Неточные совпадения
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были
уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал
очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
— Да вот
уж второй год. Здоровье их
очень плохо стало. Пьют много, — сказала она.
Потому ли, что дети непостоянны или
очень чутки и почувствовали, что Анна в этот день совсем не такая, как в тот, когда они так полюбили ее, что она
уже не занята ими, — но только они вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к ней, и их совершенно не занимало то, что она уезжает.
— Ты слишком
уже подчеркиваешь свою нежность, чтоб я
очень ценила, — сказала она тем же шуточным тоном, невольно прислушиваясь к звукам шагов Вронского, шедшего за ними. «Но что мне за дело?» подумала она и стала спрашивать у мужа, как без нее проводил время Сережа.
— Говорят, что это
очень трудно, что только злое смешно, — начал он с улыбкою. — Но я попробую. Дайте тему. Всё дело в теме. Если тема дана, то вышивать по ней
уже легко. Я часто думаю, что знаменитые говоруны прошлого века были бы теперь в затруднении говорить умно. Всё умное так надоело…
Левин
очень хорошо знал, что «как бы не тронулся» значило, что семянной английский овес
уже испортили, — опять не сделали того, что он приказывал.
Константин Левин был
очень рад, тем более что он не ждал
уже в это лето брата Николая.
Левин
уже давно сделал замечание, что, когда с людьми бывает неловко от их излишней уступчивости, покорности, то
очень скоро сделается невыносимо от их излишней требовательности и придирчивости. Он чувствовал, что это случится и с братом. И, действительно, кротости брата Николая хватило не надолго. Он с другого же утра стал раздражителен и старательно придирался к брату, затрогивая его за самые больные места.
— Вам хорошо говорить, — сказала она, — когда у вас миллионы я не знаю какие, а я
очень люблю, когда муж ездит ревизовать летом. Ему
очень здорово и приятно проехаться, а у меня
уж так заведено, что на эти деньги у меня экипаж и извозчик содержатся.
— Кондуктор, противно пословице, хотел по платью проводить меня вон; но тут
уж я начал выражаться высоким слогом, и… вы тоже, — сказал он, забыв его имя и обращаясь к Каренину, — сначала по полушубку хотели тоже изгнать меня, но потом заступились, за что я
очень благодарен.
Княгиня Щербацкая находила, что сделать свадьбу до поста, до которого оставалось пять недель, было невозможно, так как половина приданого не могла поспеть к этому времени; но она не могла не согласиться с Левиным, что после поста было бы
уже и слишком поздно, так как старая родная тетка князя Щербацкого была
очень больна и могла скоро умереть, и тогда траур задержал бы еще свадьбу.
— Я
очень рада одному, — сказала Анна Голенищеву, когда они
уже возвращались. — У Алексея будет atelier хороший.
Так как он не знал этого и вдохновлялся не непосредственно жизнью, а посредственно, жизнью
уже воплощенною искусством, то он вдохновлялся
очень быстро и легко и так же быстро и легко достигал того, что то, что он писал, было
очень похоже на тот род, которому он хотел подражать.
Большие волосы и
очень открытый лоб давали внешнюю значительность лицу, в котором было одно маленькое детское беспокойное выражение, сосредоточившееся над
узкою переносицей.
— Да
уж это ты говорил. Дурно, Сережа,
очень дурно. Если ты не стараешься узнать того, что нужнее всего для христианина, — сказал отец вставая, — то что же может занимать тебя? Я недоволен тобой, и Петр Игнатьич (это был главный педагог) недоволен тобой… Я должен наказать тебя.
— Да что же думать? Он (он разумелся Сергей Иванович) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он
уж не так молод, но всё-таки, я знаю, за него и теперь пошли бы многие… Она
очень добрая, но он мог бы…
— Я
очень рад, поедем. А вы охотились
уже нынешний год? — сказал Левин Весловскому, внимательно оглядывая его ногу, но с притворною приятностью, которую так знала в нем Кити и которая так не шла ему. — Дупелей не знаю найдем ли, а бекасов много. Только надо ехать рано. Вы не устанете? Ты не устал, Стива?
— Ты не то хотела спросить? Ты хотела спросить про ее имя? Правда? Это мучает Алексея. У ней нет имени. То есть она Каренина, — сказала Анна, сощурив глаза так, что только видны были сошедшиеся ресницы. — Впрочем, — вдруг просветлев лицом, — об этом мы всё переговорим после. Пойдем, я тебе покажу ее. Elle est très gentille. [Она
очень мила.] Она ползает
уже.
Когда он узнал всё, даже до той подробности, что она только в первую секунду не могла не покраснеть, но что потом ей было так же просто и легко, как с первым встречным, Левин совершенно повеселел и сказал, что он
очень рад этому и теперь
уже не поступит так глупо, как на выборах, а постарается при первой встрече с Вронским быть как можно дружелюбнее.
―
Очень рад встретиться, ― сказал он. ― А я вас тогда искал на выборах, но мне сказали, что вы
уже уехали, ― сказал он ему.
—
Очень,
очень рада, — повторила она, и в устах ее для Левина эти простые слова почему-то получили особенное значение. — Я вас давно знаю и люблю и по дружбе со Стивой и за вашу жену… я знала ее
очень мало времени, но она оставила во мне впечатление прелестного цветка, именно цветка. И она
уж скоро будет матерью!
Место, которое он занимал, было, очевидно
очень хорошо пять лет тому назад, но теперь
уж было не то.
— У нас теперь идет железная дорога, — сказал он, отвечая на его вопрос. — Это видите ли как: двое садятся на лавку. Это пассажиры. А один становится стоя на лавку же. И все запрягаются. Можно и руками, можно и поясами, и пускаются чрез все залы. Двери
уже вперед отворяются. Ну, и тут кондуктором
очень трудно быть!
Так что он
уже был
очень рад приезду княгини Мягкой, прекратившей их уединение вдвоем.
— О, да, это
очень… — сказал Степан Аркадьич, довольный тем, что будут читать и дадут ему немножко опомниться. «Нет,
уж видно лучше ни о чем не просить нынче» — думал он, — только бы, не напутав, выбраться отсюда».
На Царицынской станции поезд был встречен стройным хором молодых людей, певших: «Славься». Опять добровольцы кланялись и высовывались, но Сергей Иванович не обращал на них внимания; он столько имел дел с добровольцами, что
уже знал их общий тип, и это не интересовало его. Катавасов же, за своими учеными занятиями не имевший случая наблюдать добровольцев,
очень интересовался ими и расспрашивал про них Сергея Ивановича.
— Да, но вам, может быть, легче вступить в сношения, которые всё-таки необходимы, с человеком приготовленным. Впрочем, как хотите. Я
очень рад был услышать о вашем решении. И так
уж столько нападков на добровольцев, что такой человек, как вы, поднимает их в общественном мнении.
— Ну, я рада, что ты начинаешь любить его, — сказала Кити мужу, после того как она с ребенком у груди спокойно уселась на привычном месте. — Я
очень рада. А то это меня
уже начинало огорчать. Ты говорил, что ничего к нему не чувствуешь.
— А ты
очень испугался? — сказала она. — И я тоже, но мне теперь больше страшно, как
уж прошло. Я пойду посмотреть дуб. А как мил Катавасов! Да и вообще целый день было так приятно. И ты с Сергеем Иванычем так хорош, когда ты захочешь… Ну, иди к ним. А то после ванны здесь всегда жарко и пар…
Неточные совпадения
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь,
уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После
уже офицер, который мне
очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Вчерашнего дни я…» Ну, тут
уж пошли дела семейные: «…сестра Анна Кириловна приехала к нам с своим мужем; Иван Кирилович
очень потолстел и всё играет на скрипке…» — и прочее, и прочее.
Городничий,
уже постаревший на службе и
очень неглупый по-своему человек.
Прыщ был
уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще
очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
Последствия этих заблуждений сказались
очень скоро.
Уже в 1815 году в Глупове был чувствительный недород, а в следующем году не родилось совсем ничего, потому что обыватели, развращенные постоянной гульбой, до того понадеялись на свое счастие, что, не вспахав земли, зря разбросали зерно по целине.