Неточные совпадения
— «
Вот и живи хорошей, нравственной жизнью, — думал он, глядя на сияющего, здорового, веселого
и добродушного председателя, который, широко расставляя локти, красивыми белыми руками расправлял густые
и длинные седеющие бакенбарды по обеим сторонам шитого воротника, — «он всегда доволен
и весел, а
я мучаюсь».
—
И вот я прошу вас взяться за это.
— Ведь
я знаю, всё это — вино;
вот я завтра скажу смотрителю, он вас проберет.
Я слышу — пахнет, — говорила надзирательница. — Смотрите, уберите всё, а то плохо будет, — разбирать вас некогда. По местам
и молчать.
—
Вот не думала, не гадала, — тихо сказала Маслова. — Другие что делают —
и ничего, а
я ни за что страдать должна.
— Ну, так
вот вчера в суде эту Катюшу судили,
и я был присяжным.
— Да,
я всему причиной.
И вот это изменило все мои планы.
«Он в освещенном вагоне, на бархатном кресле сидит, шутит, пьет, а
я вот здесь, в грязи, в темноте, под дождем
и ветром — стою
и плачу», подумала Катюша, остановилась
и, закинув голову назад
и схватившись за нее руками, зарыдала.
Ну-с, так ваше дело или дело, которое интересует вас, — продолжал он, — ведено скверно, хороших поводов к кассации нет, но всё-таки попытаться кассировать можно,
и я вот написал следующее.
—
Я вот привез вам подписать прошение, — сказал Нехлюдов, немного удивляясь на тот бойкий вид, с которым она нынче встретила его. — Адвокат составил прошение,
и надо подписать,
и мы пошлем в Петербург.
—
Вот кабы прежде адвокат бы хороший… — перебила она его. — А то этот мой защитник дурачок совсем был. Всё
мне комплименты говорил, — сказала она
и засмеялась. — Кабы тогда знали, что
я вам знакома, другое б было. А то что? Думают все — воровка.
— Прочтете, — увидите. Заключенная, политическая.
Я при них состою. Так
вот она просила
меня.
И хотя
и не разрешено, но по человечеству… — ненатурально говорил надзиратель.
— Да,
вот тебе
и правый суд, ils n’en font point d’autres, [иного они не творят,] — сказал он для чего-то по-французски. —
Я знаю, ты не согласен со
мною, но что же делать, c’est mon opinion bien arrêtée, [это мое твердое убеждение,] — прибавил он, высказывая мнение, которое он в разных видах в продолжение года читал в ретроградной, консервативной газете. —
Я знаю, ты либерал.
Вот Фанарин,
я не знаю его лично, да
и по моему общественному положению наши пути не сходятся, но он положительно дурной человек, вместе с тем позволяет себе говорить на суде такие вещи, такие вещи…
—
Я вот был у вице-губернатора,
и вот разрешение, — сказал Нехлюдов, подавая бумагу. —
Я желал бы видеть Маслову.
— Взяли
и меня и вот теперь высылают… — закончила она свою историю. — Но это ничего.
Я чувствую себя превосходно, самочувствие олимпийское, — сказала она
и улыбнулась жалостною улыбкою.
— Да, еще
вот что, — сказал Нехлюдов, не входя в гостиную
и останавливаясь у двери. —
Мне говорили, что вчера в тюрьме наказывали телесно людей. Правда ли это?
— Ну, так
вот что, — сказала она. — Вы
меня оставьте, это
я вам верно говорю. Не могу
я. Вы это совсем оставьте, — сказала она дрожащими губами
и замолчала. — Это верно. Лучше повешусь.
— А ты лесу дай, — сзади вступился маленький, невзрачный мужичок. —
Я хотел летось загородить, так ты
меня на три месяца затурил вшей кормить в зàмок.
Вот и загородил.
— Захотелось нашу мужицкую еду посмотреть? Дотошный ты, барин, посмотрю
я на тебя. Всё ему знать надо. Сказывала — хлеб с квасом, а еще щи, снытки бабы вчера принесли;
вот и щи, апосля того — картошки.
—
Я так же думаю, как
и вы, — сказал Нехлюдов, —
и считаю грехом владеть землею.
И вот хочу отдать ее.
—
Я затем
и приехал:
я не хочу больше владеть землею; да
вот надо обдумать, как с нею разделаться.
— Ну,
вот, — сказал Нехлюдов, — вы
мне скажите, если бы царь сказал, чтобы землю отобрать от помещиков
и раздать крестьянам…
— Так что это не так просто, как кажется, — сказал Нехлюдов. —
И об этом не мы одни, а многие люди думают.
И вот есть один американец, Джордж, так он
вот как придумал.
И я согласен с ним.
— А плата должна быть такая, чтобы было не дорого
и не дешево… Если дорого, то не выплатят,
и убытки будут, а если дешево, все станут покупать друг у друга, будут торговать землею.
Вот это самое
я хотел сделать у вас.
—
Вот хорошо-то, что поймал тебя! А то никого в городе нет. Ну, брат, а ты постарел, — говорил он, выходя из пролетки
и расправляя плечи. —
Я только по походке
и узнал тебя. Ну, что ж, обедаем вместе? Где у вас тут кормят порядочно?
— Приезжай. Своих уж у
меня нет. Но
я держу за Гришиных лошадей. Помнишь? У него хорошая конюшня. Так
вот приезжай,
и поужинаем.
— Нет,
вот мне еще пишут сектанты, — сказал Нехлюдов, вынимая из кармана письмо сектантов. — Это удивительное дело, если справедливо, чтò они пишут.
Я нынче постараюсь увидать их
и узнать, в чем дело.
—
Вот какие вопросы вы задаете! Ну-с, это, батюшка, философия. Что ж, можно
и об этом потолковать.
Вот приезжайте в субботу. Встретите у
меня ученых, литераторов, художников. Тогда
и поговорим об общих вопросах, — сказал адвокат, с ироническим пафосом произнося слова: «общие вопросы». — С женой знакомы. Приезжайте.
— Дюфар-француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело хорошее, ну
и нажился. У нашей барышни купил всё имение. Теперь он нами владеет. Как хочет, так
и ездит на нас. Спасибо, сам человек хороший. Только жена у него из русских, — такая-то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда. Ну,
вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают,
я чай.
—
Я близко стою к одной из них, к Масловой, — сказал Нехлюдов, —
и вот желал бы видеть ее:
я еду в Петербург для подачи кассационной жалобы по ее делу.
И хотел передать
вот это. Это только фотографическая карточка, — сказал Нехлюдов, вынимая из кармана конверт.
— Да ведь народ бедствует.
Вот я сейчас из деревни приехал. Разве это надо, чтоб мужики работали из последних сил
и не ели досыта, а чтобы мы жили в страшной роскоши, — говорил Нехлюдов, невольно добродушием тетушки вовлекаемый в желание высказать ей всё, что он думал.
—
Вот не ожидал тебя здесь встретить, — сказал он, подходя к Нехлюдову, улыбаясь губами, между тем как глаза его оставались грустными. —
Я и не знал, что ты в Петербурге.
— Уж позволь
мне знать лучше тебя, — продолжала тетка. — Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, — всё вышло оттого, что одна личность просила
меня приберечь на время его бумаги, а
я, не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в ту же ночь сделали обыск
и взяли
и бумаги
и ее
и вот держали до сих пор, требовали, чтоб она сказала, от кого получила.
— Да я-то не знала. Думаю —
я выдала. Хожу, хожу от стены до стены, не могу не думать. Думаю: выдала. Лягу, закроюсь
и слышу — шепчет кто-то
мне на ухо: выдала, выдала Митина, Митина выдала. Знаю, что это галлюцинация,
и не могу не слушать. Хочу заснуть — не могу, хочу не думать — тоже не могу.
Вот это было ужасно! — говорила Лидия, всё более
и более волнуясь, наматывая на палец прядь волос
и опять разматывая ее
и всё оглядываясь.
— Ты говоришь о моем намерении жениться на Катюше? Так видишь ли,
я решил это сделать, но она определенно
и твердо отказала
мне, — сказал он,
и голос его дрогнул, как дрожал всегда, когда он говорил об этом. — Она не хочет моей жертвы
и сама жертвует, для нее, в ее положении, очень многим,
и я не могу принять этой жертвы, если это минутное.
И вот я еду за ней
и буду там, где она будет,
и буду, сколько могу, помогать, облегчать ее участь.
—
Вот так-то, — продолжал фабричный, — то хороша-хороша, а то
и заскрипит, как телега немазанная. Мавра, так
я говорю?
—
Вот так-то, хороша-хороша, да до поры до времени, а попади ей вожжа под хвост, она то сделает, что
и вздумать нельзя… Верно
я говорю. Вы
меня, барин, извините.
Я выпил, ну, что же теперь делать… — сказал фабричный
и стал укладываться спать, положив голову на колени улыбающейся жены.
— Да, — сказал он вдруг. —
Меня часто занимает мысль, что
вот мы идем вместе, рядом с ними, — с кем с «ними»? С теми самыми людьми, за которых мы
и идем. А между тем мы не только не знаем, но
и не хотим знать их. А они, хуже этого, ненавидят нас
и считают своими врагами.
Вот это ужасно.
—
Вот это-то
мне и нужно было знать, — продолжал Симонсон. —
Я желал знать, любя ее, желая ей блага, нашли ли бы вы благом ее брак со
мной?
— Да, поэт, фантазер, такие люди не выдерживают одиночки, — сказал Новодворов. —
Я вот, когда попадал в одиночку, не позволял воображению работать, а самым систематическим образом распределял свое время. От этого всегда
и переносил хорошо.
— Оттого
и разные веры, что людям верят, а себе не верят.
И я людям верил
и блудил, как в тайге; так заплутался, что не чаял выбраться.
И староверы,
и нововеры,
и субботники,
и хлысты,
и поповцы,
и беспоповцы,
и австрияки,
и молокане,
и скопцы. Всякая вера себя одна восхваляет.
Вот все
и расползлись, как кутята [Кутята — щенки.] слепые. Вер много, а дух один.
И в тебе,
и во
мне,
и в нем. Значит, верь всяк своему духу,
и вот будут все соединены. Будь всяк сам себе,
и все будут заедино.
—
Я сопутствовал партии арестантов, в которой есть лицо
мне близкое, — сказал Нехлюдов, —
и вот приехал просить ваше превосходительство отчасти об этом лице
и еще об одном обстоятельстве.
— Ну,
вот и прекрасно. Сюда, видите ли, приехал англичанин, путешественник. Он изучает ссылку
и тюрьмы в Сибири. Так
вот он у нас будет обедать,
и вы приезжайте. Обедаем в пять,
и жена требует исполнительности.
Я вам тогда
и ответ дам
и о том, как поступить с этой женщиной, а также о больном. Может быть,
и можно будет оставить кого-нибудь при нем.
Мне удалось посодействовать разрешению дела там,
и вот посылаю тебе копию с помилования по адресу, который дала
мне графиня Екатерина Ивановна.