Неточные совпадения
Но он не без основания
думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение, и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «
о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под
себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым,
много тебя в действии облегчит».
— Разумеется, так! — ответил Раскольников. «А что-то ты завтра скажешь?» —
подумал он про
себя. Странное дело, до сих пор еще ни разу не приходило ему в голову: «что
подумает Разумихин, когда узнает?»
Подумав это, Раскольников пристально поглядел на него. Теперешним же отчетом Разумихина
о посещении Порфирия он очень немного был заинтересован: так
много убыло с тех пор и прибавилось!..
А между тем Базаров не совсем ошибался. Он поразил воображение Одинцовой; он занимал ее, она
много о нем
думала. В его отсутствие она не скучала, не ждала его; но его появление тотчас ее оживляло; она охотно оставалась с ним наедине и охотно с ним разговаривала, даже тогда, когда он ее сердил или оскорблял ее вкус, ее изящные привычки. Она как будто хотела и его испытать, и
себя изведать.
— Кто ж его знает! — ответил Базаров, — всего вероятнее, что ничего не
думает. — Русский мужик — это тот самый таинственный незнакомец,
о котором некогда так
много толковала госпожа Ратклифф. [Госпожа Ратклиф (Редклифф) — английская писательница (1764–1823). Для ее произведений характерны описания фантастических ужасов и таинственных происшествий.] Кто его поймет? Он сам
себя не понимает.
Потом он
думал еще
о многом мелочном, —
думал для того, чтоб не искать ответа на вопрос: что мешает ему жить так, как живут эти люди? Что-то мешало, и он чувствовал, что мешает не только боязнь потерять
себя среди людей, в ничтожестве которых он не сомневался.
Подумал о Никоновой: вот с кем он хотел бы говорить! Она обидела его нелепым своим подозрением, но он уже простил ей это, так же, как простил и то, что она служила жандармам.
«Я слишком
много думаю о ней и, кажется, преувеличиваю, раздуваю ее», — останавливал он
себя, но уже безуспешно.
— Нужно забыть
о себе. Этого хотят
многие, я
думаю. Не такие, конечно, как Яков Акимович. Он… я не знаю, как это сказать… он бросил
себя в жертву идее сразу и навсегда…
Мысли его растекались по двум линиям:
думая о женщине, он в то же время пытался дать
себе отчет в своем отношении к Степану Кутузову. Третья встреча с этим человеком заставила Клима понять, что Кутузов возбуждает в нем чувствования слишком противоречивые. «Кутузовщина», грубоватые шуточки, уверенность в неоспоримости исповедуемой истины и еще
многое — антипатично, но прямодушие Кутузова, его сознание своей свободы приятно в нем и даже возбуждает зависть к нему, притом не злую зависть.
«Я мог бы написать рассказ об этой девице, —
подумал Самгин. — Но у нас, по милости Достоевского, так
много написано и пишется
о проститутках. “Милость к падшим”. А падшие не чувствуют
себя таковыми и в нашей милости — не нуждаются».
Тогда еще он был молод, и если нельзя сказать, чтоб он был жив, то, по крайней мере, живее, чем теперь; еще он был полон разных стремлений, все чего-то надеялся, ждал
многого и от судьбы, и от самого
себя; все готовился к поприщу, к роли — прежде всего, разумеется, в службе, что и было целью его приезда в Петербург. Потом он
думал и
о роли в обществе; наконец, в отдаленной перспективе, на повороте с юности к зрелым летам, воображению его мелькало и улыбалось семейное счастие.
О Катерине Ивановне он почти что и
думать забыл и
много этому потом удивлялся, тем более что сам твердо помнил, как еще вчера утром, когда он так размашисто похвалился у Катерины Ивановны, что завтра уедет в Москву, в душе своей тогда же шепнул про
себя: «А ведь вздор, не поедешь, и не так тебе будет легко оторваться, как ты теперь фанфаронишь».
Затем, представив свои соображения, которые я здесь опускаю, он прибавил, что ненормальность эта усматривается, главное, не только из прежних
многих поступков подсудимого, но и теперь, в сию даже минуту, и когда его попросили объяснить, в чем же усматривается теперь, в сию-то минуту, то старик доктор со всею прямотой своего простодушия указал на то, что подсудимый, войдя в залу, «имел необыкновенный и чудный по обстоятельствам вид, шагал вперед как солдат и держал глаза впереди
себя, упираясь, тогда как вернее было ему смотреть налево, где в публике сидят дамы, ибо он был большой любитель прекрасного пола и должен был очень
много думать о том, что теперь
о нем скажут дамы», — заключил старичок своим своеобразным языком.
Но каждый порядочный человек вовсе не счел бы геройством поступить на месте этих изображенных мною людей точно так же, как они, и совершенно готов к этому, если бы так случилось, и
много раз поступал не хуже в случаях не менее, или даже и более трудных, и все-таки не считает
себя удивительным человеком, а только
думает о себе, что я, дескать, так
себе, ничего, довольно честный человек.
Но она
много думала о нем, особенно в последнее время, и жалела
себя.
По вечерам солдат любил посидеть где-нибудь у огонька и
подумать про
себя. Нейдут у него с ума скиты и — кончено, а Мосей еще подбавляет — и
о Заболотье рассказал, и об Анбаше, и
о Красном Яре.
Много добра по скитам попрятано…
Одни решили, что она
много о себе думает; другие, что она ехидная-преехидная: все молчит да выслушивает; третьи даже считали ее на этом же основании интриганкой, а четвертые, наконец, не соглашаясь ни с одним из трех вышеприведенных мнений, утверждали, что она просто дура и кокетка.
«Ничего; она, говорит, не дура, только избалована,
много о себе думает, первой умницей
себя, кажется, считает».
—
Многие из вас, господа, не понимают этого, — сказал он, не то гневно, не то иронически взглядывая в ту сторону, где стояли члены казенной палаты, — и потому чересчур уж широкой рукой пользуются предоставленными им прерогативами.
Думают только
о себе, а про старших или совсем забывают, или не в той мере помнят, в какой по закону помнить надлежит. На будущее время все эти фанаберии должны быть оставлены. Яздесь всех критикую, я-с. А на
себя никаких критик не потерплю-с!
Много лежит на нем обязанностей: прежде всего нужно, конечно, определить крайний minimum, чтобы прокормить
себя и семью; потом —
подумать об уплате денежных сборов и отыскать средства для выполнений этой обузы; наконец, ежели окажутся лишки, то помечтать и
о так называемой"полной чаше".
Александров стоял за колонкой, прислонясь к стене и скрестив руки на груди по-наполеоновски. Он сам
себе рисовался пожилым,
много пережившим человеком, перенесшим тяжелую трагедию великой любви и ужасной измены. Опустив голову и нахмурив брови, он
думал о себе в третьем лице: «Печать невыразимых страданий лежала на бледном челе несчастного юнкера с разбитым сердцем»…
— Самое первое. Есть два рода: те, которые убивают
себя или с большой грусти, или со злости, или сумасшедшие, или там всё равно… те вдруг. Те мало
о боли
думают, а вдруг. А которые с рассудка — те
много думают.
— Терпеть не могу вашего Шатова; и зол, и
о себе много думает!
Марфин сначала вспыхнул, а потом сильно нахмурился; Ченцов не ошибся в расчете: Егору Егорычу более всего был тяжел разговор с племянником
о масонстве, ибо он в этом отношении считал
себя много и
много виноватым; в дни своих радужных чаяний и надежд на племянника Егор Егорыч предполагал образовать из него искреннейшего, душевного и глубоко-мысленного масона; но, кроме того духовного восприемства,
думал сделать его наследником и всего своего материального богатства, исходатайствовав вместе с тем, чтобы к фамилии Ченцов была присоединена фамилия Марфин по тому поводу, что Валерьян был у него единственный родственник мужского пола.
— Нет, — ответил Аггей Никитич, — я
много думал о самом
себе и
о своем положении и решился идти в монастырь.
— Конечно, дурной человек не будет откровенен, — заметила Сусанна Николаевна и пошла к
себе в комнату пораспустить корсет, парадное бархатное платье заменить домашним, и пока она все это совершала, в ее воображении рисовался, как живой, шустренький Углаков с своими проницательными и насмешливыми глазками, так что Сусанне Николаевне сделалось досадно на
себя. Возвратясь к мужу и стараясь
думать о чем-нибудь другом, она спросила Егора Егорыча, знает ли он, что в их губернии, как и во
многих, начинается голод?
Его вечная легкость и разметанность сменились тяжеловесностью неотвязчивой мысли и глубокою погруженностью в
себя. Ахилла не побледнел в лице и не потух во взоре, а напротив, смуглая кожа его озарилась розовым, матовым подцветом. Он видел все с режущею глаз ясностью; слышал каждый звук так, как будто этот звук раздавался в нем самом, и понимал
многое такое,
о чем доселе никогда не
думал.
«Человек
много думает на море разного, — сказал он мне, — разное
думает о себе и
о боге,
о земле и
о небе…
— Молодые люди, — продолжал Передонов,
думая о Володине, — а
много о себе думают. Против других умышляют, а и сами-то нечисты. Молодые люди, известно, увлекаются. Иные и в полиции служат, а тоже туда же суются.
При жизни отца он
много думал о городе и, обижаясь, что его не пускают на улицу, представлял
себе городскую жизнь полной каких-то тайных соблазнов и весёлых затей. И хотя отец внушил ему своё недоверчивое отношение к людям, но это чувство неглубоко легло в душу юноши и не ослабило его интереса к жизни города. Он ходил по улицам, зорко и дружественно наблюдая за всем, что ставила на пути его окуровская жизнь.
— А я
о себе никогда не забочусь, Татьяна Власьевна,
много ли мне нужно? А вот когда дело коснется
о благопопечении над своими духовными чадами — я тогда неутомим, я… Теперь взять хотя ваше дело. Я часто
думаю о вашей семье и сердечно сокрушаюсь вашими невзгодами. Теперь вот вас беспокоит душевное состояние вашего сына, который подпал под влияние некоторых несоответствующих людей и, между прочим, под влияние Алены Евстратьевны.
— Коли за
себя говоришь, ладно!
О тебе и речь нейдет. А вот у тебя, примерно, дочка молодая, об ней, примерно, и говорится: было бы у ней денег
много, нашила бы
себе наряду всякого, прикрас всяких… вестимо, дело девичье, молодое; ведь вот также и
о приданом
думать надо… Не то чтобы, примерно, приданое надыть: возьмут ее и без этого, а так,
себя потешить; девка-то уж на возрасте: нет-нет да и замуж пора выдавать!..
— Она говорила очень
много и горячо, а я слушал и
думал: «Так, синьора!» Я видел ее не в первый раз, и ты, конечно, знаешь, что никто не мечтает
о женщине горячее, чем солдат. Разумеется, я представлял ее
себе доброй, умной, с хорошим сердцем, и в то время мне казалось, что дворяне — особенно умны.
А Лунёв
подумал о жадности человека,
о том, как
много пакостей делают люди ради денег. Но тотчас же представил, что у него — десятки, сотни тысяч,
о, как бы он показал
себя людям! Он заставил бы их на четвереньках ходить пред
собой, он бы… Увлечённый мстительным чувством, Лунёв ударил кулаком по столу, — вздрогнул от удара, взглянул на дядю и увидал, что горбун смотрит на него, полуоткрыв рот, со страхом в глазах.
— Это, положим, верно, — бойка она — не в меру… Но это — пустое дело! Всякая ржавчина очищается, ежели руки приложить… А крестный твой — умный старик… Житье его было спокойное, сидячее, ну, он, сидя на одном-то месте, и
думал обо всем… его, брат, стоит послушать, он во всяком житейском деле изнанку видит… Он у нас — ристократ — от матушки Екатерины!
Много о себе понимает… И как род его искоренился в Тарасе, то он и решил — тебя на место Тараса поставить, чувствуешь?
«Любезный благоприятель! Получил я письмо ваше с предложением принять на
себя воспитание детей известной вам княгини, и
много о сем предложении
думал, и соображал оное со
многих сторон, а потому долгонько вам и не отвечал. Не знаю, однако, что и теперь вам отвечу.
Гавриловна. То-то вот, ты говоришь, примеры-то? Лучше бы она сама хороший пример показывала! А то только и кричит: смотри да смотри за девками! А что за ними смотреть-то? Малолетные они, что ли? У всякого человека свой ум в голове. Пущай всякий сам
о себе и
думает. Смотрят-то только за пятилетними, чтоб они не сбаловали чего-нибудь. Эка жизнь девичья! Нет-то хуже ее на свете! А не хотят того рассудить:
много ли девка в жизнь-то радости видит! Ну,
много ли? — скажи.
Подчиняясь суровой воле мужа, который, видимо, отталкивал ее от
себя, княгиня хоть и решилась уехать за границу и при этом очень желала не расставаться с Миклаковым, тем не менее,
много думая и размышляя последнее время
о самой
себе и
о своем положении, она твердо убедилась, что никогда и никого вне брака вполне любить не может, и мечты ее в настоящее время состояли в том, что Миклаков ей будет преданнейшим другом и, пожалуй, тайным обожателем ее, но и только.
— Вы, может быть, действительно, — начал он, не поднимая глаз на Елену, — имеете некоторое право не заботиться очень
много о вашей матери, но вы теперь должны уже
подумать о самой
себе: вам самим будет не на что существовать!
Потолковав еще некоторое время с своим помощником, Грохов, наконец, отпустил его и сам снова предался размышлениям: практическая его предусмотрительность и опытность ясно ему говорили, что в этом огромном и запутанном деле
много бы, как в мутной воде рыбы, можно было наловить денег: скупить, как справедливо говорит Янсутский, по дешевой цене некоторую часть векселей, схлопотать конкурс; самому сесть в председатели… назначить
себе содержания тысяч двадцать пять… подобрать согласненьких кураторов, а там — отдачи фабрик в аренды, хозяйственная продажа отдельных имений, словом, золотой бы дождь можно было устроить
себе в карман; но вместе с этими соображениями Грохов вспомнил
о своих недугах и
подумал, что ему, может быть, скоро ничего не надобно будет на земле и что на гроб да на саван немного потребуется!
Ахов. Какой для тебя закон писан, дурак? Кому нужно для вас, для дряни, законы писать? Какие такие у тебя права, коли ты мальчишка, и вся цена тебе грош? Уж очень
много вы
о себе думать стали! Написаны законы, а вы
думаете это про вас. Мелко плаваете, чтобы для вас законы писать. Вот покажут тебе законы! Для вас закон — одна воля хозяйская, а особенно когда ты сродственник. Ты поговорить пришел, милый? Ну, говори, говори, я слушаю; только не пеняй потом, коли солоно придется. Что тебе надо?
— Очень трудно мне вам сказать правду, зачем я еду, — сказал он. — В эту неделю я
много думал о вас и
о себе и решил, что мне надо ехать. Вы понимаете, зачем? и ежели любите меня, не будете больше спрашивать. — Он потер лоб рукою и закрыл ею глаза. — Это мне тяжело… А вам попятно.
В деревне он продолжал вести такую же нервную и беспокойную жизнь, как в городе. Он
много читал и писал, учился итальянскому языку и, когда гулял, с удовольствием
думал о том, что скоро опять сядет за работу. Он спал так мало, что все удивлялись; если нечаянно уснет днем на полчаса, то уже потом не спит всю ночь и после бессонной ночи, как ни в чем не бывало, чувствует
себя бодро и весело.
— Нет, это что-о! Не в том сила! А просто я есть заразный человек… Не доля мне жить на свете… Ядовитый дух от меня исходит. Как я близко к человеку подойду, так сейчас он от меня и заражается. И для всякого я могу с
собой принести только горе… Ведь ежели
подумать — кому я всей моей жизнью удовольствие принес? Никому! А тоже, со
многими людьми имел дело… Тлеющий я человек…
Видно было, что он
много о себе думал.
Так вот. Наследственность и припадки свидетельствуют
о моем предрасположении к психической болезни. И она началась, незаметно для самого меня,
много раньше, чем я придумал план убийства. Но, обладая, как все сумасшедшие, бессознательной хитростью и способностью приноравливать безумные поступки к нормам здравого мышления, я стал обманывать, но не других, как я
думал, а
себя. Увлекаемый чуждой мне силой, я делал вид, что иду сам. Из остального доказательства можно лепить, как из воска. Не так ли?
Княгиня. Я не знаю, милая Марья Ивановна, но мне кажется, что вы слишком берете все это к сердцу. Я понимаю его. Это такое высокое настроение. Ну и что ж, если он и будет раздавать бедным? Мы и так слишком
много о себе думаем.
Он говорил
о том, как
много приходится работать, когда хочешь стать образцовым сельским хозяином. А я
думал: какой это тяжелый и ленивый малый! Он, когда говорил
о чем-нибудь серьезно, то с напряжением тянул «э-э-э-э» и работал так же, как говорил, — медленно, всегда опаздывая, пропуская сроки. В его деловитость я плохо верил уже потому, что письма, которые я поручал ему отправлять на почту, он по целым неделям таскал у
себя в кармане.
Арина Федотовна. А оттого, что не хочу, чтоб надо мной мужчина командовал. Все они невежи и очень
много о себе думают. Да и опять это не твое дело.
Клеопатра Сергеевна. Говорить ты, может быть, не говоришь, но зато сама-то с
собою очень
много дурного
думаешь о других и уж охотница всех и во всем подозревать!.. Отчего вот я нисколько не интересуюсь и никого не расспрашиваю: ухаживает ли кто за тобой или нет?.. Сама ты любишь ли кого?..
Елена. Ему сказано, что
подумают, как обыкновенно говорят в таких случаях. Но довольно об этом! Расскажите что-нибудь
о себе: что вы там видели в Петербурге? там, говорят, очень
много хорошеньких женщин… там у вас есть и знакомые; помните, вы говорили
о каких-то двух дамах, которыми вы интересовались?