облек создания своей фантазии яркостью образа и чувств, как будто они были существа, жившие с ним под одною кровлею; и немногие люди оставляют такие следы, как эти вымышленные лица.
Если считать критерием величия автора создание величайшего вымышленного мира, населенного правдоподобными персонажами, и максимально широкое отражение человеческого опыта, несомненно, Шекспир одинок в значительности своего успеха.
Шекспир во многих своих сонетах (где он, собственно, только и мог говорить о себе) с такою же уверенностью, как и простодушием, прямо провозглашает свои сочинения бессмертными.
Герои великих литературных произведений казались мне более реальными, чем окружающие люди.
Творения Шекспира, Бальзака и Толстого — три величайших памятника, воздвигнутые человечеством для человечества.
В двадцать четыре года Лев Толстой сделал такую запись: «Я стар, пора развития или прошла, или проходит; а все меня мучат жажды… не славы — славы я не хочу и презираю ее; а принимать большое влияние в счастье и пользе людей».
Я думаю, что написанная мною биография… будет полезнее для людей, чем вся та художественная болтовня, которой наполнены мои 12 томов сочинений и которым люди нашего времени приписывают незаслуженное ими значение.
Мы можем сравняться с греками и Шекспиром не тогда, когда будем передразнивать их, а когда мы останемся верны самим себе и будем изображать то, что чувствуем и переживаем.
Самое главное — жить и работать на совесть; смотреть, слушать, учиться и понимать; и писать о том, что изучил как следует.
Постоянное богатство изнеживает, постоянное одобрение притупляет; лишь перерыв придает холостому ритму новое напряжение и творческую эластичность.
Я могу писать лишь для людей, которые меня интересуют; в этом смысле произведения то же, что письма.
Мои книги — это как бы письма самому себе, которые я позволяю читать другим.
Если вы хотите быть писателем, пишите.
Я не хочу быть ни врачом и наживаться на людских болезнях, ни священником и наживаться на грехах, ни юристом и наживаться на человеческих дрязгах. Следовательно, мне не остается ничего другого, кроме как стать писателем.
Ги де Мопассану очень повезло с первым литературным наставником — им оказался Гюстав Флобер. Давний друг семьи Пуатвен, он много времени уделял юному Мопассану. В 1873 году Флобер писал Лауре Ле Пуатвен, (матери Ги де Мопассана): «Мне кажется, что наш юноша любит немного послоняться без дела и не слишком усидчив в работе. Я хотел бы, чтобы он начал писать длинное произведение, пусть даже никуда не годное… Главное в этом мире — парить душой в высшей сфере…»
Какова должна быть задача романиста? Выразить в интересной фабуле полезную истину.
Лаборатория словесности — келья монаха, уединение мудреца, зала пиршества, темный лес, зеленые дубравы и широкие поля.
Тот, кто пишет, заботясь только о вкусах своего века, больше думает о себе, нежели о судьбе своих произведений. Следует неустанно стремиться к совершенству, и тогда награда, в которой порой нам отказывают современники, будет воздана потомками.
Джонатан Свифт говорил, что если бы он писал для своего века, то не стал бы писать вовсе.
…Хороший писатель безусловно не должен беспокоиться, если его не поймут и через десять лет. Чего не поймет это столетие, поймет следующее.
Народ меня освистывает, но сам я себе рукоплещу.
Оценку своего труда жди от потомства, беспристрастного и свободного от недоброжелательства и зависти.
Ты плачешь, песнь моя? Таков судьбы запрет:
Кто жив, напрасно ждет похвал толпы надменной,
Пока у черных волн не стал я тенью пленной,
За труд мой не почтит меня бездушный свет.
Но кто-нибудь в веках найдет мой тусклый след
И на Луар придет, как пилигрим смиренный,
И не поверит он пред новой Ипокреной,
Что маленькой страной рожден такой поэт.
Мужайся, песнь моя! Достоинствам живого
Толпа бросает вслед язвительное слово,
Но богом, лишь умрет, становится певец,
Живых нас топчет в грязь завистливая злоба,
Но добродетели, сияющей из гроба,
Сплетают правнуки без зависти венец.
Пожалуй, после своей смерти я окажусь в ряду великих английских поэтов.
При жизни положение Уильяма Шекспира не было ни почетным, ни уважаемым.
Кто был министром культуры в эпоху Шекспира?
Писание толстых книг нужно предоставить ученым. Чтобы совершить полет через века, книга должна быть легкой. Ведь многое можно сказать и на немногих страницах.
Всякая строчка великого писателя становится драгоценной для потомства.
Детали быта и даже изгибы судьбы с годами отходят на задний план, а вперед выдвигается само Слово поэта.
Функция литературы — превращать события в идеи.
Сенека задумывал свои трагедии как иллюстрацию тех или иных идей и ставил своей целью не столько анализ характера персонажей, сколько показ кризисных состояний, переживаемых человеком, поставленным в экстремальную ситуацию, которая заставляет его душу обнажить свою подлинную сущность.
Пишет потому, что у него есть что сказать миру, и он хочет, чтобы слово его было услышано.
Автор писал не для «похвал», а для пользы.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- О молодости и старости
- О книгах и чтении
- О литературе, писателях и искусстве
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Слово мудрости. Афоризмы, размышления, наставления. Книга пятая предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
