Неточные совпадения
Зачем все это и для чего?» — спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже
выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться на бале хоть несколько еще времени, но
тот упорно отказывался и отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и рядом же с ним стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд
тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится.
— А если я их не увижу и горничная ихняя
выйдет ко мне,
то отдавать ли ей?
— Отдай и горничной! — разрешил он, махнув мысленно рукой на все, что из
того бы ни
вышло.
— Зачем? И пешком дойду, — возразил было Антип Ильич, зная, что барин очень скуп на лошадей; но на этот раз
вышло не
то.
Сбежав сверху, Людмила, взволнованная и пылающая, спросила горничных, где посланный от Марфина, и когда
те сказали, что в передней, она
вышла к Антипу Ильичу.
— Нельзя этого, нельзя, Антип Ильич! — воскликнул
тем же досадливо-плачевным тоном Егор Егорыч. — Из этого
выйдет скандал!.. Это бог знает что могут подумать!
— Ваше высокопревосходительство! — начал он, прижимая руку к сердцу, но более
того ничего не мог высказать, а только, сморгнув навернувшиеся на глазах его слезы, поклонился и
вышел.
Пробурчав что-то такое на это, молитву или благодарность, старик засунул пирог в свою и без
того уж битком набитую суму и вместе с вожаком пошел далее христарадничать по улице, а затем они совсем
вышли из города и скрылись за ближайшим леском.
Он обо всех этих ужасных случаях слышал и на мой вопрос отвечал, что это, вероятно, дело рук одного раскольника-хлыста, Федота Ермолаева, богатого маляра из деревни Свистова, который, — как известно это было почтмейстеру по службе, — имеет на крестьян сильное влияние, потому что, производя в Петербурге по летам стотысячные подряды, он зимой обыкновенно съезжает сюда, в деревню, и закабаливает здесь всякого рода рабочих, выдавая им на их нужды задатки, а с весной уводит их с собой в Питер; сверх
того, в продолжение лета,
высылает через почту домашним этих крестьян десятки тысяч, — воротило и кормилец, понимаете, всей округи…
— То-то, к несчастию, Ченцов не обожатель мой, но если бы он был им и предложил мне
выйти за него замуж, — что, конечно, невозможно, потому что он женат, —
то я сочла бы это за величайшее счастие для себя; но за вашего противного Марфина я никогда не пойду, хоть бы у него было не тысяча, а сто тысяч душ!
Выйдя, по приказанию сенатора, в залу к губернскому предводителю, он не поклонился даже ему, равно как и Крапчик не сделал для
того ни малейшего движения.
Старый и пространный дом, как бы желая способствовать ее вдохновению, вторил во всех углах своих
тому, что она играла, а играла Муза на
тему терзающей ее печали, и сумей она записать играемое ею, из этого, может быть,
вышло бы нечто весьма замечательное, потому что тут работали заодно сила впечатления и художественный импульс.
Миропа Дмитриевна непременно ожидала, что Рыжовы примут ее приветливо и даже с уважением, но, к удивлению своему, она совершенно этого не встретила, и началось с
того, что к ней
вышла одна только старуха-адмиральша с лицом каким-то строгим и печальным и объявила, что у нее больна дочь и что поэтому они ни с кем из знакомых своих видаться не будут.
— Не плакать, а радоваться надобно, что так случилось, — принялась, Юлия Матвеевна успокаивать дочь. — Он говорит, что готов жениться на тебе… Какое счастье!.. Если бы он был совершенно свободный человек и посторонний,
то я скорее умерла бы, чем позволила тебе
выйти за него.
Произошло его отсутствие оттого, что капитан, возбужденный рассказами Миропы Дмитриевны о красоте ее постоялки, дал себе слово непременно увидать m-lle Рыжову и во что бы
то ни стало познакомиться с нею и с матерью ее, ради чего он, подобно Миропе Дмитриевне, стал предпринимать каждодневно экскурсии по переулку, в котором находился домик Зудченки, не заходя, впрочем, к сей последней, из опасения, что она начнет подтрунивать над его увлечением, и в первое же воскресенье Аггей Никитич, совершенно неожиданно для него, увидал, что со двора Миропы Дмитриевны
вышли: пожилая, весьма почтенной наружности, дама и молодая девушка, действительно красоты неописанной.
Панночка в отчаянии и говорит ему: «Сними ты с себя портрет для меня, но пусти перед этим кровь и дай мне несколько капель ее; я их велю положить живописцу в краски, которыми будут рисовать, и тогда портрет
выйдет совершенно живой, как ты!..» Офицер, конечно, — да и кто бы из нас не готов был сделать
того, когда мы для женщин жизнью жертвуем? — исполнил, что она желала…
Тот сначала своими жестами усыпил его, и что потом было с офицером в этом сне, — он не помнит; но когда очнулся, магнетизер велел ему взять ванну и дал ему при этом восковую свечку, полотенчико и небольшое зеркальце… «Свечку эту, говорит, вы зажгите и садитесь с нею и с зеркальцем в ванну, а когда вы там почувствуете сильную тоску под ложечкой,
то окунитесь… свечка при этом — не бойтесь — не погаснет, а потом, не
выходя из ванны, протрите полотенчиком зеркальце и, светя себе свечкою, взгляните в него…
Когда от Рыжовых оба гостя их уехали, Людмила ушла в свою комнату и до самого вечера оттуда не
выходила: она сердилась на адмиральшу и даже на Сусанну за
то, что они, зная ее положение, хотели, чтобы она
вышла к Марфину; это казалось ей безжалостным с их стороны, тогда как она для долга и для них всем, кажется, не выключая даже Ченцова, пожертвовала.
— Ты и не
выходи!.. Никакой надобности тебе нет в
том!.. — подтвердила Сусанна.
Фаэтон между
тем быстро подкатил к бульвару Чистые Пруды, и Егор Егорыч крикнул кучеру: «Поезжай по левой стороне!», а велев свернуть близ почтамта в переулок и остановиться у небольшой церкви Феодора Стратилата, он предложил Сусанне
выйти из экипажа, причем самым почтительнейшим образом высадил ее и попросил следовать за собой внутрь двора, где и находился храм Архангела Гавриила, который действительно своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия верхнего яруса, напоминал скорее башню, чем православную церковь, — на куполе его, впрочем, высился крест; наружные стены храма были покрыты лепными изображениями с таковыми же лепными надписями на славянском языке: с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: «Дом мой — дом молитвы»; над дверями храма вокруг спасителева венца виднелось: «Аз есмь путь и истина и живот»; около дверей, ведущих в храм, шли надписи: «Господи, возлюблю благолепие дому твоего и место селения славы твоея».
— Значит, — начала она припирать его к стене, — вы готовы жениться на девушке некрасивой, у которой есть обожатель и у которой будет скоро залог любви к
тому, и это еще когда Людмила соблаговолит за вас
выйти, — а она вовсе не думает
того, — и согласитесь, Аггей Никитич, что после всего этого вы смешны вашими воздыханиями и мечтаниями!
Миропа Дмитриевна после
того,
выйдя к ним, строго объявила...
Любя подражать в одежде новейшим модам, Петр Григорьич, приехав в Петербург, после долгого небывания в нем, счел первою для себя обязанностью заказать наимоднейший костюм у лучшего портного, который и одел его буква в букву по рецепту «Сына отечества» [«Сын Отечества» — журнал, издававшийся с 1812 года Н.И.Гречем (1787—1867).], издававшегося тогда Булгариным и Гречем, и в костюме этом Крапчик — не хочу
того скрывать —
вышел ужасен: его корявое и черномазое лицо от белого верхнего сюртука стало казаться еще чернее и корявее; надетые на огромные и волосатые руки Крапчика палевого цвета перчатки не покрывали всей кисти, а держимая им хлыстик-тросточка казалась просто чем-то глупым.
Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за другими; но заметно был смущен
тем, что ни одного слова не в состоянии был приспособить к предыдущему разговору. «Ну, как, — думал он, — и за столом будут говорить о таких же все пустяках!» Однако
вышло не
то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному своему состоянию, больше ничего не ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича...
— Рамка эта, заключающая в себе все фигуры, — продолжала gnadige Frau, — означает, что хитрость и злоба людей заставляют пока масонов быть замкнутыми и таинственными,
тем не менее эти буквы на рамке: N, S, W и О, — выражают четыре страны света и говорят масонам, что, несмотря на воздвигаемые им преграды, они уже
вышли чрез нарисованные у каждой буквы врата и распространились по всем странам мира.
— История чисто кадетская, из которой, по-моему, Пилецкий
вышел умно и благородно: все эти избалованные барчонки вызвали его в конференц-залу и предложили ему: или удалиться, или видеть, как они потребуют собственного своего удаления; тогда Пилецкий, вместо
того, чтобы наказать их, как бы это сделал другой, объявил им: «Ну, господа, оставайтесь лучше вы в лицее, а я уйду, как непригодный вам», — и в
ту же ночь выехал из лицея навсегда!
— Напротив, весьма возможно, да вы уж и начали ею быть!.. Продолжайте с
тем же рвением, какое теперь у вас, учиться, молитесь, думайте, читайте указанные вам книги и потом
выйдите замуж за масона!
Прошла осень, прошла зима, и наступила снова весна, а вместе с нею в описываемой мною губернии совершились важные события: губернатор был удален от должности, — впрочем, по прошению; сенаторская ревизия закончилась, и сенатор — если не в одном экипаже,
то совершенно одновременно — уехал с m-me Клавской в Петербург, после чего прошел слух, что новым губернатором будет назначен Крапчик, которому будто бы обещал это сенатор, действительно бывший последнее время весьма благосклонен к Петру Григорьичу; но
вышло совершенно противное (Егор Егорыч недаром, видно, говорил, что граф Эдлерс — старая остзейская лиса): губернатором, немедля же по возвращении сенатора в Петербург, был определен не Петр Григорьич, а дальний родственник графа Эдлерса, барон Висбах, действительный статский советник и тоже камергер.
Пылкая в своих привязанностях и гневливая в
то же время, она была одной из
тех женщин, у которых, как сказал Лермонтов, пищи много для добра и зла, и если бы ей попался в мужья другой человек, а не Ченцов,
то очень возможно, что из нее
вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты была еще возможность, но напугать — никогда и ничем.
Все это старуха Арина скрыла от Ченцова, рассчитывая так, что бесстыжая Маланья языком только брешет, ан
вышло не
то, и раз, когда Валерьян Николаич, приехав к Арине, сидел у нее вместе с своей Аксюшей в особой горенке, Маланья нагрянула в избу к Арине, подняла с ней ругню, мало
того, — добралась и до Ченцова.
«Но позвольте, — возражали им пожилые дамы и солидные мужчины, — madame Ченцова любила своего мужа, она для него пожертвовала отцом, и оправдывать его странно, — что Ченцов человек беспутный, это всем известно!» — «Значит, известно было и madame Ченцовой, а если она все-таки
вышла за него, так и будь к
тому готова!» — замечали ядовито молодые дамы.
— Собственное мое сердце, ваше превосходительство: я сам
вышел из людей бедных и знаю, что образование нам необходимее даже, чем богатым людям, и если на мои деньги хоть десять мальчиков получат воспитание, так бог и за
то меня вознаградит.
Об разных укорах и намеках, которые Вы мне пишете, я не хочу и говорить, потому что все они несправедливы; но что касается до высылки к Вам крестьянки Аксиньи,
то я по закону никакого права не имею этого сделать: мы можем наших крестьян отчуждать из своего владения, а нарушать их браки не в нашей власти; муж Аксиньи, который ее привез теперь сюда, очень хорошо это знает, и мне очень странна показалась Ваша просьба: неужели Вы думали, что я позволю себе
высылать Вам ваших любовниц?
Та,
выйдя из комнаты мужа, поспешила к гостям, и Мартын Степаныч прямо ей сказал...
Сусанна Николаевна никак, однако, не хотела пустить гостей без обеда и только попросила gnadige Frau, чтобы поскорей накрыли стол.
Та этим распорядилась, и через какие-нибудь полчаса хозяйка, гости ее и Сверстовы сидели уже за именинной трапезой, за которую сам именинник, ссылаясь на нездоровье, не
вышел.
Однажды он после продолжительного мистического бодрствования, чтобы рассеять себя,
вышел из дому и направился в поле, где почувствовал, что чем далее он идет,
тем проницательнее становится его умственный взор,
тем понятнее ему делаются все видимые вещи, так что по одним очертаниям и краскам оных он начал узнавать их внутреннее бытие.
Когда, наконец, она
вышла из храма, в сопровождении отца Василия,
то еще слава богу, что предусмотрительный Сверстов перед
тем сбегал в усадьбу и приехал оттуда на лошади в санях, в которые Сусанна Николаевна, совсем утомленная и взволнованная, села.
— Признаюсь, мне странным показалось такое мнение Ивана Петровича, — сказал тоном сожаления Тулузов, затем тоже раскланялся и
вышел, но, сойдя на крыльцо, он, к удивлению своему, увидал, что у подъезда стояли безобразные, обтертые и облупившиеся дрожки Ивана Петровича, в которых
тот, восседая, крикнул ему...
— Нет, — возразила Катрин, — нельзя
выходить так, без оглядки, как мы
выходим в первый раз, и я теперь тебе скажу всю правду: когда я еще девушкою до безумия влюбилась в Ченцова,
то однажды за ужином прямо намекнула ему, что люблю его, и он мне намекнул, что он это видит, но что он боится меня, а я ему тогда сказала, что я не боюсь его…
Иметь своим любовником Тулузова Екатерине Петровне тоже казалось делом не совсем приличным, но все-таки это оставалось в полутайне, в полумраке, она всегда и перед каждым могла запереться в
том; но
выйти за него замуж — это уже значило явно перед всем обществом признать его за человека равного себе, чего Екатерина Петровна вовсе не думала.
Доктору, кажется, досадно было, что Аггей Никитич не знает этого, и, как бы желая поразобраться с своими собственными мыслями, он
вышел из гостиной в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его изображало
то какое-то недоумение,
то уверенность, и в последнем случае глаза его загорались, и он начинал произносить сам с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав играть в шахматы с отцом Василием,
вышла проводить
того, Сверстов сказал ей...
— И
то бы ничего, хоть бы за конюха! — восклицал Сверстов. — Но она
вышла за Василия Иваныча Тулузова!
— Я ничего не могу тут раскусить; полагаю только, что Катерина Петровна
вышла не за
того Василия Иваныча Тулузова, которого мы знали, потому что он давно убит.
— Нет-с, это не от семьи зависит, а человеком
выходит! — воскликнул Аггей Никитич. — У нас, например, некоторые ротные командиры тоже порядочно плутовали, но я, видит бог, копейкой казенной никогда не воспользовался… А тут вдруг каким хапалом оказался!.. Просто, я вам говорю, на всю мою жизнь осрамлен!.. Как я там ни уверял всех, что это глупая выдумка почтальонов, однако все очень хорошо понимают, что
те бы выдумать не смели!
— Я думал, Егор Егорыч, много думал, но справедливо говорят, что женщины хитрее черта… Хоть бы насчет
тех же денег… Миропа Дмитриевна притворилась такой неинтересанткой, что и боже ты мой, а тут вот что
вышло на поверку. Вижу уж я теперь, что погиб безвозвратно!
— Может быть, — не отвергнула
того и Сусанна Николаевна и, видя, что Егор Егорыч
вышел из гостиной с шапкой в руке, она присовокупила...
—
То, что Лябьев обиделся и должен был
выйти из себя! — сблагородничал Феодосий Гаврилыч.
Сусанна Николаевна была крайне удивлена: она никак не ожидала, что Углаков у них; но как бы
то ни было, хоть и сконфуженная несколько,
вышла к нему.
И Углаков подал сказанную записку Лябьевой, которая была в восторге от подобного разрешения. Сам же m-r Пьер рассчитывал, кажется, поехать назад в одном экипаже с Сусанной Николаевной, но
та, вероятно, заранее это предчувствовавшая, немедля же, как только они
вышли от Лябьева, сказала...
У m-r Пьера вытянулось лицо, но делать нечего; оставшись в сообществе с Аграфеной Васильевной, он пошел с ней неторопливым шагом, так как Аграфена Васильевна по тучности своей не могла быстро ходить, и когда они
вышли из ворот тюрьмы,
то карета Сусанны Николаевны виднелась уже далеко.