Неточные совпадения
— Может быть-с, но дело не в людях, — возразил он, — а в
том, что силу дает этим господам, и какую еще силу: совесть людей становится в
руках Таганки и Якиманки; разные ваши либералы и демагоги, шапки обыкновенно не хотевшие поднять ни перед каким абсолютизмом, с наслаждением, говорят, с восторгом приемлют разные субсидии и службишки от Таганки!
Бегушев после
того крепко пожал ей
руку, поцеловал ее и, мотнув приветливо головой, пошел своей тяжеловатой походкой.
Янсутский мгновенно же и очень низко поклонился
тому, но
руки не решился протянуть.
(Янсутский в самом деле двинул
рукой и сжал даже пальцы в кулак),
то в ней уже не осталось ничего кислорода: он весь поглощен углеродом крови, а чтобы освободить снова углерод, нужна работа солнца; значит, моя работа есть результат работы солнца или, точнее сказать: это есть тоже работа солнца, перешедшая через известные там степени!..
— А я разве не вел дела? — возразил ей Грохов. — Но кроме
того, мы уговорились так с вами… У меня вашей
руки письмо есть на
то.
— Как, вздор? — спросил граф и от досады переломил даже находящуюся у него в
руках бисквиту и кусочки ее положил себе в рот: он только что перед
тем пил с дочерью шоколад.
— Attendez, mesdames [Подождите, сударыни (франц.).], я вас помирю!.. — сказал, поднимая знаменательно свою
руку, граф Хвостиков. — Каждая из вас любит
то, что требует ее наружность!.. Madame Олухова брюнетка, к ней идет всякий блеск, всякий яркий цвет, а Лиза — существо эфира: ей надобно небо я легко облегающий газ!..
— Знает меня его превосходительство! Знакомы мы тоже маненечко! — говорил Хмурин, низко и по-мужицки кланяясь Тюменеву, а вместе с
тем, однако, протягивая ему
руку, которую
тот, с своей стороны, счел за нужное пожать.
Тюменев сейчас же подал
руку m-me Меровой; его уже предуведомил Бегушев, в каких она находится отношениях с Янсутским, и, может быть, вследствие
того на нее Тюменев довольно смело и весьма нежно взглядывал; но она, напротив, больше продолжала вскидывать весьма коротенькие взгляды на Бегушева. Граф Хвостиков хотел было вести Домну Осиповну, но она отстранила его и отнеслась к Хмурину.
— Если вам угодно! — проговорил
тот, складывая
руку свою кренделем. — А я ведь, признаться, и не хаживал с дамами к столу.
— Еще на десять рублей повысились со вчерашнего дня, — отвечал
тот, махнув
рукой.
— Главное, — снова продолжала она, — что я мужу всем обязана: он взял меня из грязи, из ничтожества; все, что я имею теперь, он сделал; чувство благодарности, которое даже животные имеют, заставляет меня не лишать его пяти миллионов наследства,
тем более, что у него своего теперь ничего нет, кроме как на
руках женщина, которую он любит… Будь я мужчина, я бы возненавидела такую женщину, которая бы на моем месте так жестоко отнеслась к человеку, когда-то близкому к ней.
В передней Домна Осиповна, подавая ему на прощанье
руку, вместе с
тем передала и десятирублевую бумажку, ценность которой Перехватов очень точно определил по одному осязанию и мысленно остался не совсем доволен такой платой. «Хотя бы за массу ругательств на докторов, которую я от господина Бегушева выслушал, следовало бы мне заплатить пощедрее!» — подумал он.
— А сама приедешь ужо? — спросил
тот, целуя ее
руку.
— Вы никак, вероятно, не ожидали встретить меня? — проговорил
тот, протягивая ей с заметною радостью
руку.
Тюменеву Янсутский сначала было издали поклонился; но
тот на этот раз сам протянул ему
руку. Янсутский объяснил эту благосклонность Тюменева
тем, что он покормил его обедом.
— Да, я поеду! — отвечала
та, надевая шляпку, которую уже держала в
руках.
Домна Осиповна, еще до поездки его в Сибирь, видела, что он все как-то ласкался к ней, целовал без всякого повода ее
руки; тогда это не смущало ее; она даже была отчасти довольна такого рода его вниманием, рассчитывая через
то сохранить на него более сильное влияние.
Генерал на этот раз был, по заграничному обычаю, в штатском платье и от этого много утратил своей воинственности. Оказалось, что плечи его в мундире были ваточные, грудь — тоже понастегана. Коротенькое пальто совершенно не шло к нему и неловко на нем сидело, но при всем
том маленькая
рука генерала и с высоким подъемом нога, а более всего мягкие манеры — говорили об его чистокровном аристократическом происхождении. Фамилия генерала была Трахов.
— Я в Париже, а не в Петербурге, — и затем приложил пальцы своей
руки к губам, давая
тем знать Бегушеву, что он касательно этой встречи должен всю жизнь носить замок на устах своих!
Когда все вошли в залу,
то Мильшинский был еще там и, при проходе мимо него Тюменева, почтительно ему поклонился, а
тот ему на его поклон едва склонил голову: очень уж Мильшинский был ничтожен по своему служебному положению перед Тюменевым! На дачу согласились идти пешком. Тюменев пошел под
руку с Меровой, а граф Хвостиков с Бегушевым. Граф шел с наклоненной головой и очень печальный. Бегушеву казалось неделикатным начать его расспрашивать о причине ареста, но
тот, впрочем, сам заговорил об этом.
Граф Хвостиков по преимуществу за
то был доволен Хмуриным, что
тот, как только его что-либо при следствии спрашивали относительно участия графа в деле, махал
рукой, усмехался и говорил: «Граф тут ни при чем! Мы ему ничего серьезного никогда не объясняли!» И Хвостиков простодушно воображал, что Хмурин его хвалил в этом случае.
Тот, конечно, не отказал ему. При прощанье Тюменев с Бегушевым нежно расцеловался, а графу протянул только
руку и даже не сказал ему: «До свиданья!» По отъезде их он немедленно ушел в свой кабинет и стал внимательно разбирать свои бумаги и вещи: «прямолинейность» и плотный мозг Ефима Федоровича совершенно уже восторжествовали над всеми ощущениями. Граф Хвостиков, едучи в это время с Бегушевым, опять принялся плакать.
Татьяна Васильевна терпеть не могла гастрономических восторгов мужа и с отвращением всегда говорила, что он не для
того ест, чтобы жить, но для
того живет, чтобы есть. С приближением к Любаньской станции генерал, впрочем, не вытерпел и, как-то особенным образом встрепенувшись и взяв Бегушева за
руку, проговорил ему почти нежным голосом...
Генерал сделал Бегушеву легонький знак
рукою и глазами, но
тот как будто бы этого не видел.
В московском вокзале Татьяну Васильевну встретили: грязный монах с трясущейся головой, к которому она подошла к благословению и потом поцеловала его
руку, квартальный надзиратель, почтительно приложивший
руку к фуражке, и толстый мужик — вероятно деревенский староста; все они сообща ее и генерала усадили в карету. С кузеном своим Татьяна Васильевна даже не простилась — до
того она рассердилась на него за быстро прерванный им накануне разговор.
Та, думая, что она все-таки обременяет этим брата, сначала была и
руками и ногами против приглашения доктора.
— Жил было в деревне, — отвечал
тот, — хотел настоящим фермером сделаться, сам работал — вон мозоли какие на
руках натер! — И Долгов показал при этом свои
руки, действительно покрытые мозолями. — Но должен был бросить все это.
Войдя в алтарь, Бегушев пожал священнику
руку, и
тот ему тоже пожал.
Когда хотели было уже расходиться из-за чайного стола, Прокофий подал Бегушеву газету;
тот сердито отстранил ее
рукой, но граф взял газету и, пробежав ее, воскликнул во все горло...
Перехватов после
того схватил обе ее
руки и начал их целовать. Домна Осиповна смотрела уж на него страстно.
— Я выйду за вас!.. — отвечала Домна Осиповна и с величественной позой протянула доктору
руку;
тот поцеловал ее
руку. — Но только смотрите, Перехватов: вас бог накажет, если вы обманете меня!.. Я слишком многим для любви моей к вам жертвую!..
— Пускай войдет!.. — сказала почти презрительно Домна Осиповна лакею, и, когда
тот ушел, она выпрямилась на диване и приняла величественную позу, а доктор, очень довольный, кажется, что освободил свою
руку из
рук супруги, пересел к своему письменному столу, уставленному богатыми принадлежностями.
— Здравствуйте! — пробасил
тот, протягивая Бегушеву
руку. — Вот вы желали помогать бедным, — продолжал священник
тем же басовым и монотонным голосом, — вчера я ходил причащать одну даму… вероятно, благородного происхождения, и живет она — умирающая, без всякой помощи и средств — у поганой некрещеной жидовки!
— Пожалуйста, без нежностей и чувствительностей, — произнес
тот, отстраняя графа
рукою, — а гораздо лучше — поезжайте сейчас в моей карете и исполняйте
то, что я вам сказал.
— Есть, — отвечала
та и, махнув
рукой стоявшей около нее сиделке, сказала, что она не будет ставить мушки.
Когда они приехали к Офонькину,
то застали его сбирающимся уехать из дому и отправиться именно к Чуйкиной; он был уже в передней и держал в
руках завернутый в бумагу толстый кусок шелковой материи, которую и вез ей в подарок.
— Благодарю вас, благодарю! — говорила она, пожимая у
того и у другого
руку и вместе с
тем благоухая аптекарскими травами.
Татьяна Васильевна указала Чуйкиной на место рядом с собой на диване.
Та села. Татьяна Васильевна даже Офонькину, хоть он был еврей и развратник, подала
руку и проговорила...
Офонькин, оглядевший убранство стола и стоявших у стен нескольких ливрейных лакеев, остался заметно доволен этим наружным видом и протянул было уже
руку к ближайшему стулу к хозяину; но генерал очень ловко и быстро успел этот стул поотодвинуть и указать на него Бегушеву, на который
тот и опустился. Офонькин таким образом очутился между старичком и Долговым и стал на обоих смотреть презрительно.
Бегушев первый вошел в комнату умершей. Точно живой лежал маленький труп Елизаветы Николаевны. Бегушев взял ее
руку; но
та уже начала холодеть. Граф упал на колени перед трупом.