Неточные совпадения
По-моему, напротив, надобно
дать полное спокойствие и возможность графу дурачиться; но когда он
начнет уже делать незаконные распоряжения, к которым его, вероятно, только еще подготовляют, тогда и собрать не слухи, а самые дела, да с этим и ехать в Петербург.
Произошло его отсутствие оттого, что капитан, возбужденный рассказами Миропы Дмитриевны о красоте ее постоялки,
дал себе слово непременно увидать m-lle Рыжову и во что бы то ни стало познакомиться с нею и с матерью ее, ради чего он, подобно Миропе Дмитриевне, стал предпринимать каждодневно экскурсии по переулку, в котором находился домик Зудченки, не заходя, впрочем, к сей последней, из опасения, что она
начнет подтрунивать над его увлечением, и в первое же воскресенье Аггей Никитич, совершенно неожиданно для него, увидал, что со двора Миропы Дмитриевны вышли: пожилая, весьма почтенной наружности,
дама и молодая девушка, действительно красоты неописанной.
— Пожалуйста!.. Муж бесконечно рад будет вас видеть, — почти умоляла его
дама, а потом, с некоторым величием раскланиваясь на обе стороны с почтительно стоявшими чиновниками, вышла из церкви с мальчиком, который все обертывал головку и посматривал на Сусанну, видимо, уже
начиная разуметь женскую красоту.
— Я бы мог, —
начал он, — заехать к Александру Яковлевичу Углакову, но он уехал в свою деревню. Впрочем, все равно, я напишу ему письмо, с которым вы, когда он возвратится, явитесь к нему, — он вас примет радушно.
Дайте мне перо и бумаги!
Ее
начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее все более и более будет пропадать связь между мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «
Дайте мне ложку!» — она говорила: «
Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого дня приезда в Кузьмищево все посматривала на фортепьяно, стоявшее в огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще детства знала, что оно было превосходное, но играть на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро после смерти сестры заниматься музыкой.
Косая
дама сейчас принялась эту старицу накачивать чаем, а та в благодарность за то
начала ей толковать...
— Я видел плоды, которые были последствием этого наития: одна
дама, после долгого радения в танцах, пении и музыке, весьма часто
начинала пророчествовать и очень многим из нас предсказывала будущее… Слова ее записывались и потом в жизни каждого из нас повторились с невероятною точностью.
— Понимаю, —
начала gnadige Frau, но не успела договорить своей мысли, потому что в это время вошел Сверстов, только что вернувшийся из больницы и отыскивавший свою супругу. Войдя, он сразу же заметил, что обе
дамы были на себя не похожи. Растерявшись и сам от того, что увидел, он зачем-то сказал жене...
Косая
дама несказанно обрадовалась сей девице и, усадив ее за самовар,
начала накачивать ее чаем и даже водкой, которую странница, по своей скитальческой жизни, очень любила, а потом принялась расспрашивать...
Здесь я не могу не заметить, что сия почтенная
дама с течением годов все более и более
начала обнаруживать смелости и разговорчивости с мужчинами и даже позволяла себе иногда весьма и весьма вольные шутки, что происходило, конечно, потому, что кто же по летам и наружности gnadige Frau мог ее заподозрить в чем-нибудь?!
Лябьев, сев за фортепьяно, взял громкий аккорд, которым сразу же
дал почувствовать, что
начал свое дело мастер.
По окончании обеда князь все-таки не уезжал. Лябьев, не зная, наконец, что делать с навязчивым и беспрерывно болтающим гостем, предложил ему сесть играть в карты. Князь принял это предложение с большим удовольствием. Стол для них приготовили в кабинете, куда они и отправились, а
дамы и Углаков уселись в зале, около рояля, на клавишах которого Муза Николаевна
начала перебирать.
С наступлением февраля неурожай прошедшего лета
начинал окончательно
давать себя чувствовать.
Тулузов между тем из своей ложи внимательно прислушивался к тому, что говорили
дамы: ему, кажется, хотелось бы представиться Марфиной и Лябьевой, на которых ему в
начале еще спектакля указала жена, но он, при всей своей смелости, не решался этого сделать.
— Pardon, ma chere, —
начала она, целуясь с Сусанной Николаевной, — я приехала к вам не как
дама света, а как ваша хорошая знакомая и наконец как родня ваша, просить вас объяснить мне…
— И на то не
даю слова! —
начал он. — Если ваш муж действительно окажется подорожным разбойником, убившим невооруженного человека с целью ограбления, то я весь, во всеоружии моей мести, восстану против него и советую вам также восстать против господина Тулузова, если только вы женщина правдивая. Себя вам жалеть тут нечего; пусть даже это будет вам наказанием, что тоже нелишнее.
— Почти, — произнес с усмешкой частный пристав, — и чтобы оправдать полицию, я должен
начать издалека, — года два тому назад в Лефортовской части устроился и существовал так называемый Евин клуб, куда, понимаете, не мужчины приглашали
дам, а
дамы мужчин, которые им нравились; клуб этот, однако, по предписанию из Петербурга, был закрыт; но на днях господин Тулузов в прошении своем объяснил, что Евин клуб снова открылся.
— Он… —
начал нескладно объяснять поручик. — У меня, ваше сиятельство, перед тем, может, дня два куска хлеба во рту не бывало, а он говорит через своего Савку… «Я, говорит,
дам тебе сто рублей, покажи только, что меня знаешь, и был мне друг!..» А какой я ему друг?.. Что он говорит?.. Но тоже голод, ваше сиятельство… Иные от того людей режут, а я что ж?.. Признаюсь в том… «Хорошо, говорю, покажу,
давай только деньги!..»
В
начале вальса у Аггея Никитича и его
дамы произошла некоторая путаница вследствие того, что он умел вальсировать в три приема, а молодая аптекарша, по более новой моде, стала было танцевать в два темпа.
— Я не то что желаю что-нибудь получить от господина Вибеля, —
начал он, — но у меня есть к нему письмо от одной
дамы.
Вибель на первых порах исполнился недоумения; но затем, со свойственною немцам последовательностью,
начал перебирать мысленно своих знакомых
дам в Ревеле и тут с удивительной ясностью вспомнил вдову пастора, на которой сам было подумывал жениться и которую перебил у него, однако, русский доктор Сверстов. Воспоминания эти так оживили старика, что он стал потирать себе руки и полушептать...
Аггей Никитич между тем вел свою
даму все далее и далее; мрак
начал их окружать полный, и Аггей Никитич вдруг обнял пани Вибель, приподнял ее, как перышко, кверху и поцеловал.
— Сейчас этот… —
начал Аггей Никитич с дрожащими губами и красный до багровости, — здешний камер-юнкер оскорбил честь полка, в котором я служил… Он одной знакомой мне
даме говорил, что нас, карабинеров, никто в Москве не приглашает на балы, потому что мы обыкновенно подбираем там фрукты и рассовываем их по карманам своим.