Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
X л е с т а к
о в (принимая деньги).Покорнейше благодарю. Я вам тотчас пришлю их из деревни… у меня это вдруг… Я вижу, вы благородный человек. Теперь
другое дело.
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «
О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и
другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова поговорить
о деле. Ну что,
друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите
о злодеях или
о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем
другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.
Городничий. В
других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники больше заботятся
о своей, то есть, пользе. А здесь, можно сказать, нет
другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет!
О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги: говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с
другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет
о жизни человека… (К Осипу.)Ну что,
друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Почтмейстер. Нет,
о петербургском ничего нет, а
о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый
друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Городничий.
О, уж там наговорят! Я думаю, поди только да послушай — и уши потом заткнешь. (Обращаясь к Осипу.)Ну,
друг…
«Грехи, грехи, — послышалось
Со всех сторон. — Жаль Якова,
Да жутко и за барина, —
Какую принял казнь!»
— Жалей!.. — Еще прослушали
Два-три рассказа страшные
И горячо заспорили
О том, кто всех грешней?
Один сказал: кабатчики,
Другой сказал: помещики,
А третий — мужики.
То был Игнатий Прохоров,
Извозом занимавшийся,
Степенный и зажиточный...
Стародум(один). Он, конечно, пишет ко мне
о том же,
о чем в Москве сделал предложение. Я не знаю Милона; но когда дядя его мой истинный
друг, когда вся публика считает его честным и достойным человеком… Если свободно ее сердце…
Стародум.
О! такого-то доброго, что я удивляюсь, как на твоем месте можно выбирать жену из
другого рода, как из Скотининых?
Правдин. Я поведу его в мою комнату.
Друзья, давно не видавшись,
о многом говорить имеют.
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях.
О мой
друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Стародум. Оттого, мой
друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста?
О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Правдин. Мой
друг! Не спрашивай
о том, что столько ей прискорбно… Ты узнаешь от меня, какие грубости…
Стародум. Льстец есть тварь, которая не только
о других, ниже
о себе хорошего мнения не имеет. Все его стремление к тому, чтоб сперва ослепить ум у человека, а потом делать из него, что ему надобно. Он ночной вор, который сперва свечу погасит, а потом красть станет.
Не забудем, что летописец преимущественно ведет речь
о так называемой черни, которая и доселе считается стоящею как бы вне пределов истории. С одной стороны, его умственному взору представляется сила, подкравшаяся издалека и успевшая организоваться и окрепнуть, с
другой — рассыпавшиеся по углам и всегда застигаемые врасплох людишки и сироты. Возможно ли какое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеют возникнуть из сопоставления стихий столь противоположных?
Но происшествие это было важно в том отношении, что если прежде у Грустилова еще были кое-какие сомнения насчет предстоящего ему образа действия, то с этой минуты они совершенно исчезли. Вечером того же дня он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ, а
другому юродивому, Яшеньке, предоставил кафедру философии, которую нарочно для него создал в уездном училище. Сам же усердно принялся за сочинение трактата:"
О восхищениях благочестивой души".
Праздников два: один весною, немедленно после таянья снегов, называется Праздником Неуклонности и служит приготовлением к предстоящим бедствиям;
другой — осенью, называется Праздником Предержащих Властей и посвящается воспоминаниям
о бедствиях, уже испытанных.
Проснувшись, глуповцы с удивлением узнали
о случившемся; но и тут не затруднились. Опять все вышли на улицу и стали поздравлять
друг друга, лобызаться и проливать слезы. Некоторые просили опохмелиться.
Ибо, встретившись где-либо на границе, обыватель одного города будет вопрошать об удобрении полей, а обыватель
другого города, не вняв вопрошающего, будет отвечать ему
о естественном строении миров.
В краткий период безначалия (см."Сказание
о шести градоначальницах"), когда в течение семи дней шесть градоначальниц вырывали
друг у
друга кормило правления, он с изумительною для глуповца ловкостью перебегал от одной партии к
другой, причем так искусно заметал следы свои, что законная власть ни минуты не сомневалась, что Козырь всегда оставался лучшею и солиднейшею поддержкой ее.
Но река продолжала свой говор, и в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но есть и
другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего будет". Да; это был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали лицом к лицу два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и
другой, который врывался откуда-то со стороны и заявлял
о совершенной своей независимости от первого.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича
о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря
другими словами, Фердыщенко понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь
о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
Науки бывают разные; одни трактуют об удобрении полей,
о построении жилищ человеческих и скотских,
о воинской доблести и непреоборимой твердости — сии суть полезные;
другие, напротив, трактуют
о вредном франмасонском и якобинском вольномыслии,
о некоторых якобы природных человеку понятиях и правах, причем касаются даже строения мира — сии суть вредные.
На первый раз разговор не имел
других последствий, но мысль
о поросячьих духах глубоко запала в душу предводителя.
А поелику навоз производить стало всякому вольно, то и хлеба уродилось столько, что, кроме продажи, осталось даже на собственное употребление:"Не то что в
других городах, — с горечью говорит летописец, — где железные дороги [
О железных дорогах тогда и помину не было; но это один из тех безвредных анахронизмов, каких очень много встречается в «Летописи».
Изобразив изложенное выше, я чувствую, что исполнил свой долг добросовестно. Элементы градоначальнического естества столь многочисленны, что, конечно, одному человеку обнять их невозможно. Поэтому и я не хвалюсь, что все обнял и изъяснил. Но пускай одни трактуют
о градоначальнической строгости,
другие —
о градоначальническом единомыслии, третьи —
о градоначальническом везде-первоприсутствии; я же, рассказав, что знаю
о градоначальнической благовидности, утешаю себя тем...
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает
о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к
другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Никто, однако ж, на клич не спешил; одни не выходили вперед, потому что были изнежены и знали, что порубление пальца сопряжено с болью;
другие не выходили по недоразумению: не разобрав вопроса, думали, что начальник опрашивает, всем ли довольны, и, опасаясь, чтоб их не сочли за бунтовщиков, по обычаю, во весь рот зевали:"Рады стараться, ваше-е-е-ество-о!"
20) Угрюм-Бурчеев, бывый прохвост. [Искаженное наименование «профоса» — солдата в армии XVIII века, убиравшего нечистоты и приводившего в исполнение приговоры
о телесном наказании.] Разрушил старый город и построил
другой на новом месте.
О чем он может с таким жаром рассказывать
другому? — думала она, глядя на двух пешеходов.
Она думала теперь именно, когда он застал ее, вот
о чем: она думала, почему для
других, для Бетси, например (она знала ее скрытую для света связь с Тушкевичем), всё это было легко, а для нее так мучительно?
Он говорил то самое, что предлагал Сергей Иванович; но, очевидно, он ненавидел его и всю его партию, и это чувство ненависти сообщилось всей партии и вызвало отпор такого же, хотя и более приличного озлобления с
другой стороны. Поднялись крики, и на минуту всё смешалось, так что губернский предводитель должен был просить
о порядке.
Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным лицом, спутанными волосами и обнаженными по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела на малину, от всей души желая, чтоб она застыла и не проварилась. Княгиня, чувствуя, что на нее, как на главную советницу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид, что она занята
другим и не интересуется малиной, говорила
о постороннем, но искоса поглядывала на жаровню.
— Может быть, для тебя нет. Но для
других оно есть, — недовольно хмурясь, сказал Сергей Иванович. — В народе живы предания
о православных людях, страдающих под игом «нечестивых Агарян». Народ услыхал
о страданиях своих братий и заговорил.
Другое было то, что, прочтя много книг, он убедился, что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения, ничего
другого не подразумевали под ними и что они, ничего не объясняя, только отрицали те вопросы, без ответа на которые он чувствовал, что не мог жить, а старались разрешить совершенно
другие, не могущие интересовать его вопросы, как, например,
о развитии организмов,
о механическом объяснении души и т. п.
Он прочел и
другую статью, финансовую, в которой упоминалось
о Бентаме и Милле и подпускались шпильки министерству.
После обычных вопросов
о желании их вступить в брак, и не обещались ли они
другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась новая служба. Кити слушала слова молитвы, желая понять их смысл, но не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
Но он не сделал ни того, ни
другого, а продолжал жить, мыслить и чувствовать и даже в это самое время женился и испытал много радостей и был счастлив, когда не думал
о значении своей жизни.
Не говоря уже
о том, что Кити интересовали наблюдения над отношениями этой девушки к г-же Шталь и к
другим незнакомым ей лицам, Кити, как это часто бывает, испытывала необъяснимую симпатию к этой М-llе Вареньке и чувствовала, по встречающимся взглядам, что и она нравится.
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё
о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а
другой другого полка.
Мадам Шталь говорила с Кити как с милым ребенком, на которого любуешься, как на воспоминание своей молодости, и только один раз упомянула
о том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь и вера и что для сострадания к нам Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на
другое.
Но, вспомнив
о наморднике, она встряхнула им и опять начала переставлять одну за
другою свои точеные ножки.
Вронский покатился со смеху. И долго потом, говоря уже
о другом, закатывался он своим здоровым смехом, выставляя свои крепкие сплошные зубы, когда вспоминал
о каске.
Но прошла неделя,
другая, третья, и в обществе не было заметно никакого впечатления;
друзья его, специалисты и ученые, иногда, очевидно из учтивости, заговаривали
о ней. Остальные же его знакомые, не интересуясь книгой ученого содержания, вовсе не говорили с ним
о ней. И в обществе, в особенности теперь занятом
другим, было совершенное равнодушие. В литературе тоже в продолжение месяца не было ни слова
о книге.
Ни у кого не спрашивая
о ней, неохотно и притворно-равнодушно отвечая на вопросы своих
друзей о том, как идет его книга, не спрашивая даже у книгопродавцев, как покупается она, Сергей Иванович зорко, с напряженным вниманием следил за тем первым впечатлением, какое произведет его книга в обществе и в литературе.