Неточные совпадения
— Точно так же,
как и Петербург. Москва еще,
мне кажется, разумнее в этом случае.
— Не знаю… вряд ли! Между людьми есть счастливцы и несчастливцы. Посмотрите вы в жизни: один и глуп, и бездарен, и ленив, а между тем ему плывет счастье в руки, тогда
как другой каждый ничтожный шаг к успеху, каждый кусок хлеба должен завоевывать самым усиленным трудом: и
я,
кажется, принадлежу к последним. — Сказав это, Калинович взял себя за голову, облокотился на стол и снова задумался.
— Дело в том, — начал Калинович, нахмурив брови, —
мне кажется, что твои родные
как будто начинают
меня не любить и смотреть на
меня какими-то подозрительными глазами.
Я его встречал, кроме Петербурга, в Молдавии и в Одессе, наконец, знал эту даму, в которую он был влюблен, — и это была прелестнейшая женщина,
каких когда-либо создавал божий мир; ну, тогда, может быть, он желал
казаться повесой,
как было это тогда в моде между всеми нами, молодежью… ну, а потом, когда пошла эта всеобщая слава, наконец, внимание государя императора, звание камер-юнкера — все это заставило его высоко ценить свое дарование.
— Без сомнения, — подхватил князь, — но, что дороже всего было в нем, — продолжал он, ударив себя по коленке, — так это его любовь к России: он,
кажется, старался изучить всякую в ней мелочь: и когда
я вот бывал в последние годы его жизни в Петербурге, заезжал к нему, он почти каждый раз говорил
мне: «Помилуй, князь, ты столько лет живешь и таскаешься по провинциям: расскажи что-нибудь,
как у вас, и что там делается».
— Хорошо, — отвечал односложно Калинович, думая про себя: «Эта несносная девчонка употребляет,
кажется, все средства, чтоб сделать мой отъезд в Петербург
как можно труднее, и неужели она не понимает, что
мне нельзя на ней жениться? А если понимает и хочет взять это силой, так неужели не знает, что это совершенно невозможно при моем характере?»
«Может быть, и
я поеду когда-нибудь с таким же крестом», — подумал Калинович, и потом, когда въехали в Москву, то
показалось ему, что попадающиеся народ и извозчики с седоками, все они смотрят на него с некоторым уважением,
как на русского литератора.
— Заметьте, что этот господин одну только черту выражает в Отелло, которой, впрочем, в том нет: это кровожадность, — а?
Как вам
покажется? Эта страстная, нервная и нежная натура у него выходит только мясником; он только и помнит, что «крови, крови жажду
я!» Это черт знает что такое!
— За мое призвание, — продолжал студент, — что
я не хочу по их дудке плясать и сделаться каким-нибудь офицером, они считают
меня,
как и Гамлета, почти сумасшедшим.
Кажется, после всего этого можно сыграть эту роль с душой; и теперь
меня собственно останавливает то, что знакомых, которые бы любили и понимали это дело, у
меня нет. Самому себе доверить невозможно, и потому, если б вы позволили
мне прочесть вам эту роль…
я даже принес книжку… если вы только позволите…
« — Не
кажется, но точно так
я мыслю. Ни черные одежды и ни вздохи, ни слезы и ни грусть, ни скорбь, ничто не выразит души смятенных чувств,
какими горестно терзаюсь
я. Простите!» — проговорил молодой человек, пожав плечами и обращаясь к немцу. — Хорошо? — прибавил он своим уже голосом.
Тогда
как я еще очень хорошо помню наших дядей и отцов, которые, если б сравнить их с нами,
показались бы атлетами, были и выпить и покутить не дураки, а между тем эти люди, потому только, что нюхнули романтизма, умели и не стыдились любить женщин, по десятку лет не видавшись с ними и поддерживая чувство одной только перепиской.
Честолюбие живет во
мне,
кажется, на счет всех других страстей и чувств,
как будто бы древний римлянин возродился во
мне.
Не имей
я в душе твердой религии,
я, конечно бы, опять решилась на самоубийство, потому что явно выхожу отцеубийцей; но тут именно взглянула на это,
как на новое для себя испытание, и решилась отречься от мира, ходить за отцом — и он, сокровище мое,
кажется, понимал это: никому не позволял, кроме
меня, лекарства ему подавать, белье переменять…
— Он вот очень хорошо знает, — продолжала она, указав на Калиновича и обращаясь более к Белавину, — знает,
какой у
меня ужасный отрицательный взгляд был на божий мир; но когда именно пришло для
меня время такого несчастия, такого падения в общественном мнении, что каждый,
кажется, мог бросить в
меня безнаказанно камень, однако никто, даже из людей, которых
я, может быть, сама оскорбляла, — никто не дал
мне даже почувствовать этого каким-нибудь двусмысленным взглядом, — тогда
я поняла, что в каждом человеке есть искра божья, искра любви, и перестала не любить и презирать людей.
— Дайте нам посмотреть… пожалуйста, chere amie, soyez si bonne [дорогой друг, будьте так добры (франц.).];
я ужасно люблю брильянты и,
кажется,
как баядерка, способная играть ими целый день, — говорила баронесса.
— Никакого! Не говоря уже об акциях; товарищества вы не составите: разжевываете, в рот,
кажется, кладете пользу — ничему не внемлют. Ну и занимаешься по необходимости пустяками.
Я вот тридцать пять лет теперь прыгаю на торговом коньке, и чего уж не предпринимал? Апельсинов только на осиновых пнях не растил — и все ничего! Если набьешь каких-нибудь тридцать тысчонок в год, так уж не знаешь,
какой и рукой перекреститься.
— Ну, скажите, пожалуйста, что он говорит? — воскликнула она, всплеснув руками. — Тебя, наконец, бог за
меня накажет, Жак!
Я вот прямо вам говорю, Михайло Сергеич; вы ему приятель; поговорите ему…
Я не знаю, что последнее время с ним сделалось: он мучит
меня… эти насмешки… презрение… неуважение ко
мне… Он,
кажется, только того и хочет, чтоб
я умерла.
Я молюсь, наконец, богу: господи! Научи
меня,
как мне себя держать с ним! Вы сами теперь слышали… в
какую минуту, когда
я потеряла отца, и что он говорит!
— Не сердитесь…
Я вас,
кажется, буду очень любить! — подхватила Полина и протянула ему руку, до которой он еще в первый раз дотронулся без перчатки; она была потная и холодная. Нервный трепет пробежал по телу Калиновича, а тут еще,
как нарочно, Полина наклонилась к нему, и он почувствовал, что даже дыхание ее было дыханием болезненной женщины. Приезд баронессы, наконец, прекратил эту пытку.
Как радужная бабочка, в цветном платье, впорхнула она, сопровождаемая князем, и проговорила...
— Превосходные! — продолжал поручик, обращаясь уже более к дамам. — Мебель обита пунцовым бархатом, с черными цветами — вещь,
кажется, очень обыкновенная, но в работе это дивно
как хорошо! Потом эти канделябры, люстры и, наконец, огромнейшие картины фламандской школы!
Я посмотрел на некоторые, и, конечно, судить трудно, но, должно быть, оригиналы — чудо, что такое!
Очень естественно, что стал
мне казаться каким-то идеалом мужчины, но потом, от первого же серьезного вопроса, который задала нам жизнь, вся эта фольга и мишура сразу облетела, так что смешно и грустно теперь становится,
как вспомнишь, что было.
— Ничего, смолчал, и, знаешь,
показался мне какой-то старой, бессемейной девкой, которые от собственной душевной пустоты занимаются участью других и для которых ничего нет страшнее,
как прямые, серьезные отношения в жизни, и они любят только играть в чувства… — вот вам и гуманность вся его… откуда она происходит!..
Факт этот,
казалось бы, развязывал для
меня,
как для романиста, все нити, но в то же время
я никак не могу, подобно старым повествователям, сказать, что главные герои мои после долговременных треволнений пристали, наконец, в мирную пристань тихого семейного счастия.