Неточные совпадения
— Приготовим! — сказала докторша и, несколько величественной походкой выйдя из спальни мужа, прошла к себе тоже в спальню, где, впрочем, она стала еще вязать шерстяные носки. Доктор же улегся снова в постель; но, тревожимый разными соображениями по предстоящему для него делу, не заснул и проворочался до ранних обеден, пока за ним не заехал исправник,
с которым он и
отправился на место происшествия.
Адмиральша на это что-то такое неясно ему ответила, но, как бы то ни было, Аггей Никитич остался бесконечно доволен таким событием и в тот же вечер
отправился к Миропе Дмитриевне
с целью быть поближе к Людмиле и хоть бы подышать
с нею одним воздухом.
— А где им угодно!.. Пускай
отправятся к акушерке… мало ли их здесь!.. Или в воспитательный дом, — проговорила
с презрением Миропа Дмитриевна.
Егор Егорыч после того
отправился к Рыжовым, которых застал сидящими в своей душной квартире
с неотворенными даже окнами.
О пище, впрочем, из моих приезжих никто не думал, и все намерены были ограничиться чаем, кофеем и привезенною из Кузьмищева телятиной, за исключением однако доктора, который, сообразив, что город стоит на довольно большой и, вероятно, многорыбной реке, сейчас же
отправился в соседний трактирчик, выпил там рюмки три водочки и заказал себе селяночку из стерляди, которую и съел
с величайшим наслаждением.
Побеседовав таким образом
с Пилецким часа
с два, Егор Егорыч и доктор
отправились в Кузьмищево. Всю дорогу Егор Егорыч рассуждал о Мартыне Степаныче.
В избранный для венчания день Егор Егорыч послал Антипа Ильича к священнику, состоящему у него на руге (Кузьмищево, как мы знаем, было село), сказать, что он будет венчаться
с Сусанной Николаевной в пять часов вечера, а затем все, то есть жених и невеста, а также gnadige Frau и доктор,
отправились в церковь пешком; священник, впрочем, осветил храм полным освещением и сам
с дьяконом облекся в дорогие дорадоровые ризы, в которых служил только в заутреню светлого христова воскресения.
Не высказав мужу нисколько своих подозрений, она вознамерилась съездить в деревню Федюхино, чтобы взглянуть на житье-бытье Власия,
с каковою целью Катрин, опять-таки в отсутствие мужа, велела запрячь себе кабриолет и, никого не взяв
с собою,
отправилась в сказанную деревню.
Тулузов, получив от знакомого гимназического чиновничка
с этого донесения копию и видя, как оно веско было написано и сколь много клонилось в его пользу, счел преждевременным ехать в Петербург и
отправился обратно в Синьково, которого достигнул на другой день вечером.
— Нет, мне надобно еще
с требой ехать! — объяснил отец Василий и, не заходя к Сусанне Николаевне,
отправился домой.
По окончании обеда Мартын Степаныч и Аггей Никитич сейчас же
отправились в путь. Проехать им вместе приходилось всего только верст пятнадцать до первого уездного города, откуда Пилецкий должен был направиться по петербургскому тракту, а Аггей Никитич остаться в самом городе для обревизования почтовой конторы. Но, как ни кратко было время этого переезда, Аггей Никитич, томимый жаждой просвещения, решился воспользоваться случаем и снова заговорил
с Мартыном Степанычем о трактате Марфина.
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в город и были прямо подвезены к почтовой станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы
с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч
отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и
с лицом крайне оробелым.
В одно утро, не сказав никому ни слова, она
отправилась пешком к отцу Василию, который, конечно, и перед тем после постигшего Марфиных горя бывал у них почти ежедневно; но на этот раз Сусанна Николаевна, рассказав откровенно все, что происходит
с ее мужем, умоляла его прийти к ним уже прямо для поучения и подкрепления Егора Егорыча.
По окончании обеда князь все-таки не уезжал. Лябьев, не зная, наконец, что делать
с навязчивым и беспрерывно болтающим гостем, предложил ему сесть играть в карты. Князь принял это предложение
с большим удовольствием. Стол для них приготовили в кабинете, куда они и
отправились, а дамы и Углаков уселись в зале, около рояля, на клавишах которого Муза Николаевна начала перебирать.
Все члены комитета, а еще более того откупщики остались очень недовольными и смущенными: первые прямо из заседания
отправились в Английский клуб, где стали рассказывать, какую штуку позволил себе сыграть
с ними генерал-губернатор, и больше всех в этом случае протестовал князь Индобский.
В продолжение всего остального дня супруги не видались больше. Тулузов тотчас же после объяснения
с женой уехал куда-то и возвратился домой очень поздно. Екатерина же Петровна в семь часов
отправилась в театр, где давали «Гамлета» и где она опять встретилась
с Сусанной Николаевной и
с Лябьевой, в ложе которых сидел на этот раз и молодой Углаков, не совсем еще, кажется, поправившийся после болезни.
— А только то и требовалось доказать! — подхватил опять-таки
с усмешечкой отец Василий и встал, чтобы
отправиться домой.
Покончив на этом, Егор Егорыч и Сверстов расстались
с Углаковым и поехали: первый домой, а другой пересел на извозчика и
отправился к Мартыну Степанычу Пилецкому,
с которым Сверстов от души желал поскорее повидаться.
— Я вместе
с господином Тулузовым часа в два ночи
отправился в указанный им дом…
Прямо из трактира он
отправился в театр, где, как нарочно, наскочил на Каратыгина [Каратыгин Василий Андреевич (1802—1853) — трагик, актер Александринского театра.] в роли Прокопа Ляпунова [Ляпунов Прокопий Петрович (ум. в 1611 г.) — сподвижник Болотникова в крестьянском восстании начала XVII века, в дальнейшем изменивший ему.], который в продолжение всей пьесы говорил в духе патриотического настроения Сверстова и, между прочим, восклицал стоявшему перед ним кичливо Делагарди: «Да знает ли ваш пресловутый Запад, что если Русь поднимется, так вам почудится седое море!?» Ну, попадись в это время доктору его gnadige Frau
с своим постоянно антирусским направлением, я не знаю, что бы он сделал, и не ручаюсь даже, чтобы при этом не произошло сцены самого бурного свойства, тем более, что за палкинским обедом Сверстов выпил не три обычные рюмочки, а около десяточка.
Переночевав в Майнце, мои путешественники опять-таки по плану Егора Егорыча
отправились в Гейдельберг. Южная Германия тут уже сильно начинала давать себя чувствовать. Воздух был напоен ароматами растений; деревья были все хоть небольшие, но сочные. Поля, конечно, не были
с такой тщательностью обработаны, как в Северной Германии, но неопытный бы даже глаз заметил, что они были плодовитее.
Егор Егорыч вскоре начал чувствовать легкий озноб от наступивших сумерек. Он сказал о том Сусанне Николаевне, и они немедля же
отправились в гостиницу свою, но на главной улице Гейдельберга их остановило шествие студентов
с факелами в руках и
с музыкой впереди. Извозчик их поспешно повернул экипаж несколько в сторону и не без гордости проговорил...
Вслед за тем каждое послеобеда почтенный аптекарь укладывался спать, пани же Вибель выходила в сад, к ней являлся Аггей Никитич, и они
отправлялись в беседку изучать исторические факты масонства; к чаю неофиты возвращались в дом, где их уже ожидал Вибель, сидя за самоваром
с трубкой в зубах и держа на коленях кота.
Откупщик после того недолго просидел и, попросив только Аггея Никитича непременно бывать на его балах, уехал, весьма довольный успехом своего посещения; а Аггей Никитич поспешил
отправиться к пани Вибель, чтобы передать ей неправильно стяжанные им
с откупа деньги, каковые он выложил перед пани полною суммою. Та, увидев столько денег, пришла в удивление и восторг и, не помня, что делает, вскрикнула...
Отправиться с Аггеем Никитичем — это значило прямо указать всем на ее отношения к нему; так что на другой день, когда Аггей Никитич пришел к ней, она стала
с ним советоваться, как лучше поступить.
Покончив, таким образом, переговоры свои
с супругою, поручик, почти не заснув нисколько,
отправился, едва только забрезжилась зимняя заря, к Аггею Никитичу, и вскоре они уже ехали в Синьково, имея оба, кажется, одинаковое намерение в случае нового отказа камер-юнкера дать ему по здоровой пощечине.
При других обстоятельствах я всю бы жизнь, конечно, отдал пани Вибель, но теперь…» О, как проклинал себя Аггей Никитич за свою глупую историю в Синькове
с камер-юнкером, за свою непристойную выходку против пани Вибель, даже за свое возобновление знакомства
с добрейшим аптекарем, и в голове его возникло намерение опять сойтись
с пани Вибель, сказать ей, что он свободен, и умолять ее, чтобы она ему все простила, а затем, не рассуждая больше ни о чем, Аггей Никитич не далее как через день
отправился на квартиру пани Вибель, но, к ужасу своему, еще подходя, он увидел, что ставни квартиры пани Вибель были затворены.