Неточные совпадения
Он
очень любил птиц, которых держал различных пород до сотни; кроме того, он был охотник ходить с ружьем за дичью и
удить рыбу; но самым нежнейшим предметом его привязанности была легавая собака Дианка.
Я, например,
очень еще не старый человек и только еще вступаю в солидный, околосорокалетний возраст мужчины; но — увы! — при всех моих тщетных поисках, более
уже пятнадцати лет перестал встречать милых уездных барышень, которым некогда посвятил первую любовь мою, с которыми, читая «Амалат-Бека» [«Амалат-Бек» — повесть писателя-декабриста А.А.Бестужева (1797—1837), выступавшего в печати под псевдонимом А.Марлинский.], обливался горькими слезами, с которыми перекидывался фразами из «Евгения Онегина», которым писал в альбом...
— Прощайте, сударь, — проговорил хозяин, тоже вставая. —
Очень вам благодарен. Предместник ваш снабжал меня книжками серьезного содержания: не оставьте и вы, — продолжал он, кланяясь. — Там заведено платить по десяти рублей в год: состояние я на это не имею, а
уж если будет благосклонность ваша обязать меня, убогого человека, безвозмездно…
— Да, — продолжал Калинович, подумав, — он был
очень умный человек и с неподдельно страстной натурой, но только в известной колее. В том, что он писал, он был
очень силен, зато
уж дальше этого ничего не видел.
Проворно выходил он из алтаря,
очень долго молился перед царскими вратами и потом
уже начинал произносить крестопоклонные изречения: «Господи владыко живота моего!» Положив три поклона, он еще долее молился и вслед за тем, как бы в духовном восторге, громко воскликнув: «Господи владыко живота моего!», клал четвертый земной поклон и, порывисто кланяясь молящимся, уходил в алтарь.
Несмотря на свои пятьдесят лет, князь мог еще быть назван, по всей справедливости, мужчиною замечательной красоты: благообразный с лица и несколько
уж плешивый, что, впрочем, к нему
очень шло, среднего роста, умеренно полный, с маленькими, красивыми руками, одетый всегда молодо, щеголевато и со вкусом, он имел те приятные манеры, которые напоминали несколько манеры ветреных, но милых маркизов.
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур
уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному
очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец,
очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
—
Очень хороший-с, — подтвердил Петр Михайлыч, — и теперь написал роман, которым прославился на всю Россию, — прибавил он несколько
уже нетвердым голосом.
— Умный бы старик, но
очень уж односторонен, — говорил он, идя домой, и все еще, видно, мало наученный этими опытами, на той же неделе придя в казначейство получать пенсию, не утерпел и заговорил с казначеем о Калиновиче.
В доме генеральши между тем, по случаю приезда гостя, происходила суетня: ключница отвешивала сахар, лакеи заливали в лампы масло и приготовляли стеариновые свечи; худощавый метрдотель успел
уже сбегать в ряды и захватить всю крупную рыбу, купил самого высшего сорта говядины и взял в погребке
очень дорогого рейнвейна.
Князь
очень уж ловко подошел с заднего крыльца к его собственному сердцу и
очень тонко польстил ему самому; а курение нашему я, даже самое грубое, имеет, как хотите, одуряющее свойство.
Все маленькие уловки были употреблены на это: черное шелковое платье украсилось бантиками из пунцовых лент; хорошенькая головка была убрана спереди буклями, и надеты были
очень миленькие коралловые сережки; словом, она хотела в этом гордом и напыщенном доме генеральши явиться достойною любви Калиновича, о которой там, вероятно,
уже знали.
Отец и дочь поехали; но оказалось что сидеть вдвоем на знакомых нам дрожках было
очень уж неудобно.
Но посреди этой глуши вдруг иногда запахнет отовсюду ландышем, зальется где-то
очень близко соловей, чирикнут и перекликнутся
уж бог знает какие птички, или шумно порхнет из-под куста тетерев…
Кавалькада начала собираться тотчас после обеда. М-r ле Гран и князек, давно
уже мучимые нетерпением, побежали взапуски в манеж, чтобы смотреть, как будут седлать лошадей. Княжна, тоже
очень довольная, проворно переоделась в амазонку. Княгиня кротко просила ее бога ради ехать осторожнее и не скакать.
Первый приехал стряпчий с женою, хорошенькою дочерью городничего, которая была
уже в счастливом положении, чего
очень стыдилась, а муж, напротив, казалось, гордился этим.
Его прислала на именины к князю мать, желавшая, чтоб он бывал в хороших обществах, и Кадников, завитой, в новой фрачной паре, был что-то
очень уж развязен и с глазами, налившимися кровью.
—
Очень хорош!.. А у маменьки моей нынче так ни ярового, ни ржи не будет. Озимь тогда
очень поздно сеяли, и то в грязь кидали; а овес… я
уж и не знаю отчего: видно, семена были плохи. Так неприятно это в хозяйстве!
Калинович еще раз поклонился, отошел и пригласил Полину. Та пожала ему с чувством руку. Визави их был m-r ле Гран, который танцевал с хорошенькой стряпчихой. Несмотря на счастливое ее положение, она заинтересовала француза донельзя: он с самого утра за ней ухаживал и беспрестанно смешил ее, хоть та ни слова не говорила по-французски, а он
очень плохо говорил по-русски, и как
уж они понимали друг друга — неизвестно.
— Наследство, — начал он с расстановкою, — если хотите,
очень хорошее, но для жизненных ресурсов совершенно
уж ненадежное: головные товары, mon cher, куда как туго продаются!..
Но есть, mon cher, другой разряд людей, гораздо
уже повыше; это… как бы назвать… забелка человечества: если не гении, то все-таки люди, отмеченные каким-нибудь особенным талантом, люди, которым, наконец, предназначено быть двигателями общества, а не сносливыми трутнями; и что я вас отношу к этому именно разряду, в том вы сами виноваты, потому что вы далеко
уж выдвинулись из вашей среды: вы не школьный теперь смотритель, а литератор, следовательно, человек, вызванный на
очень серьезное и широкое поприще.
— Один… ну, два, никак
уж не больше, — отвечал он сам себе, — и это еще в плодотворный год, а будут года хуже, и я хоть не поэт и не литератор, а
очень хорошо понимаю, что изящною словесностью нельзя постоянно и одинаково заниматься: тут человек кладет весь самого себя и по преимуществу сердце, а потому это дело
очень капризное: надобно ждать известного настроения души, вдохновенья, наконец, призванья!..
— Ну, покушать, так покушать… Живей! Марш! — крикнул Петр Михайлыч. Палагея Евграфовна пошла было… — Постой! — остановил ее,
очень уж довольный приездом Калиновича, старик. — Там княжеский кучер. Изволь ты у меня, сударыня, его накормить, вином, пивом напоить. Лошадкам дай овса и сена! Все это им за то, что они нам Якова Васильича привезли.
Два дня
уже тащился на сдаточных знакомый нам тарантас по тракту к Москве. Калинович почти не подымал головы от подушки. Купец тоже больше молчал и с каким-то упорством смотрел вдаль; но что его там занимало — богу известно. В Серповихе, станций за несколько от Москвы, у них ямщиком очутилась баба, в мужицких только рукавицах и шапке, чтоб не
очень уж признавали и забижали на дороге. Купец заметил было ей...
Уязвленный простодушными ответами полового, он перешел в следующую комнату и, к большому своему удовольствию, увидал там, хоть и не
очень короткого, но все-таки знакомого ему человека, некоего г-на Чиркина, который лет
уже пятнадцать постоянно присутствовал в этом заведении. В настоящую минуту он ел свиные котлеты и запивал их кислыми щами.
Когда Калинович, облекшись предварительно тоже в новое и
очень хорошее белье, надел фрачную пару с высокоприличным при ней жилетом, то, посмотревшись в зеркало, почувствовал себя, без преувеличения, как бы обновленным человеком; самый опытный глаз, при этой наружности, не заметил бы в нем ничего провинциального: довольно
уже редкие волосы, бледного цвета, с желтоватым отливом лицо; худощавый, стройный стан; приличные манеры — словом, как будто с детских еще лет водили его в живописных кафтанчиках гулять по Невскому, учили потом танцевать чрез посредство какого-нибудь мсье Пьеро, а потом отдали в университет не столько для умственного образования, сколько для усовершенствования в хороших манерах, чего, как мы знаем, совершенно не было, но что вложено в него было самой
уж, видно, природой.
— Да-с, вы говорите серьезное основание; но где ж оно и какое? Оно должно же по крайней мере иметь какую-нибудь систему, логическую последовательность, развиваться органически, а не метаться из стороны в сторону, — возразил редактор; но Калинович
очень хорошо видел, что он
уж только отыгрывался словами.
— Не
очень… пришел сюда
уж рассеяться… Сегодня, кажется, драма? — отвечал он, чтоб сказать что-нибудь.
— Оттого не хорошо, что не по-человечески говорят, не по-человечески ходит:
очень уж величественно! — отвечал с улыбкою, но довольно вежливо Белавин.
—
Очень рад с вами познакомиться, — говорил директор, протягивая к нему руку и устремляя
уж глаза на развернутую перед ним бумагу, и тем свидание это кончилось.
— Это ужасно! — воскликнул он. — Из целого Петербурга мне выпали на долю только эти два дуралея, с которыми, если еще пробыть месяц, так и сам поглупеешь, как бревно. Нет! — повторил он и, тотчас позвав к себе лакея, строжайшим образом приказал ему студента совсем не пускать, а немца решился больше не требовать. Тот, с своей стороны,
очень остался этим доволен и вовсе
уж не являлся.
Самые искренние его приятели в отношении собственного его сердца знали только то, что когда-то он был влюблен в девушку, которой за него не выдали, потом был в самых интимных отношениях с
очень милой и умной дамой, которая умерла; на все это, однако, для самого Белавина прошло, по-видимому, легко; как будто ни одного дня в жизни его не существовало, когда бы он был грустен, да и повода как будто к тому не было, — тогда как героя моего, при всех свойственных ему практических стремлениях, мы
уже около трех лет находим в истинно романтическом положении.
—
Уж вовсе у меня это не распущенность, а
очень сознательное чувство! — возразила Настенька.
— Гамлета
уж я, Яков Васильич, оставил, — отвечал студент наивно. — Он, как вы справедливо заметили,
очень глубок и тонок для меня в отделке; а теперь — так это приятно для меня, и я именно хотел, если позволите, посоветоваться с вами — в одном там знакомом доме устраивается благородный спектакль: ну, и, конечно, всей пьесы нельзя, но я предложил и хочу непременно поставить сцены из «Ромео и Юлии».
— Все это прекрасно, что вы бывали, и, значит, я не дурно сделал, что возобновил ваше знакомство; но дело теперь в том, мой любезнейший… если
уж начинать говорить об этом серьезно, то прежде всего мы должны быть совершенно откровенны друг с другом, и я прямо начну с того, что и я, и mademoiselle Полина
очень хорошо знаем, что у вас теперь на руках женщина… каким же это образом?.. Сами согласитесь…
Во все это Калиновича посвящали
очень подробно, как полухозяина, и только
уж после обеда, когда люди вообще бывают более склонны к задушевным беседам, князь успел навести разговор на главный предмет.
Кто не согласится, что под внешней обстановкой большей части свадеб прячется так много нечистого и грязного, что
уж, конечно, всякое тайное свидание какого-нибудь молоденького мальчика с молоденькой девочкой гораздо выше в нравственном отношении, чем все эти полуторговые сделки, а между тем все вообще «молодые» имеют какую-то праздничную и внушительную наружность, как будто они в самом деле совершили какой-нибудь великий, а для кого-то
очень полезный подвиг.
Нашему вице-губернатору предшествовал на этот раз приглашенный им из департамента
очень еще молодой человек, но
уже с геморроидальным цветом лица, одетый франтом, худощавый и вообще
очень похожий своим тоном и манерами на Калиновича, когда тот был молод, и, может быть, такой же будущий вице-губернатор, но пока еще только, как говорили, будущий секретарь губернского правления.
— Превосходные! — продолжал поручик, обращаясь
уже более к дамам. — Мебель обита пунцовым бархатом, с черными цветами — вещь, кажется,
очень обыкновенная, но в работе это дивно как хорошо! Потом эти канделябры, люстры и, наконец, огромнейшие картины фламандской школы! Я посмотрел на некоторые, и, конечно, судить трудно, но, должно быть, оригиналы — чудо, что такое!
Но, как бы ни было, вечер он проектировал все-таки с большим расчетом; только самые интимные и нужные люди были приглашены: губернатор с губернаторшей и с адъютантом, вице-губернатор с женой, семейство председателя казенной палаты, прокурор с двумя молодыми правоведами, прекрасно говорившими по-французски, и, наконец, инженерный поручик, на всякий случай, если
уж обществу будет
очень скучно, так чтоб заставить его играть на фортепьяно — и больше никого.
Секретарь Экзархатов, бывший свидетель этой сцены и
очень уж, кажется, скромный человек, не утерпел и, пришедши в правление, рассказал, как председатель прижимал руку к сердцу, возводил глаза к небу и уверял совершенно тоном гоголевского городничего, что он сделал это «по неопытности, по одной только неопытности», так что вице-губернатору, заметно, сделалось гадко его слушать.
В последний вечер перед сдачей должности своей несчастный смотритель сидел, понурив голову, в сырой и мрачной камере князя. Сальная овечка тускло горела на столе. Невдалеке от нее валялся огрызок огурца на тарелке и стоял штоф водки, собственно для Медиокритского купленный, из которого он рюмочку — другую
уже выпил; князь ходил взад и вперед. Видимо, что между ними происходил
очень серьезный разговор.
Пускай потешится и пострижет… шерстки, одно дело, заранее
уж позапасено, а другое, может быть, и напредь сего, хоть не
очень шибко, а все-таки станет подрастать!» Калинович тоже как будто бы действовал по сказке Папушкина.