Неточные совпадения
«Сколько бы у нас общей радости было, кабы покойница была жива», — говорил
он сам
с собою и
с навернувшимися слезами на
глазах уходил в кабинет и долго уж оттуда не возвращался…
Экзархатов поднял на
него немного
глаза и снова потупился.
Он очень хорошо знал Калиновича по университету, потому что
они были одного курса и два года сидели на одной лавке; но тот, видно, нашел более удобным отказаться от знакомства
с старым товарищем.
Мамзель Полина сидела невдалеке и рисовала карандашом детскую головку. Калинович представился на французском языке. Генеральша довольно пристально осмотрела
его своими мутными
глазами и, по-видимому, осталась довольна
его наружностью, потому что
с любезною улыбкою спросила...
Полина совсем почти прищурила
глаза и начала рисовать. Калинович догадался, что объявлением своей службы
он уронил себя в мнении своих новых знакомых, и, поняв,
с кем имеет дело, решился поправить это.
Все это Настенька говорила
с большим одушевлением;
глаза у ней разгорелись, щеки зарумянились, так что Калинович, взглянув на нее, невольно подумал сам
с собой: «Бесенок какой!» В конце этого разговора к
ним подошел капитан и начал ходить вместе
с ними.
Все эти рассказы еще более возвышали в
глазах Палагеи Евграфовны нового смотрителя, который, в свою очередь, после
его не совсем удачных визитов по чиновникам, решился, кажется, лучше присмотреться к самому городу и познакомиться
с его окрестностями.
Калинович продолжал извиняться и просить
с совершенно несвойственным
ему тоном унижения, так что старик уставил на
него пристальный взгляд и несколько минут как бы пытал
его глазами.
Петра Михайлыча
они застали тоже в большом испуге.
Он стоял, расставивши руки, перед Настенькой, которая в том самом платье, в котором была вечером, лежала
с закрытыми
глазами на диване.
Уездные барыни, из которых некоторые весьма секретно и благоразумно вели куры
с своими лакеями, а другие
с дьячками и семинаристами, — барыни эти, будто бы нравственно оскорбленные, защекотали как сороки, и между всеми
ними, конечно, выдавалась исправница, которая
с каким-то остервенением начала ездить по всему городу и рассказывать, что Медиокритский имел право это сделать, потому что пользовался большим вниманием этой госпожи Годневой, и что потом она сама своими
глазами видела, как эта безнравственная девчонка сидела, обнявшись
с молодым смотрителем, у окна.
Калинович отвечал тоже по-французски, что
он слышал о болезни генеральши и потому не смел беспокоить. Князь и Полина переглянулись:
им обоим понравилась ловко составленная молодым смотрителем французская фраза. Старуха продолжала хлопать
глазами, переводя
их без всякого выражения
с дочери на князя,
с князя на Калиновича.
Князь поцеловал у ней за это руку. Она взглянула на тюрик
с конфектами:
он ей подал весь и ушел. В уме
его родилось новое предположение. Слышав, по городской молве, об отношениях Калиновича к Настеньке,
он хотел взглянуть собственными
глазами и убедиться, в какой мере это было справедливо. Присмотревшись в последний визит к Калиновичу,
он верил и не верил этому слуху. Все это князь в тонких намеках объяснил Полине и прибавил, что очень было бы недурно пригласить Годневых на вечер.
Калинович, чего прежде никогда не бывало, прошел прямо к ней; и что
они говорили между собою — неизвестно, но только Настенька вышла в гостиную разливать чай
с довольно спокойным выражением в лице, хоть и
с заплаканными
глазами.
Калинович, никогда до двух часов ничего не евший, но не хотевший этого показать, стал выбирать
глазами, что бы взять, и m-r ле Гран обязательно предложил
ему котлет, отозвавшись о
них, и особенно о шпинате,
с большой похвалой.
Его прислала на именины к князю мать, желавшая, чтоб
он бывал в хороших обществах, и Кадников, завитой, в новой фрачной паре, был что-то очень уж развязен и
с глазами, налившимися кровью.
Княгиня, княжна и Полина уставили на певца свои лорнеты. М-r ле Гран вставил в
глаз стеклышко: всем хотелось видеть, каков
он собой. Оказалось, что это был белокурый парень
с большими голубыми
глазами, но и только.
В продолжение всего этого разговора
с них не спускала
глаз не танцевавшая и сидевшая невдалеке Полина. Еще на террасе она заметила взгляды Калиновича на княжну; но теперь, еще более убедившись в своем подозрении, перешла незаметно в гостиную, села около князя и, когда тот к ней обернулся, шепнула
ему что-то на ухо.
После молитвы старик принялся неторопливо стаскивать
с себя фуфайки, которых оказалось несколько и которые
он аккуратно складывал и клал на ближайший стул; потом принялся перевязывать фонтанели,
с которыми возился около четверти часа, и, наконец, уже вытребовав себе вместо одеяла простыню, покрылся ею, как саваном, до самого подбородка, и, вытянувшись во весь свой длинный рост, закрыл
глаза.
— Ты плачешь? — спросила она, почувствовав, что
с глаз его упала ей на щеку слеза.
В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов капитана, если бы сама судьба не помогла
ему совершенно помимо
его воли. Настенька, возвратившись
с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату.
Он было тотчас взял первую попавшуюся
ему на
глаза книгу и начал читать ее
с большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.
Он чувствовал, что если Настенька хоть раз перед
ним расплачется и разгрустится, то вся решительность
его пропадет; но она не плакала:
с инстинктом любви, понимая, как тяжело было милому человеку расстаться
с ней, она не хотела
его мучить еще более и старалась быть спокойною; но только заняться уж ничем не могла и по целым часам сидела, сложив руки и уставя
глаза на один предмет.
У Палагеи Евграфовны были красные, наплаканные пятна под
глазами; даже Терка
с каким-то чувством поймал и поцеловал руку Калиновича, а разрумянившаяся от водки приказничиха поцеловалась
с ним три раза. Все вышли потом проводить на крыльцо.
— Пожалуйте, барин наверху-с, — отвечала та, почему-то шепотом и тихонько повела
его по знакомой
ему лестнице. В комнате направо
он увидел самого хозяина, сидевшего за столом, в халате,
с обрюзглым лицом и
с заплаканными
глазами.
— Благодарю вас, благодарю, — отвечал хозяин, крепко, крепко пожимая
его руку и
с полными слез
глазами.
И на другой день часу в десятом
он был уже в вокзале железной дороги и в ожидании звонка сидел на диване; но и посреди великолепной залы, в которой ходила, хлопотала, смеялась и говорила оживленная толпа, в воображении
его неотвязчиво рисовался маленький домик,
с оклеенною гостиной, и в ней скучающий старик, в очках, в демикотоновом сюртуке, а у окна угрюмый, но добродушный капитан,
с своей трубочкой, и, наконец, она
с выражением отчаяния и тоски в опухнувших от слез
глазах.
Мелкая торговля, бьющаяся изо всех сил вылезти в магазины, так и стала
ему кидаться в
глаза со всех сторон; через каждые почти десять шагов
ему попадался жид, и из большей части домов несло жареным луком и щукой; но еще более безобразное зрелище ожидало
его на Садовой: там из кабака вывалило по крайней мере человек двадцать мастеровых; никогда и нигде Калинович не видал народу более истощенного и безобразного: даже самое опьянение
их было какое-то мрачное, свирепое; тут же, у кабака, один из
них, свалившись на тротуар, колотился
с ожесточением головой о тумбу, а другой, желая, вероятно, остановить
его от таких самопроизвольных побоев, оттаскивал
его за волосы от тумбы, приговаривая...
Когда Калинович, облекшись предварительно тоже в новое и очень хорошее белье, надел фрачную пару
с высокоприличным при ней жилетом, то, посмотревшись в зеркало, почувствовал себя, без преувеличения, как бы обновленным человеком; самый опытный
глаз, при этой наружности, не заметил бы в
нем ничего провинциального: довольно уже редкие волосы, бледного цвета,
с желтоватым отливом лицо; худощавый, стройный стан; приличные манеры — словом, как будто
с детских еще лет водили
его в живописных кафтанчиках гулять по Невскому, учили потом танцевать чрез посредство какого-нибудь мсье Пьеро, а потом отдали в университет не столько для умственного образования, сколько для усовершенствования в хороших манерах, чего, как мы знаем, совершенно не было, но что вложено в
него было самой уж, видно, природой.
Здесь имеется в виду
его известная гравюра
с картины итальянского художника Рафаэля Санти (1483—1520) «Преображение».] и, наконец, масляная женская головка, весьма двусмысленной работы, но зато совсем уж
с томными и закатившимися
глазами, стояли просто без рамок, примкнутыми на креслах; словом, все показывало учено-художественный беспорядок, как бы свидетельствовавший о громадности материалов, из которых потом вырабатывались разные рубрики журнала.
Это был растолстевший сангвиник,
с закинутою назад головою, совершенно без шеи, и только маленькие, беспрестанно бегавшие из-под золотых очков
глаза говорили о
его коммерческих способностях.
На другом конце от
него топился камин, живописно освещая гораздо более симпатичную фигуру господина,
с несколько помещичьей посадкой, который сидел, опершись на трость
с дорогим набалдашником, и
с какой-то сибаритской задумчивостью, закинув на потолок свои голубые
глаза.
Калинович был почти согласен
с ним, но, как человек осторожный, не показывал виду и по временам взглядывал на Белавина, который, наконец, когда редактор кончил, приподнял опять немного
глаза и произнес явно насмешливым тоном...
Вот
оно, чего я достиг
с ней: пусто тут, каверны, и
ему чтоб того же
с ней добиться… — заключил Зыков, колотя себя в грудь и закрывая в каком-то отчаянии
глаза.
— Отчего ж не хорошо? — отнесся вдруг к
нему студент
с разгоревшимися
глазами.
Проговоря это, Белавин взглянул значительно на Калиновича. В продолжение всего действия, когда, после сильных криков трагика, раздавались аплодисменты, оба
они или делали гримасы, или потупляли
глаза.
С концом акта занавес упал. Белавин, видимо утомленный скукою, встал и взял себя за голову.
— Очень рад
с вами познакомиться, — говорил директор, протягивая к
нему руку и устремляя уж
глаза на развернутую перед
ним бумагу, и тем свидание это кончилось.
— Как это досадно! — произнес молодой человек, действительно
с досадой на лице. — А я именно, сегодня шел к вам
с одной моей просьбой… — прибавил
он, потупляя
глаза.
От нечего ли делать или по любви к подобному занятию, но только
он с полчаса уже играл хлыстом
с красивейшим водолазом, у которого
глаза были, ей-богу, умней другого человека и который, как бы потешая господина, то ласково огрызался, тщетно стараясь поймать своей страшной пастью кончик хлыста, то падал на мягкий ковер и грациозно начинал кататься.
— Именно, — подхватила Настенька, — и в
нем всегда была эта наклонность. Форма
ему иногда закрывала
глаза на такое безобразие, которое должно было
с первого же разу возмутить душу. Вспомни, например, хоть свои отношения
с князем, — прибавила она Калиновичу, который очень хорошо понимал, что
его начинают унижать в споре, а потому рассердился не на шутку.
— Совершенно другое дело этот господин, — продолжал князь, — мы
его берем, как полунагого и голодного нищего на дороге:
он будет всем нам обязан. Не дав вам ничего,
он поневоле должен будет взглянуть на многое
с закрытыми
глазами; и если б даже захотел ограничить вас в чем-нибудь, так на вашей стороне отнять у
него все.
— Конечно, мы хоть и рабы, — продолжал Григорий Васильев, — а тоже чувствовали, как
их девичий век проходил: попервоначалу ученье большое было, а там скука пошла; какое уж
с маменькой старой да со скупой развлеченье может быть?.. Только свету и радости было перед
глазами, что князь один со своими лясами да балясами… ну, и втюрилась, по нашему, по-деревенски сказать.
В приемной
их остановили на несколько минут просители: какой-то отставной штабс-капитан, в мундире и в треугольной еще шляпе
с пером, приносивший жалобу на бежавшую от
него жену, которая вместе
с тем похитила и двухспальную
их брачную постель, сделанную на собственные
его деньги; потом сморщенная, маленькая,
с золотушными
глазами, старушка, которая как увидела губернатора, так и повалилась
ему в ноги, вопия против собственного родного сына, прибившего ее флейтой по голове.
— Нет, уж это, дяденька, шалишь! — возразил подрядчик, выворотив
глаза. —
Ему тоже откровенно дело сказать, так, пожалуй, туда попадешь, куда черт и костей не занашивал, — вот как я понимаю
его ехидность. А мы тоже маленько бережем себя; знаем,
с кем и что говорить надо. Клещами
ему из меня слова не вытащить: пускай делает, как знает.
Один из любимых писцов старого губернатора нарочно перебежал
с своего места на другое, чтоб попасть на
глаза вице-губернатору, и когда попал, то поклонился
ему в пояс.
Двух-трех учителей, в честности которых я был убежден и потому перевел на очень ничтожные места — и то мне поставлено в вину: говорят, что я подбираю себе шайку, тогда как я сыну бы родному, умирай
он с голоду на моих
глазах, гроша бы жалованья не прибавил, если б не знал, что
он полезен для службы, в которой я хочу быть, как голубь, свят и чист от всякого лицеприятия — это единственная мечта моя…
Почтмейстер
с директором гимназии нежно глядели друг другу в
глаза. Губернское правление, как более других привыкшее к выходкам своего бывшего вице-губернатора, первое пошло по домам, а за
ним и прочие.
Капитан
с обычным приемом раскланялся и, сев несколько поодаль, потупил
глаза. За несколько еще дней перед тем
он имел очень длинный разговор
с Калиновичем в кабинете, откуда вышел если не опечаленный, то очень расстроенный. Возвратившись домой,
он как-то особенно моргал
глазами.