Неточные совпадения
И Корсунский завальсировал, умеряя шаг, прямо на толпу
в левом
углу залы, приговаривая: «pardon, mesdames, pardon, pardon, mesdames» и, лавируя между морем кружев, тюля и лент и не зацепив ни за перышко, повернул круто свою даму, так что открылись ее тонкие ножки
в ажурных чулках, а шлейф разнесло опахалом и закрыло им колени Кривину.
В левом
углу залы, она видела, сгруппировался цвет общества.
— Ах, я очень рада! — отвечала Бетси, тотчас же поняв, что он говорит про Анну. И, вернувшись
в залу, они стали
в углу. — Он уморит ее, — сказала Бетси значительным шопотом. — Это невозможно, невозможно…
Но прежде необходимо знать, что
в этой комнате было три стола: один письменный — перед диваном, другой ломберный — между окнами у стены, третий угольный —
в углу, между дверью
в спальню и дверью
в необитаемый
зал с инвалидною мебелью.
В дальнем
углу залы, почти спрятавшись за отворенной дверью буфета, стояла на коленях сгорбленная седая старушка. Соединив руки и подняв глаза к небу, она не плакала, но молилась. Душа ее стремилась к богу, она просила его соединить ее с тою, кого она любила больше всего на свете, и твердо надеялась, что это будет скоро.
В тишине прошли через три комнаты, одна — большая и пустая, как
зал для танцев, две другие — поменьше, тесно заставлены мебелью и комнатными растениями, вышли
в коридор, он переломился под прямым
углом и уперся
в дверь, Бердников открыл ее пинком ноги.
Минут через двадцать писатель возвратился
в зал; широкоплечий, угловатый, он двигался не сгибая ног, точно шел на ходулях, — эта величественная, журавлиная походка придавала
в глазах Самгина оттенок ходульности всему, что писатель говорил. Пройдя, во главе молодежи,
в угол, писатель, вкусно и громко чмокнув, поправил пенсне, нахмурился, картинно, жестом хормейстера, взмахнул руками.
— Просим! Про-осим! — заревели вдруг несколько человек, привстав со стульев, глядя
в дальний
угол зала.
И вот он сидит
в углу дымного
зала за столиком, прикрытым тощей пальмой, сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного листа. Наблюдать — трудно, над столами колеблется пелена сизоватого дыма, и лица людей плохо различимы, они как бы плавают и тают
в дыме, все глаза обесцвечены, тусклы. Но хорошо слышен шум голосов, четко выделяются громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин вспоминает страницы ужина у банкира, написанные Бальзаком
в его романе «Шагреневая кожа».
Тут Самгин услыхал, что шум рассеялся, разбежался по
углам, уступив место одному мощному и грозному голосу. Углубляя тишину, точно выбросив людей из
зала, опустошив его, голос этот с поразительной отчетливостью произносил знакомые слова, угрожающе раскладывая их по знакомому мотиву. Голос звучал все более мощно, вызывая отрезвляющий холодок
в спине Самгина, и вдруг весь
зал точно обрушился, разломились стены, приподнялся пол и грянул единодушный, разрушающий крик...
Но гулять «с мсьё Обломовым», сидеть с ним
в углу большой
залы, на балконе… что ж из этого? Ему за тридцать лет: не станет же он говорить ей пустяков, давать каких-нибудь книг… Да этого ничего никому и
в голову не приходило.
Но Верочка обегала все
углы и уже возвращалась сверху, из внутренних комнат, которые,
в противоположность большим нижним
залам и гостиным, походили на кельи, отличались сжатостью, уютностью и смотрели окнами на все стороны.
К вечеру второго дня нашли Веру, сидящую на полу,
в углу большой
залы, полуодетую. Борис и жена священника, приехавшая
в тот день, почти силой увели ее оттуда и положили
в постель.
Он достал из
угла натянутый на рамку холст, который готовил давно для портрета Веры, взял краски, палитру. Молча пришел он
в залу, угрюмо, односложными словами, велел Василисе дать каких-нибудь занавесок, чтоб закрыть окна, и оставил только одно; мельком исподлобья взглянул раза два на Крицкую, поставил ей кресло и сел сам.
Длинный-предлинный стол, над ним веер, висящий с потолка вдоль всего стола, и
в углу два не очень мягкие, некрасивые дивана составляли все убранство
залы.
Не нашед ключа, Владимир возвратился
в залу, — ключ лежал на столе, Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, прижавшегося
в угол; топор блестел у него, и, обратись к нему со свечою, Владимир узнал Архипа-кузнеца.
Предводитель прочитал другую бумагу — то был проект адреса.
В нем говорилось о прекрасной заре будущего и о могущественной длани, указывающей на эту зарю. Первую приветствовали с восторгом, перед второю — преклонялись и благоговели. И вдруг кто-то
в дальнем
углу зала пропел...
В одно из воскресений Федос исполнил свое обещание и забрался после обеда к нам, детям. И отец и мать отдыхали
в спальнях. Мы чуть слышно расхаживали по большой
зале и говорили шепотом, боясь разбудить гувернантку, которая сидела
в углу в креслах и тоже дремала.
Во втором
зале этого трактира,
в переднем
углу, под большим образом с неугасимой лампадой, за отдельным столиком целыми днями сидел старик, нечесаный, небритый, редко умывающийся, чуть не оборванный… К его столику подходят очень приличные, даже богатые, известные Москве люди. Некоторым он предлагает сесть. Некоторые от него уходят радостные, некоторые — очень огорченные.
В одно из моих ранних посещений клуба я проходил
в читальный
зал и
в «говорильне» на ходу, мельком увидел старика военного и двух штатских, сидевших на диване
в углу, а перед ними стоял огромный,
в черном сюртуке, с львиной седеющей гривой, полный энергии человек, то и дело поправлявший свое соскакивающее пенсне, который ругательски ругал «придворную накипь», по протекции рассылаемую по стране управлять губерниями.
Ранее, до «Щербаков», актерским трактиром был трактир Барсова
в доме Бронникова, на
углу Большой Дмитровки и Охотного ряда. Там существовал знаменитый Колонный
зал,
в нем-то собирались вышеупомянутые актеры и писатели, впоследствии перешедшие
в «Щербаки», так как трактир Барсова закрылся, а его помещение было занято Артистическим кружком, и актеры, день проводившие
в «Щербаках», вечером бывали
в Кружке.
Мальчик встал, весь красный, на колени
в углу и стоял очень долго. Мы догадались, чего ждет от нас старик Рыхлинский. Посоветовавшись, мы выбрали депутацию, во главе которой стал Суханов, и пошли просить прощения наказанному. Рыхлинский принял депутацию с серьезным видом и вышел на своих костылях
в зал. Усевшись на своем обычном месте, он приказал наказанному встать и предложил обоим противникам протянуть друг другу руки.
Потом он улегся на голом полу,
Всё скоро уснуло
в сторожке,
Я думала, думала… лежа
в углуНа мерзлой и жесткой рогожке…
Сначала веселые были мечты:
Я вспомнила праздники наши,
Огнями горящую
залу, цветы,
Подарки, заздравные чаши,
И шумные речи, и ласки… кругом
Всё милое, всё дорогое —
Но где же Сергей?.. И подумав о нем,
Забыла я всё остальное!
Занятия происходили
в зале, а Петр Елисеич шагал по ней из
угла в угол, заложив руки за спину.
В живых черных глазах этого лица видно много уцелевшего огня и нежности, а характерные
заломы в углах тонких губ говорят о силе воли и сдержанности.
В зале было довольно чисто.
В углу стояло фортепиано, по стенам ясеневые стулья с плетенками, вязаные занавески на окнах и две клетки с веселыми канарейками.
Вход, передняя и
зал также подходили к лакею.
В передней помещалась массивная ясневая вешалка и мизерное зеркальце с фольговой лирой
в верху черной рамки;
в углу стояла ширма, сверх которой виднелись вбитые
в стенку гвозди и развешанная на них простыня.
Зал ничем не изобличал сенаторского жилья.
В нем стояли только два большие зеркала с хорошими подзеркальниками. Остальное все было грязновато и ветхо, далее была видна гостиная поопрятнее, а еще далее — довольно роскошный женский будуар.
Был случай, что Симеон впустил
в залу какого-то пожилого человека, одетого по-мещански. Ничего не было
в нем особенного: строгое, худое лицо с выдающимися, как желваки, костистыми, злобными скулами, низкий лоб, борода клином, густые брови, один глаз заметно выше другого. Войдя, он поднес ко лбу сложенные для креста пальцы, но, пошарив глазами по
углам и не найдя образа, нисколько не смутился, опустил руку, плюнул и тотчас же с деловым видом подошел к самой толстой во всем заведении девице — Катьке.
Пока студенты пили коньяк, пиво и водку, Рамзес все приглядывался к самому дальнему
углу ресторанного
зала, где сидели двое: лохматый, седой крупный старик и против него, спиной к стойке, раздвинув по столу локти и опершись подбородком на сложенные друг на друга кулаки, сгорбился какой-то плотный, низко остриженный господин
в сером костюме. Старик перебирал струны лежавших перед ним гуслей и тихо напевал сиплым, но приятным голосом...
У отца не было кабинета и никакой отдельной комнаты;
в одном
углу залы стояло домашнее, Акимовой работы, ольховое бюро; отец все сидел за ним и что-то писал.
Павел между тем глядел
в угол и
в воображении своем представлял, что, вероятно,
в их длинной
зале расставлен был стол, и труп отца, бледный и похолоделый, положен был на него, а теперь отец уже лежит
в земле сырой, холодной, темной!.. А что если он
в своем одночасье не умер еще совершенно и ожил
в гробу? У Павла сердце замерло, волосы стали дыбом при этой мысли. Он прежде всего и как можно скорее хотел почтить память отца каким-нибудь серьезно добрым делом.
В левом
углу зала отворилась высокая дверь, из нее, качаясь, вышел старичок
в очках. На его сером личике тряслись белые редкие баки, верхняя бритая губа завалилась
в рот, острые скулы и подбородок опирались на высокий воротник мундира, казалось, что под воротником нет шеи. Его поддерживал сзади под руку высокий молодой человек с фарфоровым лицом, румяным и круглым, а вслед за ними медленно двигались еще трое людей
в расшитых золотом мундирах и трое штатских.
Мало-помалу образовались
в зале кружки, и даже Алексей Дмитрич, желая принять участие
в общем разговоре, начал слоняться из одного
угла в другой, наводя на все сердца нестерпимое уныние. Женский пол скромно пробирался через
зал в гостиную и робко усаживался по стенке,
в ожидании хозяек.
Зала была оклеена какими-то удивительно приятного цвета обоями;
в углу стоял мраморный камин с бронзовыми украшениями и с своими обычными принадлежностями, у которых ручки были позолочены. Через тяжелую драпировку виднелось, что
в гостиной была поставлена целая роща кактусов, бананов, олеандров, и все они затейливо осеняли стоявшую промеж них разнообразнейших форм мебель. У директора была квартира казенная и на казенный счет меблируемая.
Приятность этих ощущений
в нем была, однако, уничтожена мгновенно, когда он взглянул
в один из
углов залы и увидел господина с бородой, стоявшего по-прежнему у колонны, и около него — Белавина.
Мы пришли
в нашу детскую спальню: все детские ужасы снова те же таились во мраке
углов и дверей; прошли гостиную — та же тихая, нежная материнская любовь была разлита по всем предметам, стоявшим
в комнате; прошли
залу — шумливое, беспечное детское веселье, казалось, остановилось
в этой комнате и ждало только того, чтобы снова оживили его.
В зале, куда вышел он принять на этот раз Николая Всеволодовича (
в другие разы прогуливавшегося, на правах родственника, по всему дому невозбранно), воспитанный Алеша Телятников, чиновник, а вместе с тем и домашний у губернатора человек, распечатывал
в углу у стола пакеты; а
в следующей комнате, у ближайшего к дверям
залы окна, поместился один заезжий, толстый и здоровый полковник, друг и бывший сослуживец Ивана Осиповича, и читал «Голос», разумеется не обращая никакого внимания на то, что происходило
в зале; даже и сидел спиной.
«Вот и отлично, — подумала Бизюкина. — По крайней мере есть хоть одна комната, где все совершенно как следует». Затем она сделала на письменном столе два пятна чернилами, опрокинула ногой
в углу плевальницу и рассыпала по полу песок… Но, боже мой! возвратясь
в зал, акцизница заметила, что она было чуть-чуть не просмотрела самую ужасную вещь: на стене висел образ!
Приказано было метрдотелю, чтобы ввесть меня
в оранжерею при доме и напротив самого
зала, куда государь войдет,
в углу где-нибудь между цветами поставить.
Ровно
в шесть часов вечера приехал добродушный немец
в Голубиную Солободку, к знакомому домику; не встретив никого
в передней,
в зале и гостиной, он хотел войти
в спальню, но дверь была заперта; он постучался, дверь отперла Катерина Алексевна; Андрей Михайлыч вошел и остановился от изумления: пол был устлан коврами; окна завешены зелеными шелковыми гардинами; над двуспальною кроватью висел парадный штофный занавес;
в углу горела свечка, заставленная книгою; Софья Николавна лежала
в постели, на подушках
в парадных же наволочках, одетая
в щегольской, утренний широкий капот; лицо ее было свежо, глаза блистали удовольствием.
Эта фигура безотчетно нравящегося сложения поднялась при моем появлении с дивана, стоявшего
в левом от входа
углу зала; минуя овальный стол, она задела его, отчего оглянулась на помеху, и, скоро подбежав ко мне, остановилась, нежно покачивая головкой.
Самое совмещение обитателей вод было так же несообразно, как
в упомянутом балете: тут двигались
в виде крупных белотелых судаков массивные толстопузые советники; полудремал
в угле жирный черный налим
в длинном купеческом сюртуке, только изредка дуновением уст отгонявший от себя неотвязную муху; вдоль стены
в ряд на стульях сидели смиренными плотицами разнокалиберные просительницы — все с одинаково утомленным и утомляющим видом; из
угла в угол по
зале, как ерш с карасем, бегали взад и вперед курносая барышня-просительница
в венгерских сапожках и сером платьице, подобранном на пажи, с молодым гусаром
в венгерке с золотыми шнурками.
Бобров, усталый, почти больной после вчерашней вспышки, сидел одиноко
в углу станционной
залы и очень много курил.
На платформе раздался продолжительный звонок, возвещавший отход поезда с ближайшей станции. Между инженерами произошло смятение. Андрей Ильич наблюдал из своего
угла с насмешкой на губах, как одна и та же трусливая мысль мгновенно овладела этими двадцатью с лишком человеками, как их лица вдруг стали серьезными и озабоченными, руки невольным быстрым движением прошлись по пуговицам сюртуков, по галстукам и фуражкам, глаза обратились
в сторону звонка. Скоро
в зале никого не осталось.
Священник и дьякон начали облачаться. Принесли кадило, из которого сыпались искры и шел запах ладана и
угля. Зажгли свечи. Приказчики вошли
в залу на цыпочках и стали у стены
в два ряда. Было тихо, даже никто не кашлянул.
— Человечек! — ласково сказал Маякин, придя
в зал гостиницы и направляясь
в отдаленный
угол. — Подай-ка мне клюквенного квасу бутылочку…
Он не подал ей руки и, круто повернувшись, пошел прочь от нее. Но у двери
в зал почувствовал, что ему жалко ее, и посмотрел на нее через плечо. Она стояла там,
в углу, одна, руки ее неподвижно лежали вдоль туловища, а голова была склонена.
Они не пошли
в комнату, где собирались товарищи, а сели
в общей
зале в углу. Было много публики, но пьяных не замечалось, хотя речи звучали громко и ясно, слышалось необычное возбуждение. Климков по привычке начал вслушиваться
в разговоры, а мысль о Саше, не покидая его, тихо развивалась
в голове, ошеломлённой впечатлениями дня, но освежаемой приливами едкой ненависти к шпиону и страха перед ним.
К сумеркам Долинский, значительно успокоенный, снова долго ходил из
угла в угол по
зале.
Те же бутылки водки с единственной закуской — огурцом и черным хлебом, те же лица, пьяные, зверские, забитые, молодые и старые, те же хриплые голоса, тот же визг избиваемых баб (по-здешнему «теток»), сидящих частью
в одиночку, частью гурьбой
в заднем
углу «
залы», с своими «котами».