— Такая же, как между всякой философией и религией: первая учит познавать сущность вещей посредством разума, а религия преподает то, что сказано в божественном откровении; но путь в достижении того и другого познания в мистицизме иной, чем в других философских системах и в других вероучениях, или, лучше сказать, оба эти пути сближены у мистиков: они в своей философии ум с его постепенным ходом, с его логическими выводами ставят на вторую ступень и дают предпочтение чувству и фантазии, говоря, что этими духовными орудиями скорее и вернее человек может достигнуть познания сущности мирового бытия и что путем
ума человек идет черепашьим шагом, а чувством и созерцанием он возлетает, как орел.
— Ну, походите в тамошний университет на лекции естественных наук и вслушайтесь внимательно, какие гигантские успехи делают науки этого рода!.. А когда
ум человека столь занялся предметами мира материального, что стремится даже как бы одухотворить этот мир и в самой материи найти конечную причину, так тут всем религиям и отвлеченным философиям не поздоровится, по пословице: «Когда Ванька поет, так уж Машка молчи!»
Неточные совпадения
— Следовало бы, — согласился с ней и муж, — но поди ты, — разве им до того? Полиция наша только и ладит, как бы взятку сорвать, а Турбин этот с
ума совсем спятил: врет что-то и болтает о своих деньгах, а что
человека из-за него убили, — это ему ничего!
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось в его
уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но в то же время в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки, как истый оптимист, будучи более склонен воображать
людей в лучшем свете, чем они были на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около нее».
«И это, — думал он про себя, — разговаривают сановники, государственные
люди, тогда как по службе его в Гатчинском полку ему были еще памятны вельможи екатерининского и павловского времени: те, бывало, что ни слово скажут, то во всем виден
ум, солидность и твердость характера; а это что такое?..»
— Вы-то пуще скудны разумом! — снова воскликнул Егор Егорыч. — А знаете ли, какой в обществе ходит старый об вас анекдот, что когда вы побывали у Аракчеева, так он, когда вы ушли, сказал: «О, если бы к
уму этого
человека прибавить мою волю, такой
человек много бы сделал».
— Эти фигуры изображают камни: один, неотесанный и грубый, представляет
человека в его греховном несовершенстве, а этот, правильный и изящный, говорит, каким
человек может быть после каменщицкой работы над своим сердцем и
умом…
— Государь Александр Павлович, — начал он, — был один из самых острых и тонких
умов, и очень возможно, что он бывал у madame Татариновой, желая ведать все возрастания и все уклонения в духовном движении
людей…
Артасьев был хоть и недалекого
ума, но очень добрый
человек и, состоя тоже некогда в масонстве, со времени еще князя Александра Николаича Голицына, служил директором гимназии в изображаемой мною губернии.
Надо всем этим, конечно, преобладала мысль, что всякий
человек должен иметь жену, которая бы его любила, и что любви к нему Миропе Дмитриевне было не занимать стать, но, как ни являлось все это ясным, червячок сомнения шевелился еще в
уме Аггея Никитича.
Он по временам возжигал сей райский луч в
умах и сердцах
людей, им излюбленных.
Первое утверждал купец, по грубости своих понятий; но Максинька, как
человек ума возвышенного, говорил, что между ними существует совершенно чистая и неземная любовь.
— Почти совершенно собственная: его главное положение выражается в такой формуле, что все рациональное реально и все реальное рационально, и что
человек должен верить в один только
ум, ибо он сам есть
ум!
— Не знаю, чтобы это пустоту женщины свидетельствовало, а скорей показывает ее чистоту, — возразил Егор Егорыч, видимо, имевший некоторое предубеждение против Батенева: отдавая полную справедливость его
уму, он в то же время подозревал в нем
человека весьма хитрого, льстивого и при этом еще грубо-чувственного.
Я его внимательно изучал; это
человек чистого сердца и глубоко-серьезного
ума.
— Так он, бывало, вечерами, по праздникам, беседы вел с окрестными людями. Крепкого
ума человек! Он прямо говорил: где корень и происхождение? Это, говорит, народ, и для него, говорит, все средства…
Неточные совпадения
Простите,
люди добрые, // Учите уму-разуму, // Как жить самой?
Софья. Вижу, какая разница казаться счастливым и быть действительно. Да мне это непонятно, дядюшка, как можно
человеку все помнить одного себя? Неужели не рассуждают, чем один обязан другому? Где ж
ум, которым так величаются?
Стародум. Льстец есть тварь, которая не только о других, ниже о себе хорошего мнения не имеет. Все его стремление к тому, чтоб сперва ослепить
ум у
человека, а потом делать из него, что ему надобно. Он ночной вор, который сперва свечу погасит, а потом красть станет.
Стародум. Это странное дело!
Человек ты, как вижу, не без
ума, а хочешь, чтоб я отдал мою племянницу за кого — не знаю.
Стародум. В одном. Отец мой непрестанно мне твердил одно и то же: имей сердце, имей душу, и будешь
человек во всякое время. На все прочее мода: на
умы мода, на знания мода, как на пряжки, на пуговицы.