Неточные совпадения
На секунду наступала тишина, театр замирал — артисты уже готовились сделать первые па, как снова
еще сильнейшие рукоплескания
и восторженные крики огласили зрительный зал.
Последней, впрочем, in spe, то есть в будущем, так как пока
еще она была тем благоухающим распускающимся цветком, который обещает при своем полном расцвете образовать вокруг себя одуряющую атмосферу аромата
и сочетанием нежных красок ласкать взоры людей, одним словом, стать изящнейшим цветком мироздания — женщиной.
Восемнадцатилетняя девушка, хотя уже с великолепно, но, видимо,
еще полуразвившимся торсом, инстинктивно влагающая в танец
еще неведомую ей страсть, несвойственную ей самой по себе дикость, цыганскую удаль
и размах, должна была создать этот образ изображаемой ею цыганки
и выполнить его на сцене.
Способный
и хорошо подготовленный, он учился с успехом, но
еще большие успехи выказывал в изобретении
и исполнении всевозможных шалостей, сошедшись с отъявленными шалунами-товарищами
и сделавшись их коноводом.
Слезы
и рыдания огласили спальню бабушки — Савин успел вырваться из лицея на другой день после экзекуции рано утром
и застал старушку
еще в постели —
и произвели свое впечатление.
Еще до поступления в полк, он появился в среде кутящей петербургской молодежи
и бросал огромные деньги на лошадей.
Это расположение полка, а также
и его традиции налагали на полковую жизнь особый отпечаток тесного товарищества. Офицеры были всегда вместе, жили одной семьей, клуб же связывал их
еще больше. Натянутых товарищеских отношений, часто встречавшихся в петербургских гвардейских полках, не существовало,
и даже разгульно-гусарские кутежи носили чисто семейный характер.
Большая часть товарищей Николая Герасимовича все
еще были юнкерами,
и во главе их царил все тот же Яша Хватов.
Он сделался положительно известностью Петербурга, по своей разгульной жизни
и расточительности, а
еще более по своей фигуре.
— Да разве это одно, то ли
еще ему сходит
и сходило… — заметил Маслов. — Я тебе не рассказал
и десятой доли…
— Да что же
еще рассказать… Разве вот, когда ты мне сейчас рассказывал, как ты жида желтой краской вымазал, то я вспомнил, что они эту штуку у тебя предвосхитили
и давно практикуют.
Муки эти усугублялись
еще тем, что Николай Герасимович как-то вдруг понял, что во всей только что окончившейся беседе с Масловым, он, Савин, играл далеко не достойную роль, что Михаил Дмитриевич смотрел на него сверху вниз, со снисходительным полусожалением, что тон, с которым он кинул ему пророчество о том, что не пройдет
и нескольких дней, как он, Савин, появится в Хватовской компании, был прямо оскорбительный.
Еще в лицее Маслов не отличался способностями
и прилежанием, был феноменальным лентяем, офицерский экзамен сдал с грехом пополам
и, как говорили тогда, даже по протекции.
Николай Герасимович даже вспомнил, что надо к ним
еще сегодня заехать с визитом, вынул из маленького кармана рейтуз часы
и посмотрел на них…
«Я никогда
еще не любил…» — со вздохом подумал он,
и все лицо его, выразительное, красивое, подернулось вдруг дымкой грусти.
«Была ли это любовь?» — снова задал он себе вопрос
и, несмотря на то, что
еще так недавно разрешил его утвердительно, теперь, обдумав, изменил свое решение.
Но «певичка Антуанетта» была смела
и предприимчива, a Хватова нашла денег больше, чем у все-таки несколько сдерживавшихся старичков, а устроить временную прочность связи
и подчинить себе всегда полупьяного любовника для нее, как
и для каждой француженки, прошедшей огонь
и воду
и медные трубы
еще в родной Франции, было делом нетрудным.
Еще до поступления на сцену театра Берга, будучи простой уличной авантюристкой, с манерами прачки, но с хорошеньким, пикантным личиком, всегда веселой
и задорной, она целыми днями кочевала одна или с переменными подругами из трактира в трактир, оригинальничала, заходила в бильярдные — всюду
и всегда имея одну цель «поймать чижика», как она сама прозвала трехрублевую бумажку, составлявшую тогда предел ее мечтаний.
Поговорив
еще несколько времени со своим братом Максимилианом, Маргарита Гранпа ушла в свою комнату
и стала ждать.
— На имя Соколова… Ага… — говорил Николай Герасимович, осматривая вексель. — Но позвольте, этот вексель
и еще два таких же, всего на сумму двенадцать тысяч рублей, два года тому назад были даны мною господину Соколову для учета… Векселя он взял
и сам ко мне не являлся… Я поехал к Гофтреппе, который приказал разыскать его… Оказалось, что этот мошенник векселя мои учел, а сам скрылся… Вот история вашего векселя
и двух ему же подобных.
— Пошел вон! — крикнул все
еще вне себя от гнева Николай Герасимович
и, схватив Вадима Григорьевича за шиворот, буквально вышвырнул его в коридор.
Впрочем, ее волновал
еще и самый приезд Николая Герасимовича, которого она почти не знала, видела мельком в Москве, но о котором слышала от той же Фанни Михайловны столько восторженных описаний его красоте, уму, ловкости
и молодечеству.
Наконец в начале сентября вышел приказ об его отставке
и, переждав
еще почти три недели, Савин написал сперва, как известно, письмо, а затем в конце сентября выехал из Петербурга.
Перебежав Аничков мост, он в три, четыре скачка буквально перепрыгнул на другую сторону проспекта
и, казалось,
еще стремительнее побежал дальше.
Вадим Григорьевич Мардарьев стоял перед Корнилием Потаповичем, тяжело дыша,
и молчал. В нем не прошла
еще усталость,
и к ней, кроме того, прибавилось волнение.
— Именно-с, Корнилий Потапович… Ведь я ей имя дал, также
и сыну его, Семиладова-то… Как родного люблю Ваську… Он тогда мне пять тысяч обещал, тыщу в задаток перед венцом дал, а затем
и на попятный. Я его
и так,
и сяк… Ничего с ним не поделаешь. Сперва совсем к нему не допускали, как женихом был, а потом женился, первое время никак его подстеречь не мог… Наконец накрыл…
И не заикайся, говорит, довольно с тебя, у тебя жена-краля, да с тысячью приданного… Какого тебе, мозгляку, рожна
еще.
— Какие же к нему
еще поступки надо?.. — заволновался Мардарьев. — Ежели к нему человек с документом приходит, а он документ в клочки, а человека за шиворот
и на вылет…
Еще, пожалуй, не старый — ему было за сорок, высокий, статный — но совершенно отживший человек, он уже несколько лет прибегал к усиленной реставрации своей особы с помощью корсета, красок для волос
и всевозможных косметик,
и только после более чем часового сеанса со своим парикмахером, жившим у него в доме
и хранившим тайну туалета барина, появлялся даже перед своей прислугой — жгучим брюнетом с волнистыми волосами воронового крыла, выхоленными такими же усами, блестящими глазами
и юношеским румянцем на матовой белизны щеках.
— Ну, положим, он красив… — подливала масла в огонь Марина Владиславовна. — Да
и уедет, много вам корысти не будет, вернется… Напрасно Макс думает, что родители его ему не позволят жениться на ней… Отчего? Рады
еще будут, может-де остепенится…
— Можно, конечно,
и таким путем. Только проволочки больше… Когда
еще решение-то выйдет, а Савина-то
и след простынет. Потом, на уголовном-то суде, с присяжными, сами знаете,
и не такие казусы с рук сходят, вы вот сами по жизненному-то, не по закону сказали: «Он в своем праве». Наказать его, пожалуй,
и не накажут, а иск гражданский-то, конечно, признают за Мардарьевым, да только исполнительные листы нынче бумага нестоящая, ищи ответчика-то, как журавля в небе…
— Об вас: припомнил я, что вы десяти тысяч не пожалеете, чтобы этого самого Савина из Петербурга удалить… Дело, думаю, подходящее, то я у Мардарьева за четыре тысячи куплю, прошенье его куда следует написать заставлю, тысяченку
еще не пожалеете, Аркадий Александрович, на расходы, дельце-то мы
и оборудуем. Поступок есть, справочки припутаем, ан высылка-то из Петербурга отставного корнета Савина
и готова.
— На три?.. Двести пятьдесят, да двести пятьдесят, да
еще двести пятьдесят… Итого семьсот пятьдесят, а для ровного счета, да вексельная бумага, пишите на пять тысяч восемьсот,
и дело в шляпе…
— Расскажу ему, что есть люди, которые дают триста рублей за жалобу на него… Поверьте, что он мне за эту услугу
и вексель перепишет, да
еще благодарен будет… Пусть сам дознается, кто против него за вашей спиной действует… Вот что.
— За вычетом огромной истраченной тобою суммы, ты, как видишь, имеешь в твоем распоряжении
еще хорошее состояние, которое может быть названо богатством. Кроме имений, у тебя изрядный капитал
и при умении
и, главное, при желании работать, — ты можешь всю жизнь прожить богатым человеком, не отказывая ни в чем себе
и принося пользу другим… Дай Бог, чтобы уроки молодости, за которые ты заплатил чуть ли не половиной своего состояния, пошли тебе впрок. Тогда это с полгоря… Деньги вернутся, они любят хорошие руки…
— Понимаю, Николай Герасимович, конечно, я
еще никого так не любила, но я много читала
и могу поставить себя на ваше место.
Михаил Дмитриевич Маслов после вызова по делу Мардарьевского векселя, раздраженный
и озлобленный за беспокойство, так как его
еще к тому же заставили довольно долго ждать, бросил по адресу Николая Герасимовича несколько жестких слов в присутствии Горской.
А все это потому, что с именем Петербурга соединяется, или, лучше сказать, поглощает его имя Маргариты Гранпа, которое для него составляет все, альфу
и омегу его жизни, без которой самая жизнь представляется ему совершенно ненужной, жизнь, та самая жизнь, полная удовольствий, разгула, кутежей, та жизнь в царстве женщин, которой он
еще с год тому назад отдавался с таким искренним восторгом, с таким неустанным наслаждением.
Бухарест — современный европейский город, во время же восточной войны
и пребывания в нем русских
еще более оживился
и сделался настоящим Парижем.
Неудача 8 июля, при которой русские потеряли несколько тысяч человек, не послужила ни уроком, ни предостережением,
и отчаянно смелая попытка снова одним натиском выбить значительно превосходящие силы из позиции, поставленной в лучшие условия защиты, при скорострельном оружии, повела
еще к большим потерям 18 июля.
Только крайний пыл нападения, поставивший в тупик турецкую армию
и заставивший Османа-пашу быть излишне осторожным, спас русские войска от
еще больших потерь при преследовании.
Это бездействие, да
и вообще жизнь с казаками положительно тяготили Николая Герасимовича,
и он решил ехать в штаб корпуса, просить перевода в регулярный полк или куда-нибудь
еще ординарцем.
У Козлова был замечательный белый арабский жеребец, которого он впоследствии продал генералу Скобелеву
и, кроме того,
еще чудная бурая, английская чистокровная лошадь, которой залюбовался Савин, знаток
и любитель лошадей.
Старшая из них, госпожа Шварц, была женою биржевого маклера, вторая — госпожа Сакс-Бей, вдовою лейб-медика египетского хедива,
и младшая
еще была барышнею
и звали ее m-lle Зак.
Баронесса Юлия Сергеевна, которую Савин знал в Варшаве
еще барышней, так как она была дочерью полкового командира Сергея Ивановича Краевского, приняла его очень любезно
и заявила с первых же слов, что завтрак подан.
Нравы под крышами неаполитанских домов
еще оригинальнее
и развязнее.
Николай Герасимович вспомнил, что сегодня утром в читальной гостиницы он просматривал «Новое Время», где в восторженных выражениях говорилось об участии Маргариты Гранпа в одном из новых балетов, о ценных подношениях, которых удостоилась артистка,
и анонсировалось о выходе ее в следующем балете в каком-то
еще не исполненном ею характерном танце.
— Если любят друг друга, так
и пусть любят, пока любится… Если это любовь вечная, то она
и продолжится всю жизнь, если же она пройдет, не будет тех цепей, которые приковывают одного человека к другому, да
еще и нелюбимому… Вот я, например, я никогда не женюсь.
— О чем вы тут так оживленно беседуете? — спросила графиня. — Что с тобой, Анжель? — вдруг переменила она тон, с беспокойством взглянув на дочь, не оправившуюся
еще от волнения
и не успевшую вытереть навернувшиеся на ее глаза слезы. — Ты плакала?
— Синьор пошутил, моя крошка… Поди в спальню, умойся
и напудрись… Плакать нехорошо, надо беречь свои глазки, они
еще пригодятся тебе, чтобы смотреть на синьора, — деланно шутливым тоном заключила графиня.
— Что это значит, синьор? — нарушила первая молчание графиня. — Зачем вы мистифицируете таким образом молоденькую девушку, которой сами же своим настойчивым ухаживанием вскружили голову… Она ведь
еще ребенок,
и, как мне кажется, сильно, чисто по-детски, привязалась к вам… Я ожидала с вашей стороны объяснения, но, признаюсь, не в такой странной форме… Объяснитесь же…