Неточные совпадения
— Из Московского университета изволили выйти?
Знаю, сударь,
знаю: заведение ученое; там многие ученые мужи получили свое воспитание.
О господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй! — проговорил почтмейстер, подняв глаза кверху.
—
Знаю, сударь,
знаю; великие наши астрономы ясно читают звездную книгу и аки бы пророчествуют.
О господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй! — сказал опять старик, приподняв глаза кверху, и продолжал как бы сам с собою. — Знамения небесные всегда предшествуют великим событиям; только сколь ни быстр разум человека, но не может проникнуть этой тайны, хотя уже и многие другие мы имеем указания.
— Не знаю-с, — отвечал Петр Михайлыч, — я говорю, как понимаю. Вот как перебранка мне их не нравится, так не нравится! Помилуйте, что это такое? Вместо того чтоб рассуждать
о каком-нибудь вопросе, они ставят друг другу шпильки и стараются, как борцы какие-нибудь, подшибить друг друга под ногу.
Дальновидная экономка рассчитала поставить к ней Калиновича, во-первых, затем, чтоб у приятельницы квартира не стояла пустая, во-вторых, она
знала, что та разузнает и донесет ей
о молодом человеке все, до малейших подробностей.
— Нет, Калинович, не говорите тут
о кокетстве! Вы вспомните, как вас полюбили? В первый же день, как вас увидели; а через неделю вы уж
знали об этом… Это скорей сумасшествие, но никак не кокетство.
— Я уж не говорю
о капитане. Он ненавидит меня давно, и за что — не
знаю; но даже отец твой… он скрывает, но я постоянно замечаю в лице его неудовольствие, особенно когда я остаюсь с тобой вдвоем, и, наконец, эта Палагея Евграфовна — и та на меня хмурится.
— Да я ж почем
знаю? — отвечал сердито инвалид и пошел было на печь; но Петр Михайлыч, так как уж было часов шесть, воротил его и, отдав строжайшее приказание закладывать сейчас же лошадь, хотел было тут же к слову побранить старого грубияна за непослушание Калиновичу,
о котором тот рассказал; но Терка и слушать не хотел: хлопнул, по обыкновению, дверьми и ушел.
Все маленькие уловки были употреблены на это: черное шелковое платье украсилось бантиками из пунцовых лент; хорошенькая головка была убрана спереди буклями, и надеты были очень миленькие коралловые сережки; словом, она хотела в этом гордом и напыщенном доме генеральши явиться достойною любви Калиновича,
о которой там, вероятно, уже
знали.
—
О, помилуйте! Я
знаю, как трудна ваша служба, — подхватил князь.
— Да; но тут не то, — перебил князь. — Тут, может быть, мне придется говорить
о некоторых лицах и говорить такие вещи, которые я желал бы, чтоб
знали вы да я, и в случае, если мы не сойдемся в наших мнениях, чтоб этот разговор решительно остался между нами.
Чем ближе подходило время отъезда, тем тошней становилось Калиновичу, и так как цену людям, истинно нас любящим, мы по большей части
узнаем в то время, когда их теряем, то, не говоря уже
о голосе совести, который не умолкал ни перед какими доводами рассудка, привязанность к Настеньке как бы росла в нем с каждым часом более и более: никогда еще не казалась она ему так мила, и одна мысль покинуть ее, и покинуть, может быть, навсегда, заставляла его сердце обливаться кровью.
— Ну, когда хочешь, так и не перед смертью, — сказал с грустной улыбкой Зыков. — Это жена моя, а ей говорить
о тебе нечего,
знает уж, — прибавил он.
Князь тогда приехал в город; я, забывши всякий стыд, пошла к нему… на коленях почти умоляла сказать, не
знает ли чего
о тебе.
—
О друг мой! Помилуй, что это? Где ты был? Я бог
знает что передумала.
—
О боже мой, я не сумасшедший, чтоб рассчитывать на ваши деньги, которых, я
знаю, у вас нет! — воскликнул князь. — Дело должно идти иначе; теперь вопрос только
о том: согласны ли вы на мое условие — так хорошо, а не согласны — так тоже хорошо.
— Нет, ничего, — отвечал Калинович, — женщина,
о которой мы с вами говорили… я не
знаю… я не могу ее оставить! — проговорил он рыдающим голосом и, схватив себя за голову, бросился на диван.
Надобно решительно иметь детское простодушие одного моего знакомого прапорщика, который даже в пище вкусу не
знает; надобно именно владеть его головой, чтоб поверить баронессе, когда она мило уверяет вас, что дает этот бал для удовольствия общества, а не для того, чтоб позатянуть поступившее на нее маленькое взыскание, тысяч в тридцать серебром,
о чем она и будет тут же, под волшебные звуки оркестра Лядова, говорить с особами, от которых зависит дело.
Место это приобрела и упрочила за мужем именно сама мадам исправница своими исключительно личными исканиями и ходатайствами; а потому можете судить
о чувствах этой дамы, когда она
узнала, что новым вице-губернатором назначен — и кто же? — душка Калинович!
— Да,
знаю, — отвечала мадам Четверикова, лукаво потупившись. — А послушайте, — прибавила она, — вы написали тот роман,
о котором, помните, тогда говорили?
Едва только
узнал он
о постигшем несчастии тестя, как тотчас же ускакал в Сибирь, чтоб отклонить от себя всякое подозрение на участие в этом деле и бросил даже свою бедную жену, не хотевшую, конечно, оставить отца в подобном положении.
«По почерку вы
узнаете, кто это пишет. Через несколько дней вы можете увидеть меня на вашей сцене — и, бога ради, не обнаружьте ни словом, ни взглядом, что вы меня
знаете; иначе я не выдержу себя; но если хотите меня видеть, то приезжайте послезавтра в какой-то ваш глухой переулок, где я остановлюсь в доме Коркина.
О, как я хочу сказать вам многое, многое!.. Ваша…»
— Молюсь! — отвечал Калинович со вздохом. — Какое странное, однако, наше свидание, — продолжал он, взмахнув глаза на Настеньку, — вместо того чтоб говорить слова любви и нежности, мы толкуем бог
знает о чем… Такие ли мы были прежде?
Я не говорю уже
о полицейских властях, которые, я
знаю, дозволяют себе и фальшивое направление в следствиях, и умышленную медленность при производстве взысканий, и вообще вопиющую нераспорядительность от незнания дела, от лености, от пьянства; и так как все это непосредственно подчинено мне, то потому я наперед говорю, что все это буду преследовать с полною строгостью и в отношении виновных буду чужд всякого снисхождения.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не
знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы
о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не
знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не
знаю, однако ж, зачем вы говорите
о злодеях или
о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя
знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Артемий Филиппович.
О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не
знает.