Неточные совпадения
И вот едва мы разместились в новом вагоне (
мне пришлось сесть в одном спальном отделении с бесшабашными советниками), как тотчас же бросились к окнам
и начали смотреть.
— Ха-ха! ведь
и меня наделили! Как же! заполучил-таки тысячки две чернозёмцу!
Вот так потеха была! Хотите? — говорят. Ну, как, мол, не хотеть: с моим, говорю, удовольствием! А! какова потеха! Да, батенька, только у нас такие дела могут даром проходить!Да-с, только у нас-с. Общественного мнения нет, печать безмолвствует — валяй по всем по трем! Ха-ха!
— Ну
вот! — воскликнул он горестно, — не говорил ли
я вам! Где это видано! где допустили бы такое расхищение! давно ли такая, можно сказать, непроходимость была —
и вдруг налицо одни пеньки!
Вот почему
я не со всяким встречным связываюсь
и предпочитаю быть осторожным с людьми, не помнящими родства.
И вдруг подходит ко
мне простодушнейший мужчина, в теплом картузе с козырьком, точно
вот сейчас из-под Гадяча выскочил.
—
Вот здесь хлеба-то каковы! — сказал Дыба, подмигивая
мне, —
и у нас бы, по расписанию, не хуже должны быть, ан вместо того саранча… Ишь ведь! саранчу ухитрились акклиматизировать! Вы как об этом полагаете… а?
Мальчик без штанов. Нескладно что-то ты говоришь, немчура. Лучше, чем похабничать-то, ты
мне вот что скажи: правда ли, что у вашего царя такие губернии есть, в которых яблоки
и вишенье по дорогам растут
и прохожие не рвут их?
Мальчик без штанов. Не дошел? Ну, нечего толковать:
я и сам, признаться, в этом не тверд. Знаю, что праздник у нас на селе, потому что
и нам, мальчишкам, в этот день портки надевают, а от бога или от начальства эти праздники приказаны — не любопытствовал. А ты
мне вот еще что скажи: слыхал
я, что начальство здешнее вас, мужиков, никогда скверными словами не ругает — неужто это правда?
Мальчик без штанов. А
я такую сигнацию выдумал: предъявителю выдается из разменной кассы… плюха! 40
Вот ты
меня и понимай!
Мальчик без штанов. Где тебе понять! Сказывал уж
я тебе, что ты за грош черту душу продал, —
вот он теперь тебе
и застит свет!
Поэтому нет ничего мудреного, что, возвратясь из дневной экскурсии по окрестностям, он говорит самому себе:
вот я и по деревням шлялся,
и с мужичками разговаривал,
и пиво в кабачке с ними пил —
и ничего, сошло-таки с рук! а попробуй-ка
я таким образом у нас в деревне, без предписания начальства, явиться — сейчас руки к лопаткам
и марш к становому… ах, подлость какая!
Так
вот оно как. Мы, русские, с самого Петра I усердно"учим по-немецку"
и все никакого случая поймать не можем, а в Берлине уж
и теперь"случай"предвидят,
и, конечно, не для того, чтоб читать порнографическую литературу г. Цитовича, учат солдат"по-русску". Разумеется,
я не преминул сообщить об этом моим товарищам по скитаниям, которые нашли, что факт этот служит новым подтверждением только что формулированного решения: да, Берлин ни для чего другого не нужен, кроме как для человекоубивства.
Перед героями простые люди обязываются падать ниц, обожать их, забыть об себе, чтоб исключительно любоваться
и гордиться ими, —
вот как
я понимаю героев!
И во всяком месте нужно обождать, во всяком нужно выслушать признание соотечественника: «с вас за сеанс берут полторы марки, а с
меня только марку; а
вот эта старуха-немка платит всего восемьдесят пфеннигов».
Это платье, по-видимому, уж совсем хорошо, но
вот тут… нужно, чтоб было двеноги, а где они, «две ноги»?"За что же, однако,
меня в институте учитель прозвал tete de linotte! [ветреницей] совсем уж
я не такая…"
И опять бонапартист перед глазами, но уж не тот, не прежний.
Статуя должна быть проста
и ясна, как сама правда,
и, как правда же, должна предстоять перед всеми в безразличии своей наготы, никому не обещая воздаяния
и всем говоря:
вот я какая!
По крайней мере,
я испытал нечто подобное на себе. Представьте себе, вновь встретился с Удавом
и Дыбой —
и обрадовался.
И они
мне обрадовались
и в один голос воскликнули:
Вот как! ну,
и слава богу!
Произнося эту филиппику, Удав был так хорош, что
я положительно залюбовался им. Невольно думалось:
вот он, настоящий-то русский трибун! Но, с другой стороны, думалось
и так: а ну, как кто-нибудь нас подслушает?
Вот, Юнгфрау, говорил
я, кабы ты была в Уфимской губернии,
и тебя бы причислили к лику башкирских земель.
— Послужил —
и будет! — говорил неизвестный голос, —
и заметь,
я ни о чем никогда не просил, ничего не, ждал… кроме спасиба! Простого, русского спасиба… кажется, немного!
И вот… Но нет, довольно, довольно, довольно!
Граф. Не вполне так, но в значительной мере — да. Бывают, конечно, примеры, когда даже экзекуция оказывается недостаточною; но в большинстве случаев —
я твердо в этом убежден — довольно одного хорошо выполненного окрика,
и дело в шляпе.
Вот почему, когда
я был при делах, то всегда повторял господам исправникам: от вас зависит — все,вам дано — все,
и потому вы должны будете ответить — за все!
— Примером-с? ну, что бы, например? Ну, например, в настоящую минуту вы идете завтракать. Следовательно,
вот так
и извольте говорить: понеже наступило время, когда
я имею обыкновение завтракать, завтрак же можно получить только в ресторане, — того ради поеду в ресторан (или в отель)
и закажу, что
мне понравится.
—
Я рассчитываю на вас, Подхалимов! Надо же, наконец! надо, чтоб знали! Человек жил, наполнил вселенную громом —
и вдруг… нигде его нет! Вы понимаете… нигде! Утонул
и даже круга на воде… пузырей по себе не оставил!
Вот это-то именно
я и желал бы, чтоб вы изобразили! Пузырей не оставил… поймите это!
Действие оканчивается тем, что молодой граф получил аттестат об отличном окончании курса наук (по выбору родителей)
и, держа оный в руках, восклицает: «
Вот и желанный аттестат получен! но спросите
меня по совести, что
я знаю,
и я должен буду ответить:
я знаю, что
я ничего не знаю!»
С окончанием войны пьяный угар прошел
и наступило веселое похмелье конца пятидесятых годов. В это время Париж уже перестал быть светочем мира
и сделался сокровищницей женских обнаженностей
и съестных приманок. Нечего было ждать оттуда, кроме модного покроя штанов, а следовательно, не об чем было
и вопрошать. Приходилось искать пищи около себя…
И вот тогда-то именно
и было положено основание той"благородной тоске", о которой
я столько раз упоминал в предыдущих очерках.
И вот, как только приехали мы в Версаль, так
я сейчас же ЛабулИ под ручку —
и айда в Hotel des Reservoirs 31. [Самой собой разумеется, что вся последующая сцена есть чистый вымысел. (Примеч. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)]
— А
вот я и еще одну проруху за вами заметил. Давеча, как мы в вагоне ехали, все вы, французы, об конституции поминали… А по-моему, это пустое дело.
Воображаю, как он вытаращит глаза, когда проснется
и увидит перед собой addition! [ресторанный счет] Вот-то,
я думаю, выругается!
В словах первого слышится
и горечь опасения,
и желание прельстить
и разжалобить клиента:
вот я как в твою пользу распинаюсь, смотри же
и ты не надуй!
Но как ни мало привлекательна была речь Клемансо
и вообще вся обстановка палатского заседания, все-таки, выходя из палаты,
я не мог воздержаться, чтоб не воскликнуть:
вот кабы у нас так!
Даже тайный советник Куроцапов, встретившись со
мной на бульваре
и насмотревшись на здешние порядки, —
и тот воскликнул:"
Вот так правительство!
А
я пойду в портерную или в питейный, налакаюсь досыта, ворочусь домой
и лягу спать!
Вот тебе
и комиссия!
Знает ли он, что
вот этот самый обрывок сосиски, который как-то совсем неожиданно вынырнул из-под груды загадочных мясных фигурок, был вчера ночью обгрызен в Maison d'Or [«Золотом доме» (ночной ресторан)] генерал-майором Отчаянным в сообществе с la fille Kaoulla? знает ли он, что в это самое время Юханцев, по сочувствию, стонал в Красноярске, а члены взаимного поземельного кредита восклицали: «Так
вот она та пропасть, которая поглотила наши денежки!» Знает ли он, что
вот этой самой рыбьей костью (на ней осталось чуть-чуть мясца) русский концессионер Губошлепов ковырял у себя в зубах, тщетно ожидая в кафе Риш ту же самую Кауллу
и мысленно ропща: сколько тыщ уж эта шельма из
меня вымотала, а все только одни разговоры разговаривает!
Этим объясняется
и легкость, с которою русские сходятся между собой за границей,
и те укоры, которые они впоследствии адресуют самим себе по поводу своих заграничных связей."
И мне нечего делать,
и тебе нечего делать" —
вот первое основание для сближения.
— А! ну
вот… вчера, что ли, приехали? — бормотал он сконфуженно, — а
я было… ну, очень рад! очень рад! Садитесь! садитесь, что, как у нас… в России? Цветет
и благоухает… а? Об господине Пафнутьеве не знаете ли чего?
— Действительно… Говорят, правда, будто бы
и еще хуже бывает, но в своем роде
и Пинега… Знаете ли что?
вот мы теперь в Париже благодушествуем, а как вспомню
я об этих Пинегах да Колах — так
меня и начнет всего колотить! Помилуйте! как тут на Венеру Милосскую смотреть, когда перед глазами мечется Верхоянск… понимаете… Верхоянск?! А впрочем, что ж
я! Говорю, а главного-то
и не знаю: за что ж это вас?
— Вот-вот-вот. Был
я, как вам известно, старшим учителем латинского языка в гимназии —
и вдруг это наболело во
мне… Всё страсти да страсти видишь… Один пропал, другой исчез… Начитался, знаете, Тацита, да
и задал детям, для перевода с русского на латинский, период:"Время, нами переживаемое, столь бесполезно-жестоко, что потомки с трудом поверят существованию такой человеческой расы, которая могла оное переносить!"7
— Да-с, так
вот сидим мы однажды с деточками в классе
и переводим:"время, нами переживаемое"…
И вдруг — инспектор-с. Посидел, послушал. А
я вот этой случайности-то
и не предвидел-с. Только прихожу после урока домой, сел обедать — смотрю: пакет! Пожалуйте! Являюсь."Вы в Пинеге бывали?" — Не бывал-с. — "Так
вот познакомьтесь".
Я было туда-сюда: за что? — "Так вы не знаете? Это
мне нравится! Он… не знает! Стыдитесь, сударь! не увеличивайте вашей вины нераскаянностью!"
— Ну, так вы
вот что сделайте. Напишите все по пунктам, как
я вам сказал, да
и присовокупите, что, кроме возложенного на вас поручения, надеетесь еще то-то
и то-то выполнить. Это, дескать, уж в знак признательности. А в заключение:"
и дабы повелено было сие мое прошение"…
— Истинно вам говорю: глядишь это, глядишь, какое нынче везде озорство пошло, так инда тебя ножом по сердцу полыснет! Совсем жить невозможно стало. Главная причина: приспособиться никак невозможно. Ты думаешь: давай буду жить так! — бац! живи
вот как! Начнешь жить по-новому — бац! живи опять по-старому! Уж на что
я простой человек, а
и то сколько раз говорил себе: брошу Красный Холм
и уеду жить в Петербург!
— Так знаете ли, что мы сделаем.
И вам скучно,
и Старосмысловым скучно,
и мне скучно. Так
вот мы соединимся вместе, да
и будем сообща скучать.
И заведем мы здесь свой собственный Красный Холм, как лучше не надо.
— Ведь
вот и добрый человек, а сколь жесток! — жаловался он
мне, — не хочет понять, что нам не деньги его нужны, а душа.
Ели
и пили мы целых полтора часа.
И вот, когда тайные советники впали, от усиленной еды, во младенчество, а прочие гости дошли до точки,
я улучил минуту
и, снявшись со стула, произнес спич.
Одним словом начальство
и отечество — это…
вот (
я вкладываю пальцы одной руки промежду пальцев другой руки
и Делаю вид, что никак не могу растащить)!
И вот, когда очутишься между двумя такими голосами, из которых один говорит:"правильно!", а другой:"правильно, черт возьми, но несносно!",
вот тогда-то
и приходит на ум: а что, ежели
я до времени помолчу!
И вот теперь, спустя много-много лет, благодаря случайному одиночеству, точно струя молодости на
меня хлынула. Дай, думаю, побегаю, как в старину бывало.
Свинья. А по-моему, так
и без того у нас свободы по горло.
Вот я безотлучно в хлеву живу —
и горюшка мало! Что
мне! Хочу — рылом в корыто уткнусь, хочу — в навозе кувыркаюсь… какой еще свободы нужно! (Авторитетно.)Изменники вы, как
я на вас погляжу… ась?
Я лежал как скованный, в ожидании, что вот-вот сейчас
и меня начнут чавкать.
Я, который всю жизнь в легкомысленной самоуверенности повторял: бог не попустит, свинья не съест! —
я вдруг во все горло заорал: съест свинья! съест!
— Очень мы оробели, chere madame, — прибавил
я. — Дома-то нас выворачивают-выворачивают — всё стараются, как бы лучше вышло. Выворотят наизнанку — нехорошо; налицо выворотят — еще хуже. Выворачивают да приговаривают: паче всего, вы не сомневайтесь! Ну, мы
и не сомневаемся, а только всеминутно готовимся:
вот сейчас опять выворачивать начнут!
Причем называют его general
и слушают его рассказы о том, как он был однажды сослан на каторгу, как его секли кнутом, как он с каторги бежал к бурятам, dans les steppes, [в степи] долгое время исправлял у них должность шамана, оттуда бежал — в Китай… et me voila a Paris. [
и вот я в Париже]