Неточные совпадения
Самгин был ошеломлен и окончательно убедился в безумии
полковника. Он поправил очки, придумывая — что сказать? Но Васильев, не ожидая, когда он заговорит,
продолжал...
— Дронов замолчал, точно задохнулся, и затем потише, вспоминающим тоном,
продолжал, кривя лицо: —
Полковник!
Но
полковник не дал перебить себя и
продолжал рассказ о последствиях влияния опиума на жену его шурина.
Между тем
полковник понравился всем. Сенатор его ласкал, отец мой находил, что «лучше жениха нельзя ждать и желать не должно». «Даже, — пишет NataLie, — его превосходительство Д. П. (Голохвастов) доволен им». Княгиня не говорила прямо NataLie, но прибавляла притеснения и торопила дело. NataLie пробовала прикидываться при нем совершенной «дурочкой», думая, что отстращает его. Нисколько — он
продолжает ездить чаще и чаще.
Энгельгардт вздумал
продолжать шутку и на другой день, видя, что я не подхожу к нему, сказал мне: «А, трусишка! ты боишься военной службы, так вот я тебя насильно возьму…» С этих пор я уж не подходил к
полковнику без особенного приказания матери, и то со слезами.
— Большая разница!.. Большая!.. — возразил
полковник, и щеки его
продолжали дрожать. — В Демидовское-то я взял да и послал за тобой своих лошадей, а из Москвы надо деньги, да и большие!
Со мной у него тоже раз, —
продолжал полковник, — какая стычка была!..
— Не для себя,
полковник, не для себя, а это нужно для счастья вашего сына!.. — воскликнула Александра Григорьевна. — Я для себя шагу в жизни моей не сделала, который бы трогал мое самолюбие; но для сына моего, —
продолжала она с смирением в голосе, — если нужно будет поклониться, поклонюсь и я!.. И поклонюсь низенько!
— Вот как, а! — отвечал ему на это
полковник. — Ах, миленький мой! Ах, чудо мое! Ах, птенчик мой! —
продолжал вскрикивать старик и, схватив голову сына, стал покрывать ее поцелуями.
Павел решился уж лучше не
продолжать более разговора о Гоголе, но
полковник почему-то вдруг вздумал заступиться за сего писателя.
— Это вот квартира вам, —
продолжал полковник, показывая на комнату: — а это вот человек при вас останется (
полковник показал на Ваньку); малый он у меня смирный; Паша его любит; служить он вам будет усердно.
Не забыть мне, милостивые государи, и того, —
продолжал Вихров, — как некогда блестящий и светский
полковник обласкал и заступился за меня, бедного и гонимого литератора, как меня потом в целом городе только и оприветствовали именно за то, что я был гонимый литератор, — это два брата Захаревские: один из них был прокурор и бился до последних сил с деспотом-губернатором, а другой — инженер, который давно уже бросил мелкое поприще чиновника и даровито принялся за дело предпринимателя «…
Полковник, между тем,
продолжал самодовольствовать.
— Архиерею на попа жаловалась, —
продолжал полковник, — того под началом выдержали и перевели в другой приход.
Народ в это время все стоял еще около могилы
полковника, и некоторые
продолжали плакать.
— А! — произнес многозначительно
полковник. — Ну, этого, впрочем, совершенно достаточно, чтобы подпасть обвинению, — время теперь щекотливое, — прибавил он, а сам встал и притворил дверь из кабинета. — Эти господа, —
продолжал он, садясь около Вихрова и говоря почти шепотом, — господа эти, наши старички, то делают, что уму невообразимо, уму невообразимо! — повторил он, ударив себя по коленке.
— Да что же, места что ли у них потны, вымокает что ли? —
продолжала расспрашивать Анна Гавриловна
полковника.
— Ну, чтобы и пищу ему он доставлял, —
продолжал полковник.
— Нет, не то, врешь, не то!.. — возразил
полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее
продолжать своей мысли. — Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. — Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
Павел
продолжал смотреть на все это равнодушно;
полковник поднялся, помолился и подошел поцеловать сына.
— А велика ли квартирка у твоего хозяина? —
продолжал расспрашивать
полковник.
— Мне жид-с один советовал, —
продолжал полковник, — «никогда, барин, не покупайте старого платья ни у попа, ни у мужика; оно у них все сопрело; а покупайте у господского человека: господин сошьет ему новый кафтан; как задел за гвоздь, не попятится уж назад, а так и раздерет до подола. «Э, барин новый сошьет!» Свежехонько еще, а уж носить нельзя!»
— Не бывает у вас — у мошенников! —
продолжал на него кричать
полковник.
— А ты вот что скажи мне, —
продолжал полковник, очень довольный бойкими ответами солдата, — есть ли у тебя жена?
— Нехорошо-с, — начал командир рычащим басом, раздавшимся точно из глубины его живота, и сделал длинную паузу. — Стыдно-с! —
продолжал он, повышая голос. — Служите без году неделю, а начинаете хвостом крутить. Имею многие основания быть вами недовольным. Помилуйте, что же это такое? Командир полка делает ему замечание, а он, несчастный прапорщик, фендрик, позволяет себе возражать какую-то ерундистику. Безобразие! — вдруг закричал
полковник так оглушительно, что Ромашов вздрогнул. — Немысленно! Разврат!
— Кроме того,
полковник, —
продолжала Катрин, тем же умоляющим тоном, — я прошу вас защитить меня от мужа: он так теперь зол и ненавидит меня, что может каждую минуту ворваться ко мне и наделать бог знает чего!
— Если бы таких
полковников у нас в военной службе было побольше, так нам, обер-офицерам, легче было бы служить! — внушил он Миропе Дмитриевне и ушел от нее,
продолжая всю дорогу думать о семействе Рыжовых, в котором все его очаровывало: не говоря уже о Людмиле, а также и о Сусанне, но даже сама старушка-адмиральша очень ему понравилась, а еще более ее —
полковник Марфин, с которым капитану чрезвычайно захотелось поближе познакомиться и высказаться перед ним.
— Ничем,
полковник, — отвечал Фома с постной миной. —
Продолжайте не обращать на меня внимания и будьте счастливы без Фомы.
— Позвольте мне теперь,
полковник, — с достоинством начал Фома, — просить вас оставить на время интересную тему о литературных ухватках; вы можете
продолжать ее без меня. Я же, прощаясь с вами навеки, хотел бы вам сказать несколько последних слов…
«Для чего, наконец, — думал я, — для чего же выписывал он из столицы своего племянника и сватал его к этой девице, как не для того, чтоб обмануть и нас, и легкомысленного племянника, а между тем втайне
продолжать преступнейшее из намерений?» Нет,
полковник, если кто утвердил во мне мысль, что взаимная любовь ваша преступна, то это вы сами, и одни только вы!
— Понимаете ли,
полковник, —
продолжал Фома, — что вы должны отпустить меня теперь, просто и без расспросов? В вашем доме даже я, человек пожилой и мыслящий, начинаю уже серьезно опасаться за чистоту моей нравственности. Поверьте, что ни к чему не поведут расспросы, кроме вашего же посрамления.
— К вам теперь обращаюсь, домашние, —
продолжал Фома, обращаясь к Гавриле и Фалалею, появившемуся у дверей, — любите господ ваших и исполняйте волю их подобострастно и с кротостью. За это возлюбят вас и господа ваши. А вы,
полковник, будьте к ним справедливы и сострадательны. Тот же человек — образ Божий, так сказать, малолетний, врученный вам, как дитя, царем и отечеством. Велик долг, но велика и заслуга ваша!
— И это тот самый человек, —
продолжал Фома, переменяя суровый тон на блаженный, — тот самый человек, для которого я столько раз не спал по ночам! Столько раз, бывало, в бессонные ночи мои, я вставал с постели, зажигал свечу и говорил себе: «Теперь он спит спокойно, надеясь на тебя. Не спи же ты, Фома, бодрствуй за него; авось выдумаешь еще что-нибудь для благополучия этого человека». Вот как думал Фома в свои бессонные ночи,
полковник! и вот как заплатил ему этот
полковник! Но довольно, довольно!..
После кампании 1812 года Негров был произведен в
полковники; полковничьи эполеты упали на его плечи тогда, когда они уже были утомлены мундиром; военная служба начала ему надоедать, и он, послужив еще немного и «находя себя не способным
продолжать службу по расстроенному здоровью», вышел в отставку и вынес с собою генерал-майорский чин, усы, на которых оставались всегда частицы всех блюд обеда, и мундир для важных оказий.
Чтобы поправить свою неловкость с первой рюмкой, я выпил залпом вторую и сразу почувствовал себя как-то необыкновенно легко и почувствовал, что люблю всю «академию» и что меня все любят. Главное, все такие хорошие… А машина
продолжала играть, у меня начинала сладко кружиться голова, и я помню только
полковника Фрея, который сидел с своей трубочкой на одном месте, точно бронзовый памятник.
— Прежде всего-с, —
продолжал полковник, — я должен вам сказать, что я вдовец… Дочерей у меня две… Я очень хорошо понимаю, что никакая гувернантка не может им заменить матери, но тем не менее желаю, чтобы они твердо были укреплены в правилах веры, послушания и нравственности!.. Дочерям-с моим предстоит со временем светская, рассеянная жизнь; а свет, вы знаете, полон соблазна для юных и неопытных умов, — вот почему я хотел бы, чтоб дочери мои закалены были и, так сказать, вооружены против всего этого…
— Злодей! —
продолжал Рославлев, устремив пылающий взор на
полковника, — я оставил тебя ненаказанным; но ты был в плену, и я не видел Полины в твоих объятиях!.. А теперь… дай мне свою саблю, Александр!.. или нет!.. — прибавил он, схватив один из пистолетов Зарецкого, — это будет вернее… Он заряжен… слава богу!..
— Капитан Данвиль!.. — повторил
полковник,
продолжая смотреть с удивлением на Зарецкого.
— А теперь мой пятисотенный начальник? — подхватил с гордостию Ижорской. — Я послал его в Москву поразведать, что там делается, и отправил с ним моего Терешку с тем, что если он пробудет в Москве до завтра, то прислал бы его сегодня ко мне с какими-нибудь известиями. Но поговоримте теперь о делах службы, господа! —
продолжал полковник, переменив совершенно тон. — Господин полковой казначей! прибавляется ли наша казна?
— Господин
полковник! —
продолжал Буркин, подскакав к Ижорскому и опустив свою саблю.
— Гаврило! —
продолжал урядник, — проводи господина офицера к
полковнику.
— Нет, братец, решено! ни русские, ни французы, ни люди, ни судьба, ничто не может нас разлучить. — Так говорил Зарецкой, обнимая своего друга. — Думал ли я, —
продолжал он, — что буду сегодня в Москве, перебранюсь с жандармским офицером; что по милости французского
полковника выеду вместе с тобою из Москвы, что нас разлучат русские крестьяне, что они подстрелят твою лошадь и выберут тебя потом в свои главнокомандующие?..
— Вы погубите его и ту несчастную девушку, на которой жените его, сказал
полковник с жаром. — Лучше определите его в училище, пусть он
продолжает учение.
Бродяга еще больше растерялся, и, если бы
полковник был несколько наблюдательнее, у него, вероятно, нe хватило бы духу
продолжать свой допрос. Но он принадлежал к числу тех людей, для которых самодовольное прекраснодушие застилает все происходящее перед их глазами. В этом была его несомненная сила, и Бесприютный как-то растерянно ответил...
Фигура Бесприютного как-то потемнела; он насупился и как будто слегка растерялся. Но
полковник, не замечавший, по-видимому, ничего, кроме своего собственного прекраснодушия,
продолжал осматривать своего собеседника и при этом слегка покачал головой.
— Хлеб-соль, ребята! —
продолжал полковник, обходя кругом средних нар. — Не имеете ли претензий?
Ванскок должна была этому поверить. Но сколько она ни работала над своими нервами, результаты выходили слабые, между тем как одна ее знакомая, дочь
полковника Фигурина, по имени Алина (нынешняя жена Иосафа Висленева), при ней же, играя на фортепиано, встала, свернула голову попугаю и, выбросив его за окно, снова спокойно села и
продолжала доигрывать пьесу.
«Диспутант мой озлобился на меня, —
продолжает Исмайлов. — Я предвидел, что добра не выйдет, и брал предосторожности. Мне удалось убедить генерала, что
полковник — вольтерьянец, но не удалось вырвать из-под его влияния генеральского сына».
Дом исполнился ужаса и скорби, и все, кто чем мог, вооружилися против ядовитого
полковника; но он, будучи ужасно изворотлив, всех их превозмогал и всякий день
продолжал разливать свой яд в детские амфоры.
Полковник умолк, выпил полстакана воды и
продолжал, понизив голос...