Обложили окаянные татарове
Да своей поганой силищей,
Обложили они славен Китеж-град
Да во светлый час, заутренний…
Ой ли, Господи, боже наш,
Пресвятая Богородица!
Ой, сподобьте вы рабей своих
Достоять им службу утренню,
Дослушать святое писание!
Ой, не дайте татарину
Святу церковь на глумление,
Жен, девиц — на посрамление,
Малых детушек — на игрище,
Старых старцев на смерть лютую!
Неточные совпадения
Эх! эх! придет
ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Ой люди, люди русские!
Крестьяне православные!
Слыхали
ли когда-нибудь
Вы эти имена?
То имена великие,
Носили их, прославили
Заступники народные!
Вот вам бы их портретики
Повесить в ваших горенках,
Их книги прочитать…
— Река. Впрочем, и пруд есть. — Сказав это, Чичиков взглянул ненароком на Собакевича, и хотя Собакевич был по-прежнему неподвижен, но ему казалось, будто бы было написано на лице его: «
Ой, врешь ты! вряд
ли есть река, и пруд, да и вся земля!»
—
Ой, что это? — наклонясь к нему, спросила домоправительница испуганным шепотом. — Не выкидыш
ли, храни бог?
Ой, да надоели мне ночи, да наскучили,
Со милым, со дружком, быть разлученной!
Ой, не сама
ли я, баба, глупость сделала,
Моего дружка распрогневала:
Назвала его горьким пьяницей!..
— Получил, между прочим, и я; да, кажется, только грех один. Помилуйте! плешь какую-то отвалили! Ни реки, ни лесу — ничего! «Чернозём», говорят. Да черта
ли мне в вашем «чернозёме», коли цена ему — грош! А коллеге моему Ивану Семенычу — оба ведь под одной державой, кажется, служим — тому такое же количество леса, на подбор дерево к дереву, отвели! да при реке, да в семи верстах от пристани! Нет, батенька, не доросли мы! Ой-ой, как еще не доросли! Оттого у нас подобные дела и могут проходить даром!
— То есть я, вот видишь
ли, я говорил тебе для того… чтоб… ты… того…
ой,
ой, поясница!
Кабы Вяземский был здоров, то скрыть от него боярыню было б
ой как опасно, а выдать ее куда как выгодно! Но Вяземский оправится ль, нет
ли, еще бог весть! А Морозов не оставит услуги без награды. Да и Серебряный-то, видно, любит не на шутку боярыню, коль порубил за нее князя. Стало быть, думал мельник, Вяземский меня теперь не обидит, а Серебряный и Морозов, каждый скажет мне спасибо, коль я выручу боярыню.
—
Ой, как я расхворалася! Горницу отбила у тебя. Где ты спишь-то, — хорошо
ли тебе спать-то?
Схоронили её сегодня поутру; жалко было Шакира, шёл он за гробом сзади и в стороне, тёрся по заборам, как пёс, которого хозяин ударил да и прочь, а пёс — не знает, можно
ли догнать, приласкаться, али нельзя. Нищие смотрят на него косо и подлости разные говорят, бесстыдно и зло.
Ой, не люблю нищих, тираны они людям.
— Сами они. Как увидала я тебя —
ой, какой ты страшный был! — крикнула, — тут он меня за горло, а они и прибежи. Сразу затоптали его. Обидел он меня, а всё-таки — встанет
ли?
— И ведь «коемуждо воздастся по делом его» — это верно! Примерно, отец мой… Надо прямо говорить — мучитель человеческий! Но явилась Фёкла Тимофеевна и — хоп его под свою пяту! Теперь ему так живётся — ой-ой-ой! Даже выпивать с горя начал… А давно
ли обвенчались? И каждого человека за его… нехорошие поступки какая-нибудь Фёкла Тимофеевна впереди ждёт…
Уж ты са-ад
ли мой са-ад,
Да сад зелёный мо-ой…
— А вот каким образом… Знаете
ли, что именно такие девочки топятся, принимают яду и так далее? Вы не глядите, что она такая тихая: страсти в ней сильные и характер тоже ой-ой!
Дом Дарьи Михайловны Ласунской считался чуть
ли не первым по всей…
ой губернии.
Ахов. Ты молчи, ты молчи! Худого ты не сделала. Нет, я говорю, коли вся жизнь-то… может, не одной даже сотни людей в наших руках, так как нам собой не возноситься? Всякому тоже пирожка сладенького хочется… А что уж про тех, кому и вовсе-то есть нечего!
Ой, задешево людей покупали,
ой, задешево! Поверишь
ли, иногда даже жалко самому станет.
— Ах, бесстыжие, ах, голяшки!
Ой, хорошо
ли мне глядеть на них, хорошо
ли для ребёнка-то? Не водил бы ты меня на страхи эти, может, я мальчиком беременна!
—
Ой, милый, так-то
ли страшно — и сказать не могу!
2<-ой>. Был
ли он встревожен, когда ты ему подавал одеваться?
Глядя на окна, трудно было понять: все
ли еще светит луна, или это уже рассвет. Марья поднялась и вышла, и слышно было, как она на дворе доила корову и говорила: «Сто-ой!» Вышла и бабка. Было еще темно в избе, но уже стали видны все предметы.
—
Ой, ничего, — отвечает она, — мало
ли с ребятами ходят, не одна я — ничего!
— Ничего… часом раньше… часом позже… все равно… Не послали
ли Лиде сказать; я этого не хочу… не сказывайте ей дольше… как можно дольше… Вы не оставьте ее… я на вас больше всех надеюсь… Мать тоже не оставьте…
ой, зачем это она так громко рыдает, мне тошно и без того.
Лизавета.
Ой, судырь, до глаз
ли теперь!.. Какая уж их красота, как, может, в постелю ложимшись и по утру встаючи, только и есть, что слезами обливаешься: другие вон бабы, что хошь, кажись, не потворится над ними, словно не чувствуют того, а я сама человек не переносливый: изныла всей своей душенькой с самой встречи с ним… Что-что хожу на свете белом, словно шальная… Подвалит под сердце — вздохнуть не сможешь, точно смерть твоя пришла!.. (Продолжает истерически рыдать.)
Что значит этот пакет? Без сомнения, им объяснилась бы вся эта тайна. Может быть, в нем досказано было то, чего не надеялся высказать Н-ой за короткостью торопливого свидания. Он даже не сходил с лошади… Торопился
ли он, или, может быть, боялся изменить себе в час прощания, — бог знает…
— Так… Так будет, — сказала Никитишна. — Другой год я в Ключове-то жила, как Аксиньюшка ее родила. А прошлым летом двадцать лет сполнилось, как я домом хозяйствую… Да… Сама я тоже подумывала, куманек, что пора бы ее к месту. Не хлеб-соль родительскую ей отрабатывать, а в девках засиживаться ой-ой нескладное дело. Есть
ли женишок-от на примете, а то не поискать
ли?
Ой, мимо двора,
Мимо широка
Не утица плыла
Да не серая,
Тут шла
ли прошла
Красна девица,
Из-за Красной Горки,
Из-за синя моря,
Из-за чиста поля —
Утиц выгоняла,
Лебедей скликала...
Ой ты, любчик, голубчик ты мой,
Ты сухой
ли, немазаный мой,
Полюби-ка меня, девушку!
Хочешь любишь, хочешь нет —
Ни копейки денег нет!
Ширялов.
Ой,
ли! Что ты говоришь?
Как злодеюшка чужа жена,
Да прельстила добра молодца меня,
За колёчушко я бряк! бряк! бряк!
А собачушка-то тяф! тяф! тяф!
А сердечушко-то иок! иок! иок!
А как муж во двор да скок! скок! скок!
Мою спинушку набухали,
Что четырьми
ли обухами,
А как пятый-то кистень
По бокам свистел.
Ой, свист! свист! свист!
Плетка хлысть! хлысть! хлысть!
Как возговорит белый царь людям своим: «
Ой вы гой еси, мои слуги верные, слуги верные, неизменные, вы подите-ка, поглядите-ка на те
ли на горы на Дятловы, что там за березник мотается, мотается-шатается, к земле-матушке преклоняется?»…
—
Ой, девушка, не хитрить
ли со мной, не глаза
ли отводить ты мне вздумала? Смотри, не ошибись, хуже не разожги мою сердечную злобу!..
Почему-то расстегнулся браслет от часов, и никак не могла застегнуть.
Ой, так
ли?