Неточные совпадения
А между
тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» — и заорал во все горло, указывая на него
рукой, — молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу.
Пятнадцать копеек в день, сударь, не заработает, если честна и не имеет особых талантов, да и
то рук не покладая работавши!
И она бросилась его обыскивать. Мармеладов тотчас же послушно и покорно развел
руки в обе стороны, чтобы
тем облегчить карманный обыск. Денег не было ни копейки.
— Пропил! всё, всё пропил! — кричала в отчаянии бедная женщина, — и платье не
то! Голодные, голодные! (и, ломая
руки, она указывала на детей). О, треклятая жизнь! А вам, вам не стыдно, — вдруг набросилась она на Раскольникова, — из кабака! Ты с ним пил? Ты тоже с ним пил! Вон!
Но, рассудив, что взять назад уже невозможно и что все-таки он и без
того бы не взял, он махнул
рукой и пошел на свою квартиру.
Мебель соответствовала помещению: было три старых стула, не совсем исправных, крашеный стол в углу, на котором лежало несколько тетрадей и книг; уже по
тому одному, как они были запылены, видно было, что до них давно уже не касалась ничья
рука; и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть не всю стену и половину ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь в лохмотьях, и служившая постелью Раскольникову.
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего момента рядят человека в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими
руками от правды отмахиваются, до
тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
Раскольников говорил громко и указывал на него прямо
рукой.
Тот услышал и хотел было опять рассердиться, но одумался и ограничился одним презрительным взглядом. Затем медленно отошел еще шагов десять и опять остановился.
…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои
руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все это. Одна баба берет его за
руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке.
Та уже при последних усилиях, но еще раз начинает лягаться.
— А чтобы
те леший! — вскрикивает в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается и вытаскивает со дна телеги длинную и толстую оглоблю, берет ее за конец в обе
руки и с усилием размахивается над савраской.
А если под пальто спрятать,
то все-таки надо было
рукой придерживать, что было бы приметно.
Запустив же
руку в боковой карман пальто, он мог и конец топорной ручки придерживать, чтоб она не болталась; а так как пальто было очень широкое, настоящий мешок,
то и не могло быть приметно снаружи, что он что-то
рукой, через карман, придерживает.
Переведя дух и прижав
рукой стукавшее сердце, тут же нащупав и оправив еще раз топор, он стал осторожно и тихо подниматься на лестницу, поминутно прислушиваясь. Но и лестница на
ту пору стояла совсем пустая; все двери были заперты; никого-то не встретилось. Во втором этаже одна пустая квартира была, правда, растворена настежь, и в ней работали маляры, но
те и не поглядели. Он постоял, подумал и пошел дальше. «Конечно, было бы лучше, если б их здесь совсем не было, но… над ними еще два этажа».
Он было хотел пощупать пальцем, но отдернул
руку; да и без
того было видно.
Не
то чтобы
руки его так дрожали, но он все ошибался: и видит, например, что ключ не
тот, не подходит, а все сует.
И до
того эта несчастная Лизавета была проста, забита и напугана раз навсегда, что даже
руки не подняла защитить себе лицо, хотя это был самый необходимо-естественный жест в эту минуту, потому что топор был прямо поднят над ее лицом.
Он было вздумал придержать запор
рукой, но
тот мог догадаться.
— Да уж не вставай, — продолжала Настасья, разжалобясь и видя, что он спускает с дивана ноги. — Болен, так и не ходи: не сгорит. Что у
те в руках-то?
Раскольников отдал перо, но, вместо
того чтоб встать и уйти, положил оба локтя на стол и стиснул
руками голову.
— В
том и штука: убийца непременно там сидел и заперся на запор; и непременно бы его там накрыли, если бы не Кох сдурил, не отправился сам за дворником. А он именно в этот-то промежуток и успел спуститься по лестнице и прошмыгнуть мимо их как-нибудь. Кох обеими
руками крестится: «Если б я там, говорит, остался, он бы выскочил и меня убил топором». Русский молебен хочет служить, хе-хе!..
— Не надо!.. — повторил
тот, опять вырывая
руку.
Но в
ту минуту, как он стоял у перил и все еще бессмысленно и злобно смотрел вслед удалявшейся коляске, потирая спину, вдруг он почувствовал, что кто-то сует ему в
руки деньги.
— Это денег-то не надо! Ну, это, брат, врешь, я свидетель! Не беспокойтесь, пожалуйста, это он только так… опять вояжирует. [Вояжирует — здесь: грезит, блуждает в царстве снов (от фр. voyager — путешествовать).] С ним, впрочем, это и наяву бывает… Вы человек рассудительный, и мы будем его руководить,
то есть попросту его
руку водить, он и подпишет. Принимайтесь-ка…
Тем временем Разумихин пересел к нему на диван, неуклюже, как медведь, обхватил левою
рукой его голову, несмотря на
то, что он и сам бы мог приподняться, а правою поднес к его рту ложку супу, несколько раз предварительно подув на нее, чтоб он не обжегся.
Раскольников молчал и не сопротивлялся, несмотря на
то, что чувствовал в себе весьма достаточно сил приподняться и усидеть на диване безо всякой посторонней помощи, и не только владеть
руками настолько, чтобы удержать ложку или чашку, но даже, может быть, и ходить.
Вдруг, как бы вспомнив, бросился он к углу, где в обоях была дыра, начал все осматривать, запустил в дыру
руку, пошарил, но и это не
то.
— Ну, и
руки греет, и наплевать! Так что ж, что греет! — крикнул вдруг Разумихин, как-то неестественно раздражаясь, — я разве хвалил тебе
то, что он
руки греет? Я говорил, что он в своем роде только хорош! А прямо-то, во всех-то родах смотреть — так много ль людей хороших останется? Да я уверен, что за меня тогда совсем с требухой всего-то одну печеную луковицу дадут, да и
то если с тобой в придачу!..
— Да врешь; горячишься. Ну, а серьги? Согласись сам, что коли в
тот самый день и час к Николаю из старухина сундука попадают серьги в
руки, — согласись сам, что они как-нибудь да должны же были попасть? Это немало при таком следствии.
Слушай внимательно: и дворник, и Кох, и Пестряков, и другой дворник, и жена первого дворника, и мещанка, что о
ту пору у ней в дворницкой сидела, и надворный советник Крюков, который в эту самую минуту с извозчика встал и в подворотню входил об
руку с дамою, — все,
то есть восемь или десять свидетелей, единогласно показывают, что Николай придавил Дмитрия к земле, лежал на нем и его тузил, а
тот ему в волосы вцепился и тоже тузил.
— Нет, брат, не но, а если серьги, в
тот же день и час очутившиеся у Николая в
руках, действительно составляют важную фактическую против него контру — однако ж прямо объясняемую его показаниями, следственно еще спорную контру, —
то надо же взять в соображение факты и оправдательные, и
тем паче что они факты неотразимые.
Даже прелестная пара сиреневых, настоящих жувеневских, перчаток свидетельствовала
то же самое, хотя бы
тем одним, что их не надевали, а только носили в
руках для параду.
— Папочку жалко! — проговорила она через минуту, поднимая свое заплаканное личико и вытирая
руками слезы, — все такие теперь несчастия пошли, — прибавила она неожиданно, с
тем особенно солидным видом, который усиленно принимают дети, когда захотят вдруг говорить, как «большие».
Тревога, крики ужаса, стоны… Разумихин, стоявший на пороге, влетел в комнату, схватил больного в свои мощные
руки, и
тот мигом очутился на диване.
И, схватив за
руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей
руки, он пригнул ее посмотреть на
то, что «вот уж он и очнулся». И мать и сестра смотрели на Разумихина как на провидение, с умилением и благодарностью; они уже слышали от Настасьи, чем был для их Роди, во все время болезни, этот «расторопный молодой человек», как назвала его, в
тот же вечер, в интимном разговоре с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова.
Он слабо махнул Разумихину, чтобы прекратить целый поток его бессвязных и горячих утешений, обращенных к матери и сестре, взял их обеих за
руки и минуты две молча всматривался
то в
ту,
то в другую. Мать испугалась его взгляда. В этом взгляде просвечивалось сильное до страдания чувство, но в
то же время было что-то неподвижное, даже как будто безумное. Пульхерия Александровна заплакала.
Пульхерия Александровна, вся встревоженная мыслию о своем Роде, хоть и чувствовала, что молодой человек очень уж эксцентричен и слишком уж больно жмет ей
руку, но так как в
то же время он был для нее провидением,
то и не хотела замечать всех этих эксцентрических подробностей.
— Так, так… хоть я и не во всем с вами согласна, — серьезно прибавила Авдотья Романовна и тут же вскрикнула, до
того больно на этот раз стиснул он ей
руку.
— Да пусти, пьяный черт! — отбивался Зосимов и потом, когда уже
тот его выпустил, посмотрел на него пристально и вдруг покатился со смеху. Разумихин стоял перед ним, опустив
руки, в мрачном и серьезном раздумье.
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно
руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына),
то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для… да непременно же подумают! Да ни за что же на свете!
Авдотья Романовна
то садилась к столу и внимательно вслушивалась,
то вставала опять и начинала ходить, по обыкновению своему, из угла в угол, скрестив
руки, сжав губы, изредка делая свой вопрос, не прерывая ходьбы, задумываясь.
«И как это у него все хорошо выходит, — думала мать про себя, — какие у него благородные порывы и как он просто, деликатно кончил все это вчерашнее недоумение с сестрой —
тем только, что
руку протянул в такую минуту да поглядел хорошо…
— Что ж, и ты меня хочешь замучить! — вскричал он с таким горьким раздражением, с таким отчаянием во взгляде, что у Разумихина
руки опустились. Несколько времени он стоял на крыльце и угрюмо смотрел, как
тот быстро шагал по направлению к своему переулку. Наконец, стиснув зубы и сжав кулаки, тут же поклявшись, что сегодня же выжмет всего Порфирия, как лимон, поднялся наверх успокоивать уже встревоженную долгим их отсутствием Пульхерию Александровну.
Затем, испуганно и безумно, бросился к углу, к
той самой дыре в обоях, в которой тогда лежали вещи, засунул в нее
руку и несколько минут тщательно обшаривал дыру, перебирая все закоулки и все складки обой.
— Удивляюсь, что вы ставите так вопрос, Авдотья Романовна, — раздражался все более и более Лужин. — Ценя и, так сказать, обожая вас, я в
то же время весьма и весьма могу не любить кого-нибудь из ваших домашних. Претендуя на счастье вашей
руки, не могу в
то же время принять на себя обязательств несогласимых…
Мешается;
то тревожится, как маленькая, о
том, чтобы завтра все прилично было, закуски были и всё…
то руки ломает, кровью харкает, плачет, вдруг стучать начнет головой об стену, как в отчаянии.
— Потом поймешь. Разве ты не
то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя
руки наложила, ты загубила жизнь… свою (это все равно!) Ты могла бы жить духом и разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь и, если останешься одна, сойдешь с ума, как и я. Ты уж и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе идти, по одной дороге! Пойдем!
В лихорадке и в бреду провела всю ночь Соня. Она вскакивала иногда, плакала,
руки ломала,
то забывалась опять лихорадочным сном, и ей снились Полечка, Катерина Ивановна, Лизавета, чтение Евангелия и он… он, с его бледным лицом, с горящими глазами… Он целует ей ноги, плачет… О господи!
Он таки заставил его взять стакан с водой в
руки.
Тот машинально поднес было его к губам, но, опомнившись, с отвращением поставил на стол.
— Да-с, желаю-с, окончательно вам скажу-с, — продолжал он, слегка, дружески, взявши за
руку Раскольникова, немного повыше локтя, — окончательно скажу-с: наблюдайте вашу болезнь. К
тому же вот к вам и фамилия теперь приехала; об ней-то попомните. Покоить вам и нежить их следует, а вы их только пугаете…
Ну вот, например, хоть на
ту же опять
тему, насчет колокольчиков-то: да этакую-то драгоценность, этакой факт (целый ведь факт-с!) я вам так, с
руками и с ногами, и выдал, я-то, следователь!