Неточные совпадения
Я не застал В. дома. Он с вечера уехал в город для свиданья с
князем, его
камердинер сказал, что он непременно будет часа через полтора домой. Я остался ждать.
Другой рукой
князя был еще более приближенный человек — его бессменный
камердинер Григорий Иванович Вельтищев, маленький, с большими усами.
Подозрительность этого человека, казалось, все более и более увеличивалась; слишком уж
князь не подходил под разряд вседневных посетителей, и хотя генералу довольно часто, чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую,
камердинер был в большом сомнении; посредничество секретаря для доклада было необходимо.
Дальнейшего
князь не услышал, потому что
камердинер начал шептать. Гаврила Ардалионович слушал внимательно и поглядывал на
князя с большим любопытством, наконец перестал слушать и нетерпеливо приблизился к нему.
Хотя
князь был и дурачок, — лакей уж это решил, — но все-таки генеральскому
камердинеру показалось наконец неприличным продолжать долее разговор от себя с посетителем, несмотря на то, что
князь ему почему-то нравился, в своем роде, конечно. Но с другой точки зрения он возбуждал в нем решительное и грубое негодование.
Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное лицо, хотя речь его по-прежнему была тихая.
Камердинер с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется, не хотелось; может быть, тоже был человек с воображением и попыткой на мысль.
Князь объяснил все, что мог, наскоро, почти то же самое, что уже прежде объяснял
камердинеру и еще прежде Рогожину. Гаврила Ардалионович меж тем как будто что-то припоминал.
Камердинер, хотя и не мог бы так выразить все это, как
князь, но конечно, хотя не всё, но главное понял, что видно было даже по умилившемуся лицу его.
Казалось бы, разговор
князя был самый простой; но чем он был проще, тем и становился в настоящем случае нелепее, и опытный
камердинер не мог не почувствовать что-то, что совершенно прилично человеку с человеком и совершенно неприлично гостю с человеком.
— Это, Гаврила Ардалионыч, — начал конфиденциально и почти фамильярно
камердинер, — докладываются, что
князь Мышкин и барыни родственник, приехал с поездом из-за границы, и узелок в руке, только…
— Ну как я об вас об таком доложу? — пробормотал почти невольно
камердинер. — Первое то, что вам здесь и находиться не следует, а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится… Да вы что же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще раз накосившись на узелок
князя, очевидно не дававший ему покоя.
А так как люди гораздо умнее, чем обыкновенно думают про них их господа, то и
камердинеру зашло в голову, что тут два дела: или
князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или
князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому что умный
князь и с амбицией не стал бы в передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить, а стало быть, и в том и в другом случае не пришлось бы за него отвечать?
Но
князь не успел сходить покурить. В переднюю вдруг вошел молодой человек, с бумагами в руках.
Камердинер стал снимать с него шубу. Молодой человек скосил глаза на
князя.
— Разбогател я, господин мой милый, смелостью своей: вот этак тоже собакой-то бегаючи по Москве, прослышал, что
князь один на Никитской два дома строил; я к нему прямо, на дворе его словил, и через
камердинера не хотел об себе доклад делать.
Допреж сего у нас с ним все было по-военному, в простоте, а теперь стало все на политике, и что мне надо
князю сказать, то не иначе как через
камердинера.
Тогда
князь позвал в кабинет
камердинера, разоблачился донага и вышел к гостье в чем его мать родила.
— Говоря поистине, я полагаю, никогда, — отвечал, вскидывая голову, француз. —
Князь много дел таких покончил через меня и теперь уполномочил меня переговорить и кончить с вами. Я, его
камердинер, к вашим услугам.
Камердинер развернул свою записную книжечку и показал листок, на котором рукою
князя было написано...
В плане этом, вероятно, заключалось что-нибудь дельное (так как Хлопов в деловых отношениях был дальновиднее, чем в светских), и
князь, поблагодарив его, назначил ему время, когда готов был его принять, но, возвратясь домой, по своей анекдотической рассеянности позабыл сказать об этом своему
камердинеру, а тот в свою очередь не отдал нужных распоряжений нижней прислуге.
— Боже мой, боже мой! — воскликнул тот, взглянув на труп
князя. — Но когда же это случилось? — обратился он к
камердинеру, который не успел ему дорогой рассказать всего происшедшего.
— Доктора, скорее доктора! — кричал
камердинер и бросился зажимать
князю рот рукою, желая тем остановить бежавшую кровь.
Князь крикнул своего
камердинера и велел ему сейчас же собраться, а через час какой-нибудь он был на железной дороге и ехал обратно в Москву.
Самого
князя не было в это время дома, но
камердинер его показал барону приготовленное для него помещение, которым тот остался очень доволен: оно выходило в сад; перед глазами было много зелени, цветов. Часа в два, наконец, явился
князь домой; услыхав о приезде гостя, он прямо прошел к нему. Барон перед тем только разложился с своим измявшимся от дороги гардеробом. Войдя к нему,
князь не утерпел и ахнул. Он увидел по крайней мере до сорока цветных штанов барона.
«А что если, — придумал Николя, — написать
князю анонимное письмо?» Но в этом случае он опасался, что
князь узнает его руку, и потому Николя решился заставить переписать это анонимное письмо своего
камердинера.
В кабинете
камердинер увидал, что
князь лежал распростертым на канапе; кровь била у него фонтаном изо рта; в правой и как-то судорожно согнутой руке он держал пистолет.
Я его спасаю, уговариваю заехать к общему другу нашему, многоуважаемой Марье Александровне; он говорит про вас, что вы очаровательнейшая дама из всех, которых он когда-нибудь знал, и вот мы здесь, а
князь поправляет теперь наверху свой туалет, с помощию своего
камердинера, которого не забыл взять с собою и которого никогда и ни в каком случае не забудет взять с собою, потому что согласится скорее умереть, чем явиться к дамам без некоторых приготовлений или, лучше сказать — исправлений…
— Иностранец; только он уж лет тридцать как поселился в России. Его чуть ли не в тысяча восемьсот втором году какой-то
князь из-за границы вывез… в качестве секретаря… скорее, полагать надо,
камердинера. А выражается он по-русски, точно, бойко.
Официант посмотрел на меня, видит, с двумя лакеями приехал — и говорит: „Раненько изволили пожаловать,
князь не встает раньше десяти, а в десять я, мол,
камердинеру доложу“.
Отец его был крепостным,
камердинером покойного
князя, Сенькой.
Никифор, его дядя по матери, еще до сих пор состоит
камердинером при особе
князя Егорушки.
Вправо с галереи проход, отделанный старинными «сенями» с деревянной обшивкой, вел к кабинету Евлампия Григорьевича. Перед дверьми прохаживался его
камердинер Викентий, доверенный человек, бывший крепостной из дома
князей Курбатовых. Викентий — седой старик, бритый, немного сутуловатый, смотрит начальником отделения; белый галстук носит по-старинному — из большой косынки.
Камеристка княгини коротко объяснила его
камердинеру, что ее сиятельство в настоящее время не расположены принять молодого
князя. Отца его не было в Петербурге — он накануне приезда сына быстро и неожиданно уехал в Москву.
Это, после описанного нами разговора
князя со своим
камердинером, было уже чуть ли не третье совещание сообщников.
— Его сиятельство
князь Василий Васильевич просит пожаловать ваше сиятельство к себе, — доложил
камердинер старого
князя, входя в кабинет Виктора.
Он позвал в кабинет своего
камердинера Степана Сидорова, которого все в доме, начиная с самого
князя, называли сокращенно Сидорыч.
Несчастье, обрушившееся на его бывшего
камердинера Степана Сидоровича, и его таинственное исчезновение дошло до сведения
князя Андрея Павловича.
Камердинер посторонился, чтобы пропустить
князя и, печально качая головой, пошел исполнять приказание.
У
князя появился новый
камердинер. Мать Шуры, Марья Астафьевна, осталась по-прежнему экономкой и распорядительницей, или, как исподтишка называла ее завистливая дворня, «барской барыней». Шуре минуло восемь лет. Прошел еще год и Щуру посетило первое жизненное горе — смерть матери.
Князь вздрогнул, остановился, обвел слугу недоумевающим взглядом и вдруг, как бы что-то вспомнив, быстро направился к выходу из кабинета, бросив на ходу
камердинеру...
—
Князь, ваше сиятельство!.. Извольте проснуться!.. — вбежал в спальню
камердинер.
Владимир Геннадиевич Перелешин, совершенно разорившийся и полусостарпвшийся, служит распорядителем одного петербургского увеселительного заведения и с апломбом на потертом фраке носит значок этой должности, изобретенный антрепренером этого «кафешантана», знакомым нам
камердинером покойного
князя Облонского — Степаном, почтительно величаемым не только подчиненными ему артистами и артистками, но и завсегдатаями его «заведения», жуирами низшей пробы, Степаном Егоровичем.
— Я
камердинер его сиятельства
князя Андрея Павловича Святозарова.
— Кто давал
князю лекарство? — спросил судебный следователь княжеского
камердинера Якова.
Однажды утром, когда
князь Андрей Павлович, только что окончив свой туалет, вышел в кабинет, новый
камердинер Тихон с таинственным видом вошел в комнату.
Камердинер вытаращил на
князя глаза.
Замечание
князя Андрея Павловича относительно того, что Дарья Васильевна Потемкина проболтается или напишет сыну, который может довести все это до сведения начальства, а может быть, и самой царицы, произвело на Степана гораздо более впечатления, нежели на
князя, которому пришло это соображение в голову, и лишило
камердинера сладости отдохновения после исполненного трудного дела.
Она и обедала с Иваном Васильевичем, которого она называла «дядей», причем за стулом
князя неизменно стоял его
камердинер, отец — Яков Никандрович. Мать ее, полная и далеко не старая женщина, была русской красавицей в полном смысле этого слова, она служила экономкой в доме
князя и была полновластной распорядительницей над княжеским домом, имением и даже, прибавляли провинциальные сплетники, над самим «его сиятельством».
Князь позвонил. С помощью явившегося
камердинера он начал переодеваться, не переставая задавать вопросы усевшемуся в покойном кресле приезжему другу.
Устройство петербургской квартиры Ирены он поручил письменно своему
камердинеру и наперснику Степану, жившему при квартире
князя в Петербурге, в его собственном доме по Сергеевской улице.
В этот самый момент княгиня Зинаида Сергеевна, которой доложили о беседе с Степаном, об отправке последнего в больницу и о том, что
князь, после разговора со своим
камердинером заперся в кабинете и не велел себя беспокоить, шла узнать у мужа, что случилось.