Неточные совпадения
Дама после
того, прищурив свои хорошенькие глазки, начала внимательно смотреть на Бегушева.
— Еще бы не правда!.. — воскликнула
дама. — Вчера была ее горничная Маша у нас. Она сестра моей Кати и все рассказывала, что господин этот каждый вечер бывает у Домны Осиповны, и только
та очень удивляется: «Что это, говорит, Маша, гость этот так часто бывает у меня, а никогда тебе ничего не подарит?»
— Может быть-с, но дело не в людях, — возразил он, — а в
том, что силу
дает этим господам, и какую еще силу: совесть людей становится в руках Таганки и Якиманки; разные ваши либералы и демагоги, шапки обыкновенно не хотевшие поднять ни перед каким абсолютизмом, с наслаждением, говорят, с восторгом приемлют разные субсидии и службишки от Таганки!
—
То есть, когда
давали по полутораста тысяч на версту, а она стоила всего пятьдесят… — заметил Бегушев.
— Кричит, знаете, этой госпоже своей, — продолжал Грохов, — «Глаша, Глаша, ко мне жена хочет воротиться…»
Та прибежала, кричит тоже: «Это невозможно!.. Нельзя…» — «Позвольте, говорю, господа, закон не лишает Михаила Сергеича права потребовать к себе Домну Осиповну; но он также
дает и ей право приехать к нему, когда ей угодно,
тем более, что она ничем не обеспечена!» — «Как, говорит, не обеспечена: я ей дом подарил».
— Постой, постой! — останавливала между
тем Мерова приятельницу, не
давая ей садиться и осматривая ее с головы до ног. — Но знаешь, ma chere [моя дорогая (франц.).], платье это тяжело на тебе сидит.
Вошел действительно Янсутский, приехавший прямо от Бегушева и бывший очень не в духе. Несмотря на
то, что Тюменев и Бегушев
дали слово у него отобедать, он инстинктивно чувствовал, что они весьма невысоко его третировали и почти что подсмеивались над ним, тогда как сам Янсутский, вследствие нахапанных всякого рода проделками денег, считал себя чуть не гениальным человеком.
Бегушев невольно потупился: всю молодость свою провел он в свете, кроме
того, родился, вырос в очень достаточном семействе, но таких ярких цветов на платьях
дам что-то не помнил. Впрочем, он и это явление отнес, по своей привычке, к бездарности века, не умеющего даже придумать хоть сколько-нибудь сносный туалет для
дам.
В отеле, между
тем, m-me Мерова сидела в качестве хозяйки в маленькой гостиной взятого отделения, а Янсутский в полной мундирной форме ртом и мехами раздувал уголья в находящемся тут камине, чтобы скорее они разгорелись и
дали из себя приятную теплоту.
— Сейчас я читал в газетах, — начал он совершенно развязно и свободно, между
тем как друг его Офонькин делал над собой страшное усилие, чтобы занять все кресло, а не сидеть на краешке его, — читал в газетах, — продолжал Хмурин, — что, положим, там жена убила мужа и затем сама призналась в
том, суд ее оправдал, а публика еще денег ей
дала за
то.
— Прежде это надобно было сделать! — говорил Янсутский, выходя с лакеем в залу, где, выхватив у него спичку, зажег ее и приложил к серной нитке, проведенной через все свечи; такой способ зажжения Янсутский придумал для произведения большого эффекта, — и действительно, когда все свечи почти разом зажглись,
то дамы даже легонько вскрикнули, а Хмурин потупил голову и произнес...
— Если вам угодно! — проговорил
тот, складывая руку свою кренделем. — А я ведь, признаться, и не хаживал с
дамами к столу.
— Нет, кроме
того, серьезно, меня обстоятельства вынуждают к
тому. Ваши бумаги сколько
дают дивиденту?
— Да
дайте, по крайней мере, за восемьдесят-то — восемьдесят пять, — отвечал ей
тот, продолжая усмехаться.
— Я, знаете… вот и она вам скажет… — продолжал Янсутский, указывая на Мерову, — черт знает, сколько бы там ни было дела, но люблю повеселиться; между всеми нами,
то есть людьми одного дела, кто этакой хорошенький обедец затеет и
даст?.. — Я! Кто любим и владеет хорошенькой женщиной?.. — Я! По-моему, скупость есть величайшая глупость! Жизнь дана человеку, чтобы он пользовался ею, а не деньги наживал.
— О, совершенно верю! — продолжал восклицать Янсутский. — А я вот пойду позубоскалю немного над Офонькиным, — проговорил он, сочтя за лучшее перевести разговор на другой предмет, и затем, подойдя к Офонькину и садясь около него, отнесся к
тому: — Василий Иванович, когда же вы
дадите нам обед?
Мерова тоже вскоре после
того начала проситься у Янсутского, чтобы он отпустил ее домой. Ей, наконец, стало гадко быть с оставшимися
дамами. Янсутский, после нескольких возражений, разрешил ей уехать.
— Вы, смотрите, недолго же здесь оставайтесь, а
то вы, пожалуй, бог вас знает, чего не наделаете с этими вашими
дамами, — говорила она Янсутскому, когда он провожал ее в передней.
— Прежде Державин писал оду «Бог», «Послание к Фелице», описывал «Водопад», а нынешние поэты все описывают нам ножки и волосы своих знакомых
дам!» Но как бы
то ни было, Бегушев в этот период своей жизни был совершенно согласен с поэтами и женщин предпочитал всему на свете: в Наталью Сергеевну он безумно влюбился.
Лет пять Бегушев был рядовым; наконец смиловались над ним:
дали ему возможность отличиться и вслед за
тем возвратили ему прежние чины.
Его еще молодцеватую и красивую фигуру беспрестанно видели
то в
тех,
то в других кружках, сам же Бегушев вряд ли чувствовал большое удовольствие от этого общества; но вот с некоторого времени он начал встречать молодую
даму, болезненную на вид, которая всегда являлась одна и почти глаз не спускала с Бегушева; это наконец его заинтересовало.
Дама посмотрела на него внимательно. Далее потом на вопрос Бегушева об ее имени и отчестве она отвечала, что имя ее очень прозаическое: Домна Осиповна, а фамилия и еще хуже
того: Олухова. О фамилии самого Бегушева она не спрашивала и сказала, что давно его знает.
«Pardon, Altesse [Извините, ваше высочество (франц.).], говорю, я занимаюсь теперь аферами!» Хотел, знаешь, объяснить им мое положение, потому что, как ты хочешь, правительству следовало бы немножко поддерживать нас, хоть и безумцев, но все-таки людей, ему преданных: хоть бы службишку
дали какую-нибудь или пенсьишку небольшую, а
то ничего, никакого участия!..
— Как без уплаты? — спросил граф, по-видимому совершенно счастливый
тем, что ему и сто
дают. — Это, знаешь, немного выйдет щекотливо!
Утро обыкновенно Домна Осиповна проводила, тщательно скрывая это от Бегушева, в беседе с своим мужем, расспрашивая
того о всех делах его, даже об его возлюбленной, и по поводу взбалмошного характера последней
давала ему разные благоразумные советы…
Последнему она хотела за его услугу по хмуринским акциям отплатить такой же услугой,
то есть
дать ему возможность встретиться с Тюменевым, чем
тот, как она предполагала, очень дорожил.
Прежде, действительно, я покупал женскую любовь, но теперь мне ее
дали за
то, что я сам люблю!
Говяжий студень!»,
то перебранка жандарма с извозчиками: «Я
те, черт,
дам!
— О, нет, это не такие люди!.. В них point d'honnetir [чувство чести (франц.).] очень силен; кроме
того, тебя побоятся… Они очень тебя уважают и все рассказывали мне, что часто встречали тебя за границей и что на водах, где они видели тебя, ты будто бы постоянно гулял с какой-то прехорошенькой
дамой!
—
Ту картину мою, которую вы видели у меня в Риме и одобряли, я кончаю!.. — говорил художник, простодушно воображавший, что весь мир более всего озабочен его картиной. — Не заедете ли ко мне в мастерскую взглянуть на нее… Я помню, какие прекрасные советы вы мне
давали.
Художник, наконец, поотодвинулся с своего места и
дал ему возможность снова наблюдать Домну Осиповну, хоть и ненадолго, так как танцы кончились, и ее не видать стало. В продолжение всего своего наблюдения Бегушев заметил к удовольствию своему, что Домна Осиповна почти не разговаривала с Янсутским, но в
ту сторону, где он стоял, вскидывала по временам глаза.
— Не захочу! — проговорил
тот тихо. — В этом случае вам гораздо лучше обратиться к купцам здешним: они охотно
дают деньги на затеваемые в их пользу газеты.
Направо от него висел портрет матери Аделаиды Ивановны —
дамы с необыкновенно нежным цветом лица и с буклями на висках, а налево — головка совершенно ангелоподобной девочки;
то была сестра Аделаиды Ивановны, умершая в детстве.
Доступ к Домне Осиповне, особенно с
тех пор, как она вышла замуж, сделался еще труднее; графа сначала опросил швейцар и
дал знать звонком о прибывшем госте наверх, оттуда сошедший лакей тоже опросил графа, который на все эти расспросы отвечал терпеливо: он привык дожидаться в передних!
— Нет, я сама курю!.. Jean,
дай мне огня! — сказала
та нежно-повелительно мужу.
Но Перехватов не смеялся; он еще за несколько дней перед
тем слышал от одной дружественной ему
дамы, которую он давным-давно лечил, легкие намеки на нечто подходящее к этой неприятной новости.
Но ее здоровье, и без
того уже потрясенное разными житейскими волнениями, пожалуй, не выдержит; кроме
того, Домна Осиповна считала невозможным оставить и мужа, которого она ревновала, как сама выражалась, ко всем его противным
дамам.
— Здравствуйте! — пробасил
тот, протягивая Бегушеву руку. — Вот вы желали помогать бедным, — продолжал священник
тем же басовым и монотонным голосом, — вчера я ходил причащать одну
даму… вероятно, благородного происхождения, и живет она — умирающая, без всякой помощи и средств — у поганой некрещеной жидовки!
Муж действительно вряд ли что мог понять: все его старание было устремлено на
то, чтобы как-нибудь удержать свою голову в покое и не
дать ей чересчур трястись.
Тот продолжал; но только вдруг на одном очень поэтическом, по мнению Татьяны Васильевны, монологе начал кашлять, чихать и в заключение до
того докашлялся, что заставил
дам покраснеть и потупиться, а мужчин усмехнуться, и вместе с ними сам добродушно рассмеялся.
— Да вы не отказались от наследства, а приняли его, — возразил Грохов. «Конечно… — вертелось было у него на языке, — существуют и другие статьи закона по этому предмету…» Но он не высказал этого из боязни Янсутского, зная, какой
тот пройдоха, и очень возможно, что, проведав о советах, которые бы Грохов
дал противной стороне, он и его, пожалуй, притянет к суду. — Обратитесь к какому-нибудь другому адвокату, а я умираю, — мне не до дел! — заключил он и повернулся к стене.
Домна Осиповна поняла, что он совершенно ей бесполезен, а так как энергии ее, когда что касалось до дел, пределов не было,
то она и поехала в суд, прямо в комнату присяжных поверенных, где
дают, как она слыхала, советы по делам.
В комнате присяжных сидело несколько незанятых адвокатов и
тех, коих была очередь
давать советы.
Адвокат хоть и знал по опыту, как большая часть
дам лукаво, но бестолково рассказывает свои процессы, однако такой чепухи еще не слыхивал; между
тем, как мы знаем, Домна Осиповна умела прежде говорить о своих делах ясно и отчетливо.
Та ушла, не совсем довольная, что Александр Иванович не
дал ей ни копейки за исполненное поручение.
Средства ее, впрочем, для сей цели ограничивались
тем, что она начала толковать и долбить мужу, что он непременно этим двум человекам должен
дать места, — на
том основании, что в настоящее время они гораздо более нужны, чем он сам.