Неточные совпадения
Лука Лукич. Господи боже!
еще и с секретным предписаньем!
Аммос Федорович. А черт его знает, что оно значит!
Еще хорошо, если только мошенник, а может быть,
и того
еще хуже.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что
и на свете
еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да
и давай тебе
еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе…
И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит,
и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
«Грехи, грехи, — послышалось
Со всех сторон. — Жаль Якова,
Да жутко
и за барина, —
Какую принял казнь!»
— Жалей!.. —
Еще прослушали
Два-три рассказа страшные
И горячо заспорили
О том, кто всех грешней?
Один сказал: кабатчики,
Другой сказал: помещики,
А третий — мужики.
То был Игнатий Прохоров,
Извозом занимавшийся,
Степенный
и зажиточный...
Еще подбавил Филюшка…
И всё тут! Не годилось бы
Жене побои мужнины
Считать; да уж сказала я:
Не скрою ничего!
Стародум.
И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную душу. Я
еще той веры, что человек не может быть
и развращен столько, чтоб мог спокойно смотреть на то, что видим.
Вить, мой батюшка, пока Митрофанушка
еще в недорослях, пота его
и понежить; а там лет через десяток, как войдет, избави Боже, в службу, всего натерпится.
Г-жа Простакова. Батюшка мой! Да что за радость
и выучиться? Мы это видим своими глазами в нашем краю. Кто посмышленее, того свои же братья тотчас выберут
еще в какую-нибудь должность.
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось,
и говорил: не смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я
еще очень могу! Он был румян, имел алые
и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная
и бодрая, жест быстрый.
И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так
и играли на плечах при малейшем его движении.
Затем нелишнее, кажется, будет
еще сказать, что, пленяя нетвердый женский пол, градоначальник должен искать уединения
и отнюдь не отдавать сих действий своих в жертву гласности или устности.
В то время существовало мнение, что градоначальник есть хозяин города, обыватели же суть как бы его гости. Разница между"хозяином"в общепринятом значении этого слова
и"хозяином города"полагалась лишь в том, что последний имел право сечь своих гостей, что относительно хозяина обыкновенного приличиями не допускалось. Грустилов вспомнил об этом праве
и задумался
еще слаще.
И если б не подоспели тут будочники, то несдобровать бы «толстомясой», полететь бы ей вниз головой с раската! Но так как будочники были строгие, то дело порядка оттянулось,
и атаманы-молодцы, пошумев
еще с малость, разошлись по домам.
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены
и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так как о новом градоначальнике все
еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи,
и не смели ни за какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
На небе было всего одно облачко, но ветер крепчал
и еще более усиливал общие предчувствия.
Некоторое время Угрюм-Бурчеев безмолвствовал. С каким-то странным любопытством следил он, как волна плывет за волною, сперва одна, потом другая,
и еще,
и еще…
И все это куда-то стремится
и где-то, должно быть, исчезает…
Проходит
и еще один день, а градоначальниково тело все сидит в кабинете
и даже начинает портиться.
Тут только понял Грустилов, в чем дело, но так как душа его закоснела в идолопоклонстве, то слово истины, конечно, не могло сразу проникнуть в нее. Он даже заподозрил в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та самая, которая,
еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар
и которая во время отпадения глуповцев в идолопоклонстве одна осталась верною истинному богу.
На минуту Боголепов призадумался, как будто ему
еще нужно было старый хмель из головы вышибить. Но это было раздумье мгновенное. Вслед за тем он торопливо вынул из чернильницы перо, обсосал его, сплюнул, вцепился левой рукою в правую
и начал строчить...
И еще я сказал: градоначальник обязан насаждать науки.
— Валом валит солдат! — говорили глуповцы,
и казалось им, что это люди какие-то особенные, что они самой природой созданы для того, чтоб ходить без конца, ходить по всем направлениям. Что они спускаются с одной плоской возвышенности для того, чтобы лезть на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для того, чтобы перейти вслед за тем через другой мост.
И еще мост,
и еще плоская возвышенность,
и еще,
и еще…
Победа над Наполеоном
еще более утвердила их в этом мнении,
и едва ли не в эту самую эпоху сложилась знаменитая пословица:"Шапками закидаем!", которая впоследствии долгое время служила девизом глуповских подвигов на поле брани.
Тут утопили
еще двух граждан: Порфишку да другого Ивашку
и, ничего не доспев, разошлись по домам.
Вести о «глуповском нелепом
и смеха достойном смятении» достигли наконец
и до начальства. Велено было «беспутную оную Клемантинку, сыскав, представить, а которые есть у нее сообщники, то
и тех, сыскав, представить же, а глуповцам крепко-накрепко наказать, дабы неповинных граждан в реке занапрасно не утапливали
и с раската звериным обычаем не сбрасывали». Но известия о назначении нового градоначальника все
еще не получалось.
Из всех этих слов народ понимал только: «известно»
и «наконец нашли».
И когда грамотеи выкрикивали эти слова, то народ снимал шапки, вздыхал
и крестился. Ясно, что в этом не только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, — какого
еще идеала можно требовать!
Сказавши это,
еще маленько поучил жезлом
и отослал головотяпов от себя с честию.
Строился новый город на новом месте, но одновременно с ним выползало на свет что-то иное, чему
еще не было в то время придумано названия
и что лишь в позднейшее время сделалось известным под довольно определенным названием"дурных страстей"
и"неблагонадежных элементов". Неправильно было бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось тогда в первый раз; нет, оно уже имело свою историю…
Наконец страшный момент настал. После недолгих колебаний он решил так: сначала разрушить город, а потом уже приступить
и к реке. Очевидно, он
еще надеялся, что река образумится сама собой.
Ионе приятно было сознавать себя добродетельным, а, конечно,
еще было бы приятнее, если б
и другие тоже сознавали себя добродетельными.
Очевидно, фельетонист понял всю книгу так, как невозможно было понять ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для тех, которые не читали книги (а очевидно, почти никто не читал ее), совершенно было ясно, что вся книга была не что иное, как набор высокопарных слов, да
еще некстати употребленных (что показывали вопросительные знаки),
и что автор книги был человек совершенно невежественный.
И всё это было так остроумно, что Сергей Иванович
и сам бы не отказался от такого остроумия; но это-то
и было ужасно.
Несмотря на то, что снаружи
еще доделывали карнизы
и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был
еще не кончен,
и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся
еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота, в которых толклась
и играла сухая
и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна
и свежую солому, только что вынесенную из сарая, то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу
и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот, то на народ, копошившийся в темной
и пыльной риге,
и думал странные мысли...
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее,
и говорил, что ему хорошо, нигде не больно
и что он чувствует аппетит
и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп,
и попросил
еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин
и Кити находились этот час в одном
и том же счастливом
и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Затем графиня рассказала
еще неприятности
и козни против дела соединения церквей
и уехала торопясь, так как ей в этот день приходилось быть
еще на заседании одного общества
и в Славянском комитете.
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек
и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович
еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару
и лакею, с тем чтоб они пустили ее,
и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить
и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским, не кончил своего разговора, как она была уже вполне готова смотреть на Вронского, говорить с ним, если нужно, точно так же, как она говорила с княгиней Марьей Борисовной,
и, главное, так, чтобы всё до последней интонации
и улыбки было одобрено мужем, которого невидимое присутствие она как будто чувствовала над собой в эту минуту.
Он приписывал это своему достоинству, не зная того, что Метров, переговорив со всеми своими близкими, особенно охотно говорил об этом предмете с каждым новым человеком, да
и вообще охотно говорил со всеми о занимавшем его, неясном
еще ему самому предмете.
Ужасный крик не умолкал, он сделался
еще ужаснее
и, как бы дойдя до последнего предела ужаса, вдруг затих.
— Да нет, Маша, Константин Дмитрич говорит, что он не может верить, — сказала Кити, краснея за Левина,
и Левин понял это
и,
еще более раздражившись, хотел отвечать, но Вронский со своею открытою веселою улыбкой сейчас же пришел на помощь разговору, угрожавшему сделаться неприятным.
«Она
еще тут! — подумала она. — Что я скажу ей, Боже мой! что я наделала, что я говорила! За что я обидела ее? Что мне делать? Что я скажу ей?» думала Кити
и остановилась у двери.
Слушая эти голоса, Левин насупившись сидел на кресле в спальне жены
и упорно молчал на ее вопросы о том, что с ним; но когда наконец она сама, робко улыбаясь, спросила: «Уж не что ли нибудь не понравилось тебе с Весловским?» его прорвало,
и он высказал всё; то, что он высказывал, оскорбляло его
и потому
еще больше его раздражало.
И вдруг всплывала радостная мысль: «через два года буду у меня в стаде две голландки, сама Пава
еще может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать на казовый конец этих трех — чудо!» Он опять взялся за книгу.
Прошло
еще две минуты, пока доктор надевал сапоги,
и еще две минуты, пока доктор надевал платье
и чесал голову.
Вронскому, бывшему при нем как бы главным церемониймейстером, большого труда стоило распределять все предлагаемые принцу различными лицами русские удовольствия. Были
и рысаки,
и блины,
и медвежьи охоты,
и тройки,
и Цыгане,
и кутежи с русским битьем посуды.
И принц с чрезвычайною легкостью усвоил себе русский дух, бил подносы с посудой, сажал на колени Цыганку
и, казалось, спрашивал: что же
еще, или только в этом
и состоит весь русский дух?
—
Еще слово: во всяком случае, советую решить вопрос скорее. Нынче не советую говорить, — сказал Степан Аркадьич. — Поезжай завтра утром, классически, делать предложение,
и да благословит тебя Бог…
Но это было
еще хуже. Неведовский
и Свияжский были два кандидата.
Пройдя
еще один ряд, он хотел опять заходить, но Тит остановился
и, подойдя к старику, что-то тихо сказал ему. Они оба поглядели на солнце. «О чем это они говорят
и отчего он не заходит ряд?» подумал Левин, не догадываясь, что мужики не переставая косили уже не менее четырех часов,
и им пора завтракать.
К задаче этой присоединилась
ещё перемена ее отношений к Петровым, которая нынче так очевидно
и неприятно высказалась.
Взволнованная
и слишком нервная Фру-Фру потеряла первый момент,
и несколько лошадей взяли с места прежде ее, но,
еще не доскакивая реки, Вронский, изо всех сил сдерживая влегшую в поводья лошадь, легко обошел трех,
и впереди его остался только рыжий Гладиатор Махотина, ровно
и легко отбивавший задом пред самим Вронским,
и еще впереди всех прелестная Диана, несшая ни живого, ни мертвого Кузовлева.
— Это одна из моих вернейших помощниц, — сказал Корсунский, кланяясь Анне Аркадьевне, которой он не видал
еще. — Княжна помогает сделать бал веселым
и прекрасным. Анна Аркадьевна, тур вальса, — сказал он нагибаясь.