Неточные совпадения
«Да и вообще, —
думала Дарья Александровна, оглянувшись на всю
свою жизнь за эти пятнадцать лет замужества, — беременность, тошнота, тупость
ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие. Кити, молоденькая, хорошенькая Кити, и та так подурнела, а я беременная делаюсь безобразна, я знаю. Роды, страдания, безобразные страдания, эта последняя минута… потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли страшные»…
— Ты с
ума сошел! — вскрикнула она, покраснев от досады. Но лицо его было так жалко, что она удержала
свою досаду и, сбросив платья с кресла, пересела ближе к нему. — Что ты
думаешь? скажи всё.
Часто, право,
думаю: «Ну, зачем столько
ума дается в одну голову? ну, что бы хоть каплю его в мою глупую, хоть бы на то, чтобы сумел дом
свой держать!
Он был изобретательнее
своего брата; чаще являлся предводителем довольно опасного предприятия и иногда с помощию изобретательного
ума своего умел увертываться от наказания, тогда как брат его Остап, отложивши всякое попечение, скидал с себя свитку и ложился на пол, вовсе не
думая просить о помиловании.
Он выучился искусно ставить
свое мнение между да и нет, и это укрепляло за ним репутацию человека, который умеет
думать независимо, жить на средства
своего ума.
«Поблек, —
думал Самгин, выходя из гостиницы в голубоватый холод площади. — Типичный русский бездельник. О попах — нарочно, для меня выдумал. Маскирует чудачеством
свою внутреннюю пустоту. Марина сказала бы: человек бесплодного
ума».
— Человек несимпатичный, но — интересный, — тихо заговорил Иноков. — Глядя на него, я, бывало,
думал: откуда у него эти судороги
ума? Страшно ему жить или стыдно? Теперь мне думается, что стыдился он
своего богатства, бездолья, романа с этой шалой бабой. Умный он был.
За глаза Клим
думал о Варавке непочтительно, даже саркастически, но, беседуя с ним, чувствовал всегда, что человек этот пленяет его
своей неукротимой энергией и прямолинейностью
ума. Он понимал, что это
ум цинический, но помнил, что ведь Диоген был честный человек.
«Ночью писать, —
думал Обломов, — когда же спать-то? А поди тысяч пять в год заработает! Это хлеб! Да писать-то все, тратить мысль, душу
свою на мелочи, менять убеждения, торговать
умом и воображением, насиловать
свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать покоя и все куда-то двигаться… И все писать, все писать, как колесо, как машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет — а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!»
Легко ли? предстояло
думать о средствах к принятию каких-нибудь мер. Впрочем, надо отдать справедливость заботливости Ильи Ильича о
своих делах. Он по первому неприятному письму старосты, полученному несколько лет назад, уже стал создавать в
уме план разных перемен и улучшений в порядке управления
своим имением.
Оттого он как будто пренебрегал даже Ольгой-девицей, любовался только ею, как милым ребенком, подающим большие надежды; шутя, мимоходом, забрасывал ей в жадный и восприимчивый
ум новую, смелую мысль, меткое наблюдение над жизнью и продолжал в ее душе, не
думая и не гадая, живое понимание явлений, верный взгляд, а потом забывал и Ольгу и
свои небрежные уроки.
«Увяз, любезный друг, по уши увяз, —
думал Обломов, провожая его глазами. — И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает… У нас это называется тоже карьерой! А как мало тут человека-то нужно:
ума его, воли, чувства — зачем это? Роскошь! И проживет
свой век, и не пошевелится в нем многое, многое… А между тем работает с двенадцати до пяти в канцелярии, с восьми до двенадцати дома — несчастный!»
— Да, я
думала, что одной
своей воли и
ума довольно на всю жизнь, что я умнее всех вас…
Угадывая законы явления, он
думал, что уничтожил и неведомую силу, давшую эти законы, только тем, что отвергал ее, за неимением приемов и свойств
ума, чтобы уразуметь ее. Закрывал доступ в вечность и к бессмертию всем религиозным и философским упованиям, разрушая, младенческими химическими или физическими опытами, и вечность, и бессмертие,
думая своей детской тросточкой, как рычагом, шевелить дальние миры и заставляя всю вселенную отвечать отрицательно на религиозные надежды и стремления «отживших» людей.
Улеглись ли партии? сумел ли он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли там? — вот вопросы, которые шевелились в голове при воспоминании о Франции. «В Париж бы! — говорил я со вздохом, — пожить бы там, в этом омуте новостей, искусств, мод, политики,
ума и глупостей, безобразия и красоты, глубокомыслия и пошлостей, — пожить бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем всех этих проказ!» «А вот Испания с
своей цветущей Андалузией, — уныло
думал я, глядя в ту сторону, где дед указал быть испанскому берегу.
Думал я о сем много, а теперь мыслю так: неужели так недоступно
уму, что сие великое и простодушное единение могло бы в
свой срок и повсеместно произойти меж наших русских людей?
Его попросили выйти опять в «ту комнату». Митя вышел хмурый от злобы и стараясь ни на кого не глядеть. В чужом платье он чувствовал себя совсем опозоренным, даже пред этими мужиками и Трифоном Борисовичем, лицо которого вдруг зачем-то мелькнуло в дверях и исчезло. «На ряженого заглянуть приходил», —
подумал Митя. Он уселся на
своем прежнем стуле. Мерещилось ему что-то кошмарное и нелепое, казалось ему, что он не в
своем уме.
«Брак? Что это… брак… — неслось, как вихрь, в
уме Алеши, — у ней тоже счастье… поехала на пир… Нет, она не взяла ножа, не взяла ножа… Это было только „жалкое“ слово… Ну… жалкие слова надо прощать, непременно. Жалкие слова тешат душу… без них горе было бы слишком тяжело у людей. Ракитин ушел в переулок. Пока Ракитин будет
думать о
своих обидах, он будет всегда уходить в переулок… А дорога… дорога-то большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в конце ее… А?.. что читают?»
Однако как я в силах наблюдать за собой, —
подумал он в ту же минуту еще с большим наслаждением, — а они-то решили там, что я с
ума схожу!» Дойдя до
своего дома, он вдруг остановился под внезапным вопросом: «А не надо ль сейчас, теперь же пойти к прокурору и все объявить?» Вопрос он решил, поворотив опять к дому: «Завтра все вместе!» — прошептал он про себя, и, странно, почти вся радость, все довольство его собою прошли в один миг.
— И сам
ума не приложу, батюшка, отцы вы наши: видно, враг попутал. Да, благо, подле чужой межи оказалось; а только, что греха таить, на нашей земле. Я его тотчас на чужой-то клин и приказал стащить, пока можно было, да караул приставил и
своим заказал: молчать, говорю. А становому на всякий случай объяснил: вот какие порядки, говорю; да чайком его, да благодарность… Ведь что, батюшка,
думаете? Ведь осталось у чужаков на шее; а ведь мертвое тело, что двести рублев — как калач.
Вчера Полозову все представлялась натуральная мысль: «я постарше тебя и поопытней, да и нет никого на свете умнее меня; а тебя, молокосос и голыш, мне и подавно не приходится слушать, когда я
своим умом нажил 2 миллиона (точно, в сущности, было только 2, а не 4) — наживи — ка ты, тогда и говори», а теперь он
думал: — «экой медведь, как поворотил; умеет ломать», и чем дальше говорил он с Кирсановым, тем живее рисовалась ему, в прибавок к медведю, другая картина, старое забытое воспоминание из гусарской жизни: берейтор Захарченко сидит на «Громобое» (тогда еще были в ходу у барышень, а от них отчасти и между господами кавалерами, военными и статскими, баллады Жуковского), и «Громобой» хорошо вытанцовывает под Захарченкой, только губы у «Громобоя» сильно порваны, в кровь.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и
подумает: «какой он благородный человек, знал, что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня
своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в
уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
Штофф в
свою очередь наблюдал всех остальных, улыбался и
думал: «Нечего сказать, хорошенькие две семейки!» Его больше всего смешило то, как Мышников ревнует
свою Прасковью Ивановну. Тоже нашел занятие… Да, видно, правда, что каждый дурак по-своему с
ума сходит.
При этом он горячо высказал
свое мнение, что князя весьма странно и бог знает с чего назвали идиотом, что он
думает о нем совершенно напротив, и что, уж конечно, этот человек себе на
уме.
— А ежели она у меня с
ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не
своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь
думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
— Очень даже!.. Природного
ума пропасть имеет; но надменен и мстителен до последней степени. Он, я
думаю, во всю жизнь
свою никогда и никому не прощал не только малейшей обиды, но даже неповиновения.
На этот раз вы выразили
свое мнение очень удачно, а то я уже начинал
думать, что у этого малого
ум бойчее, чем у некоторых ученых…
— Ты, говорит,
думаешь, что я и впрямь с
ума спятил, так нет же, все это была штука. Подавай, говорю, деньги, или прощайся с жизнью; меня, говорит, на покаянье пошлют, потому что я не в
своем уме — свидетели есть, что не в
своем уме, — а ты в могилке лежать будешь.
«Каждый, кажется, мужик, —
думал он, — способный, как животное, перетаскивать на
своих плечах тяжесть, нужней для Петербурга, чем человек думающий, как будто бы
ума уж здесь больше всего накопилось, тогда как в сущности одна только хитрость, коварство и терпение сюда пролезли.
Надо очертить ее магическим кругом, не очень тесно, чтоб она не заметила границ и не переступила их, хитро овладеть не только ее сердцем — это что! это скользкое и непрочное обладание, а
умом, волей, подчинить ее вкус и нрав
своему, чтоб она смотрела на вещи через тебя,
думала твоим
умом…
— Нет! — говорил он, — кончите эту пытку сегодня; сомнения, одно другого чернее, волнуют мой
ум, рвут на части сердце. Я измучился; я
думаю, у меня лопнет грудь от напряжения… мне нечем увериться в
своих подозрениях; вы должны решить все сами; иначе я никогда не успокоюсь.
— Все. Как она любит тебя! Счастливец! Ну, вот ты все плакал, что не находишь страсти: вот тебе и страсть: утешься! Она с
ума сходит, ревнует, плачет, бесится… Только зачем вы меня путаете в
свои дела? Вот ты женщин стал навязывать мне на руки. Этого только недоставало: потерял целое утро с ней. Я
думал, за каким там делом: не имение ли хочет заложить в Опекунский совет… она как-то говорила… а вот за каким: ну дело!
— Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то, как не вас? Много ли у нас таких, как вы? Вы цены себе не знаете. Хлопот полон рот: тут и
своя стройка вертится на
уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то не сходимся… а как,
думаю, не поехать?.. что она там,
думаю, одна-то, без меня станет делать? человек не молодой: чай, голову растеряет.
— Да как же-с? — начал он сам, осторожно смотря на Степана Трофимовича с
своего стула. — Вдруг призвали меня и спрашивают «конфиденциально», как я
думаю в собственном мнении: помешан ли Николай Всеволодович или в
своем уме? Как же не удивительно?
— Почему же неумным? Бог есть разум всего, высший
ум! — возразила Зинаида Ираклиевна, вероятно, при этом думавшая: «А я вот тебя немножко и прихлопнула!». В то же время она взглянула на
своего молодого друга, как бы желая знать, одобряет ли он ее; но тот молчал, и можно было
думать, что все эти старички с их мнениями казались ему смешны: откровенный Егор Егорыч успел, однако, вызвать его на разговор.
— Ах ты леший! — вскричал князь, — да как это тебе на
ум взбрело? Да если б я только
подумал про кого, я б у них у обоих
своими руками сердце вырвал!
— Ты
думаешь, Бог-то далеко, так он и не видит? — продолжает морализировать Порфирий Владимирыч, — ан Бог-то — вот он. И там, и тут, и вот с нами, покуда мы с тобой говорим, — везде он! И все он видит, все слышит, только делает вид, будто не замечает. Пускай, мол, люди
своим умом поживут; посмотрим, будут ли они меня помнить! А мы этим пользуемся, да вместо того чтоб Богу на свечку из достатков
своих уделить, мы — в кабак да в кабак! Вот за это за самое и не подает нам Бог ржицы — так ли, друг?
Целую ночь он не спал, все
думал думу: как бы теперь, однако, помочь
своему министру юстиции? Это совсем не то, что Варнавку избить. Тут нужно бы
умом подвигать. Как же это: одним
умом, без силы? Если бы хоть при этом… как в сказках, ковер-самолет, или сапоги-скороходы, или… невидимку бы шапку! Вот тогда бы он знал, что сделать очень умное, а то… Дьякон решительно не знал, за что взяться, а взяться было необходимо.
— А я на что похож? Не-ет, началась расслойка людям, и теперь у каждого должен быть
свой разбег. Вот я, в городе Вологде, в сумасшедшем доме служил, так доктор — умнейший господин! — сказывал мне: всё больше год от году сходит людей с
ума. Это значит — начали
думать! Это с непривычки сходят с
ума, — не привыкши кульё на пристанях носить, обязательно надорвёшься и грыжу получишь, как вот я, — так и тут — надрывается душа с непривычки
думать!
Несколько времени Софья Николавна щадила больного старика и
думала своими внушениями остановить Николая в пределах сносного приличия; она надеялась на его
ум, надеялась на то, что он должен знать ее твердый характер и не решится довести ее до крайности; но злобный азиятец (как его все в доме называли) был заранее уверен в победе и старался вызвать Софью Николавну на горячую вспышку.
А когда мысленно делаю себя чьим-нибудь судьей, то я, в здравом
уме,
думаю, как король Лир
думал в
своем помешательстве: стоит только вникнуть в историю преступлений и видишь: «нет виноватых».
Косяков чувствовал, что старик пришел недаром, потому что он все неспроста делал, что-нибудь да держит он на
уме и уж наверное знает, куда старуха прячет
свои деньги. Косяков даже удивился, как он раньше об этом не
подумал: подпоить божьего человека — он все и разболтает… Эта мысль очень понравилась Косякову, и он решил привести ее в исполнение.
Можно было
подумать, что старый брагинский дом охвачен огнем и Татьяна Власьевна спасала от разливавшегося пожара последние крохи. Она заставила и Нюшу все прибирать и прятать и боязливо заглядывала в окна, точно боялась, что вот-вот наедут неизвестные враги и разнесут брагинские достатки по перышку. Нюша видела, что бабушка не в
своем уме, но ничего не возражала ей и машинально делала все, что та ее заставляла.
Бабушка, при всей
своей проницательности, этого не замечала: она была так честна, что не могла
подумать, чтобы кому-нибудь могла прийти в голову сатанинская мысль вооружать дитя против матери. И из-за чего и для чего все это делалось? Кажется, единственно из-за того, что в нашем обществе всем тяжело переносить присутствие лица с
умом ясным и с характером твердым и открытым.
Гавриловна. То-то вот, ты говоришь, примеры-то? Лучше бы она сама хороший пример показывала! А то только и кричит: смотри да смотри за девками! А что за ними смотреть-то? Малолетные они, что ли? У всякого человека
свой ум в голове. Пущай всякий сам о себе и
думает. Смотрят-то только за пятилетними, чтоб они не сбаловали чего-нибудь. Эка жизнь девичья! Нет-то хуже ее на свете! А не хотят того рассудить: много ли девка в жизнь-то радости видит! Ну, много ли? — скажи.
Но все же передо мной в тяжелые минуты вставали глаза Изборского, глубокие, умные и детски-наивные… Да, он много
думал не над одними специальными вопросами. Глаза мудреца и ребенка… Но, если они могут так ясно смотреть на мир, то это оттого, что он не «увидел» того, что я увидел. Увидеть значит не только отразить в
уме известный зрительный образ и найти для него название. Это значит пустить его так, как я его пустил в
свою душу…
«Люди — те же шакалы, те же!» — повторял он мысленно, идя к
своей гостинице, хотя перед тем только еще поутру
думал: «Хорошо, если бы кого-нибудь из этих каналий, в пример прочим, на каторгу закатали!» А теперь что он говорил?.. По
уму он был очень строгий человек, а сердцем — добрый и чувствительный.
«Ну и страшно же на свете жить!» —
думает Кузьма Жучок, глядя в беспросветно-темные, огромные, страдальческие глаза Жегулева и не в силах, по скромному
уму своему, связать с ним воедино улыбку бледных уст. Забеспокоился и одноглазый Слепень, но, не умея словами даже близко подойти к
своему чувству, сказал угрюмо...
О шахматах я имел смутное представление, но поневоле удовлетворился этим ответом, смешав в
уме шашечную доску с игральными костями и картами. «Одним словом — игрок!» —
подумал я, ничуть не разочаровавшись ответом, а, напротив, укрепив
свое восхищение. Игрок — значит молодчинище, хват, рисковый человек. Но, будучи поощрен, я вознамерился спросить что-то еще, как портьера откинулась, и вошел Поп.
Под разными предлогами, пренебрегая гнев госпожи
своей, Ольга отлучалась от скучной работы и старалась встретить где-нибудь в отдаленной пустой комнате Вадима; и странно! она почти всегда находила его там, где
думала найти — и тогда просьбы, ласки, все хитрости были употребляемы, чтобы выманить желанную тайну — однако он был непреклонен; умел отвести разговор на другой предмет, занимал ее разными рассказами — но тайны не было; она дивилась его
уму, его бурному нраву, начинала проникать в его сумрачную душу и заметила, что этот человек рожден не для рабства: — и это заставило ее иметь к нему доверенность; немудрено; — власть разлучает гордые души, а неволя соединяет их.