Неточные совпадения
Как я
глаза бесстыжие
Домашним
покажу?..
Стародум(распечатав и смотря на подпись). Граф Честан. А! (Начиная читать,
показывает вид, что
глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои на столе, в книге.
Стародум. Слушай, друг мой! Великий государь есть государь премудрый. Его дело
показать людям прямое их благо. Слава премудрости его та, чтоб править людьми, потому что управляться с истуканами нет премудрости. Крестьянин, который плоше всех в деревне, выбирается обыкновенно пасти стадо, потому что немного надобно ума пасти скотину. Достойный престола государь стремится возвысить души своих подданных. Мы это видим своими
глазами.
Г-жа Простакова (очнувшись в отчаянии). Погибла я совсем! Отнята у меня власть! От стыда никуды
глаз показать нельзя! Нет у меня сына!
— Ты не то хотела спросить? Ты хотела спросить про ее имя? Правда? Это мучает Алексея. У ней нет имени. То есть она Каренина, — сказала Анна, сощурив
глаза так, что только видны были сошедшиеся ресницы. — Впрочем, — вдруг просветлев лицом, — об этом мы всё переговорим после. Пойдем, я тебе
покажу ее. Elle est très gentille. [Она очень мила.] Она ползает уже.
Теперь или никогда надо было объясниться; это чувствовал и Сергей Иванович. Всё, во взгляде, в румянце, в опущенных
глазах Вареньки,
показывало болезненное ожидание. Сергей Иванович видел это и жалел ее. Он чувствовал даже то, что ничего не сказать теперь значило оскорбить ее. Он быстро в уме своем повторял себе все доводы в пользу своего решения. Он повторял себе и слова, которыми он хотел выразить свое предложение; но вместо этих слов, по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению, он вдруг спросил...
В
глазах Левина она была виновата в том, что она допустила такие отношения, и еще больше виновата в том, что так неловко
показала, что они ей не нравятся.
Пока священник читал отходную, умирающий не
показывал никаких признаков жизни;
глаза были закрыты. Левин, Кити и Марья Николаевна стояли у постели. Молитва еще не была дочтена священником, как умирающий потянулся, вздохнул и открыл
глаза. Священник, окончив молитву, приложил к холодному лбу крест, потом медленно завернул его в епитрахиль и, постояв еще молча минуты две, дотронулся до похолодевшей и бескровной огромной руки.
Правда, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что мужики слушают при этом только пение его голоса и знают твердо, что, что бы он ни говорил, они не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил ту игру в
глазах Резунова, которая ясно
показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность, что если будет кто обманут, то уж никак не он, Резунов.
— Тут он отвернулся, чтоб скрыть свое волнение, пошел ходить по двору около своей повозки,
показывая, будто осматривает колеса, тогда как
глаза его поминутно наполнялись слезами.
Странное дело! оттого ли, что честолюбие уже так сильно было в них возбуждено; оттого ли, что в самых
глазах необыкновенного наставника было что-то говорящее юноше: вперед! — это слово, производящее такие чудеса над русским человеком, — то ли, другое ли, но юноша с самого начала искал только трудностей, алча действовать только там, где трудно, где нужно было
показать бóльшую силу души.
Этот чубарый конь был сильно лукав и
показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже в
глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие.
Это был человек лет под сорок, бривший бороду, ходивший в сюртуке и, по-видимому, проводивший очень покойную жизнь, потому что лицо его глядело какою-то пухлою полнотою, а желтоватый цвет кожи и маленькие
глаза показывали, что он знал слишком хорошо, что такое пуховики и перины.
О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он
показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре — и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на
глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком.
Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом, как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—в мост. Он был бледен,
глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, —
покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
С месяц Огудаловым никуда
глаз показать было нельзя.
— Ты видишь, — подхватил старичок, — что он тебя в
глаза обманывает. Все беглецы согласно
показывают, что в Оренбурге голод и мор, что там едят мертвечину, и то за честь; а его милость уверяет, что всего вдоволь. Коли ты Швабрина хочешь повесить, то уж на той же виселице повесь и этого молодца, чтоб никому не было завидно.
— Евгений Васильев, — отвечал Базаров ленивым, но мужественным голосом и, отвернув воротник балахона,
показал Николаю Петровичу все свое лицо. Длинное и худое, с широким лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом, большими зеленоватыми
глазами и висячими бакенбардами песочного цвету, оно оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум.
Рассмотрев хорошенько ее покрасневший и воспаленный
глаз, он прописал ей примочку, которую тут же сам составил, и, разорвав на части свой платок,
показал ей, как надо примачивать.
Клим
показал ему
глазами на Туробоева, но тот встал и ушел, сутулясь, как старик.
Лысый Григорий Иванович,
показывая себя знатоком хлеба и воды, ворчал, что хлеб — кисел, а вода — солона, на противоположном конце стола буянил рыжий Семен, крикливо доказывая соседу, широкоплечему мужику с бельмом на правом
глазе...
Всем существом своим он изображал радость, широко улыбался,
показывая чиненные золотом зубы, быстро катал шарики
глаз своих по лицу и фигуре Самгина, сучил ногами, точно муха, и потирал руки так крепко, что скрипела кожа. Стертое лицо его напоминало Климу людей сновидения, у которых вместо лица — ладони.
Он промчался мимо Самгина,
показав белое, напудренное известью лицо, с открытым ртом и круглыми, как монеты,
глазами.
Когда в дверях буфета сочно прозвучал голос Марины, лохматая голова быстро вскинулась,
показав смешное, плоское лицо, с широким носом и необыкновенными
глазами, — очень большие белки и маленькие, небесно-голубые зрачки.
— Нужно, чтоб дети забыли такие дни… Ша! — рявкнул он на женщину, и она, закрыв лицо руками, визгливо заплакала. Плакали многие. С лестницы тоже кричали,
показывали кулаки, скрипело дерево перил, оступались ноги, удары каблуков и подошв по ступеням лестницы щелкали, точно выстрелы. Самгину казалось, что
глаза и лица детей особенно озлобленны, никто из них не плакал, даже маленькие, плакали только грудные.
Самгин сконфуженно вытер
глаза, ускорил шаг и свернул в одну из улиц Кунавина, сплошь занятую публичными домами. Почти в каждом окне, чередуясь с трехцветными полосами флагов, торчали полуодетые женщины,
показывая голые плечи, груди, цинически перекликаясь из окна в окно. И, кроме флагов, все в улице было так обычно, как будто ничего не случилось, а царь и восторг народа — сон.
Из-за стволов берез осторожно вышел старик, такой же карикатурный, как лошадь: высокий, сутулый, в холщовой, серой от пыли рубахе, в таких же портках, закатанных почти по колено, обнажавших ноги цвета заржавленного железа. Серые волосы бороды его — из толстых и странно прямых волос, они спускались с лица, точно нитки,
глаза — почти невидимы под седыми бровями.
Показывая Самгину большую трубку, он медленно и негромко, как бы нехотя, выговорил...
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин вышел в сад, заглянул в окно флигеля, — маленький пианист лежал на постели у окна, почти упираясь подбородком в грудь; казалось, что он, прищурив
глаза, утонувшие в темных ямах, непонятливо смотрит на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно
показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
«В нем есть что-то театральное», — подумал Самгин, пытаясь освободиться от угнетающего чувства. Оно возросло, когда Дьякон, медленно повернув голову, взглянул на Алексея, подошедшего к нему, — оплывшая кожа безобразно обнажила
глаза Дьякона, оттянув и выворотив веки,
показывая красное мясо, зрачки расплылись, и мутный блеск их был явно безумен.
После первого акта публика устроила Алине овацию, Варвара тоже неистово аплодировала, улыбаясь хмельными
глазами; она стояла в такой позе, как будто ей хотелось прыгнуть на сцену, где Алина, весело
показывая зубы, усмехалась так, как будто все люди в театре были ребятишками, которых она забавляла.
Самгин осторожно оглянулся. Сзади его стоял широкоплечий, высокий человек с большим, голым черепом и круглым лицом без бороды, без усов. Лицо масляно лоснилось и надуто, как у больного водянкой, маленькие
глаза светились где-то посредине его, слишком близко к ноздрям широкого носа, а рот был большой и без губ, как будто прорезан ножом.
Показывая белые, плотные зубы, он глухо трубил над головой Самгина...
— Не смейте, — храпела она, задыхаясь; рот ее был открыт и вместе с темными пятнами
глаз показывал лицо разбитым.
— Ничего, поскучай маленько, — разрешила Марина, поглаживая ее, точно кошку. — Дмитрия-то, наверно, совсем книги съели? — спросила она,
показав крупные белые зубы. — Очень помню, как ухаживал он за мной. Теперь — смешно, а тогда — досадно было: девица — горит, замуж хочет, а он ей все о каких-то неведомых людях, тиверцах да угличах, да о влиянии Востока на западноевропейский эпос! Иногда хотелось стукнуть его по лбу, между
глаз…
— Народ бьют. Там, — он деревянно протянул руку,
показывая пальцем в окно, — прохожему прямо в
глаза выстрелили. Невозможное дело.
Прежде чем ответить на вопрос, человек этот осматривал всех в комнате светлыми
глазами, осторожно крякал, затем, наклонясь вперед, вытягивал шею,
показывая за левым ухом своим лысую, костяную шишку размером в небольшую картофелину.
Какие-то неприятные молоточки стучали изнутри черепа в кости висков. Дома он с минуту рассматривал в зеркале возбужденно блестевшие
глаза, седые нити в поредевших волосах, отметил, что щеки стали полнее, лицо — круглей и что к такому лицу бородка уже не идет, лучше сбрить ее. Зеркало
показывало, как в соседней комнате ставит на стол посуду пышнотелая, картинная девица, румянощекая, голубоглазая, с золотистой косой ниже пояса.
Самгин собрал все листки, смял их, зажал в кулаке и, закрыв уставшие
глаза, снял очки. Эти бредовые письма возмутили его, лицо горело, как на морозе. Но, прислушиваясь к себе, он скоро почувствовал, что возмущение его не глубоко, оно какое-то физическое, кожное. Наверное, он испытал бы такое же, если б озорник мальчишка ударил его по лицу. Память услужливо
показывала Лидию в минуты, не лестные для нее, в позах унизительных, голую, уставшую.
Но на другой день, с утра, он снова помогал ей устраивать квартиру. Ходил со Спиваками обедать в ресторан городского сада, вечером пил с ними чай, затем к мужу пришел усатый поляк с виолончелью и гордо выпученными
глазами сазана, неутомимая Спивак предложила Климу
показать ей город, но когда он пошел переодеваться, крикнула ему в окно...
— Я государству — не враг, ежели такое большое дело начинаете, я землю дешево продам. — Человек в поддевке повернул голову,
показав Самгину темный
глаз, острый нос, седую козлиную бородку, посмотрел, как бородатый в сюртуке считает поданное ему на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику...
Остаток вечера он провел в мыслях об этой женщине, а когда они прерывались, память
показывала темное, острое лицо Варвары, с плотно закрытыми
глазами, с кривой улыбочкой на губах, — неплотно сомкнутые с правой стороны, они открывали три неприятно белых зуба, с золотой коронкой на резце.
Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем снега, кучи комьев рыжей земли, две неподвижные фигуры над могилой, только что зарытой.
Что Любаша не такова, какой она себя
показывала, Самгин убедился в этом, присутствуя при встрече ее с Диомидовым. Как всегда, Диомидов пришел внезапно и тихо, точно из стены вылез. Волосы его были обриты и обнаружили острый череп со стесанным затылком, большие серые уши без мочек. У него опухло лицо, выкатились
глаза, белки их пожелтели, а взгляд был тоскливый и невидящий.
Спивак, прихлебывая чай, разбирала какие-то бумажки и одним
глазом смотрела на певцов,
глаз улыбался. Все это Самгин находил напускным и даже обидным, казалось, что Кутузов и Спивак не хотят
показать ему, что их тоже страшит завтрашний день.
Матрена. Тут близехонько. Только он не прямо ходит, а круг большой делает, чтобы соседям виду не
показать. Таково далеко уйдет, да потом и воротится переулками:
глаза отводит.
Он накрепко наказал Захару не сметь болтать с Никитой и опять
глазами проводил последнего до калитки, а Анисье погрозил пальцем, когда она
показала было нос из кухни и что-то хотела спросить Никиту.
Только вздохи боли
показывали, что это стоит не статуя, а живая женщина. Образ глядел на нее задумчиво, полуоткрытыми
глазами, но как будто не видел ее, персты были сложены в благословение, но не благословляли ее.
Здесь Бен
показал себя и живым собеседником: он пел своим фальцетто шотландские и английские песни на весь Устер, так что я видел сквозь жалюзи множество
глаз, смотревших с улицы на наш пир.
Вон и все наши приятели: Бабa-Городзаймон например, его узнать нельзя: он, из почтения, даже похудел немного. Чиновники сидели, едва смея дохнуть, и так ровно, как будто во фронте. Напрасно я хочу поздороваться с кем-нибудь
глазами: ни Самбро, ни Ойе-Саброски, ни переводчики не
показывают вида, что замечают нас.
Бушмен поднял
глаза, опустил и опять поднял, потом медленно раскрыл рот,
показал бледно-красные челюсти, щелкнул языком и издал две гортанные ноты.
Если говорил старик, Кавадзи потуплял
глаза и не смотрел на старика, как будто не его дело, но живая игра складок на лбу и содрогание век и ресниц
показывали, что он слушал его еще больше, нежели нас.
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили, что им пора ехать в Едо. По некоторым вопросам они просили отсрочки, опираясь на то, что у них скончался государь, что новый сиогун очень молод и потому ему предстоит сначала
показать в
глазах народа уважение к старым законам, а не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее нужно ему, говорили они, собрать на совет всех своих удельных князей, а их шестьдесят человек.