Неточные совпадения
Ченцов же, по большей части сердя дядю без всякой надобности разными циническими выходками, вдруг иногда обращался к нему как бы к родной матери
своей, с полной откровенностью и даже
любовью.
Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас же принялся зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы, на что она не без досады возражала: «Ну, да, влюблена, умираю от
любви к нему!» — и в то же время взглядывала и на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись на косяк, со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и подняв, по
своей манере, глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние; вылетавшие по временам из груди его вздохи говорили, что у него невесело на душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех Ченцова, так как каждый раз Марфина при этом даже подергивало.
Успокоившись на сем решении, он мыслями
своими обратился на более приятный и отрадный предмет: в далеко еще не остывшем сердце его, как мы знаем, жила
любовь к Людмиле, старшей дочери адмиральши.
Насколько я врач искусный, не мое дело судить; но скажу, не смиренствуя лукаво, что я врач милосердный и болеющий о
своих больных; а
любовь и боленье о ближнем, Вы сами неоднократно преподавали, подсказывают многое человеку.
Первоначально Егор Егорыч действительно впал было в размышление о предстоявшем ему подвиге, но потом вдруг от какой-то пришедшей ему на ум мысли встрепенулся и позвал
свою старую ключницу, по обыкновению, единственную особу в доме, бодрствовавшую в бессонные ночи барина: предание в дворне даже говорило, что когда-то давно Егор Егорыч и ключница питали друг к другу сухую
любовь, в результате которой ключница растолстела, а Егор Егорыч высох.
Сколько ни досадно было Крапчику выслушать такой ответ дочери, но он скрыл это и вообще за последнее время стал заметно пасовать перед Катрин, и не столько по
любви и снисходительности к
своему отпрыску, сколько потому, что отпрыск этот начал обнаруживать характер вряд ли не посердитей и не поупрямей папенькина, и при этом еще Крапчик не мог не принимать в расчет, что значительная часть состояния, на которое он, живя дурно с женою, не успел у нее выцарапать духовной, принадлежала Катрин, а не ему.
Дело в том, что Егор Егорыч дорогой, когда она ехала с ним в Москву, очень много рассуждал о разных евангелических догматах, и по преимуществу о незлобии, терпении, смиренномудрии и
любви ко всем, даже врагам
своим; Сусанна хоть и молча, но внимала ему всей душой.
Сусанна с удовольствием исполнила просьбу матери и очень грамотным русским языком, что в то время было довольно редко между русскими барышнями, написала Егору Егорычу, от имени, конечно, адмиральши, чтобы он завтра приехал к ним: не руководствовал ли Сусанною в ее хлопотах, чтобы Егор Егорыч стал бывать у них, кроме рассудительности и
любви к
своей семье, некий другой инстинкт — я не берусь решать, как, вероятно, не решила бы этого и она сама.
— В первой, ученической, степени масонам преподавались правила
любви и справедливости, которыми каждому человеку необходимо руководствоваться в жизни; во второй их учили, как должно бороться со
своими страстями и познавать самого себя, и в третьей, высшей степени мастера, они подготовлялись к концу жизни, который есть не что иное, как долженствующее для них вскоре настать бессмертие.
Воистину бог от века был в теснейшем союзе с натурою, и союз сей не на чем ином мог быть основан, как на том, что служит основанием всякого истинного союза и первее всего союза брачного, — разумею на взаимном самоотвержении или чистой
любви, ибо бог, изводя из себя творение, на него, а не на себя, обращал волю
свою, а подобно сему и тварная натура не в себе, а в боге должна была видеть цель и средоточие бытия
своего, нетленным и чистым сиянием божественного света должна была она вечно питать пламенное горение
своего жизненного начала.
И если доселе всякий человек, как образ первого греховного Адама, искал плотского, на слепой похоти основанного союза с
своею отделенною натурою, то есть с женою, так ныне, после того как новый Адам восстановил духовный союз с новою Евою, сиречь церковью, каждый отдельный человек, сделавшись образом этого небесного Адама, должен и в натуральном союзе с женою иметь основанием чистую духовную
любовь, которая есть в союзе Христа с церковью; тогда и в плотском жительстве не только сохранится небесный свет, но и сама плоть одухотворится, как одухотворилось тело Христово.
— Ждать так ждать! — сказал с тем же невеселым лицом Егор Егорыч и затем почти целую неделю не спал ни одной ночи: живая струйка родственной
любви к Валерьяну в нем далеко еще не иссякла. Сусанна все это, разумеется, подметила и постоянно обдумывала в
своей хорошенькой головке, как бы и чем помочь Валерьяну и успокоить Егора Егорыча.
Конечно, дело обходилось не без падений, и если оно постигало павшую с человеком, равным ей по
своему воспитанию и по
своему положению в свете, то принимаемы были в расчет смягчающие обстоятельства; но горе было той, которая снизошла
своей любовью до мужчины, стоявшего ниже ее по
своему рангу, до какого-нибудь приказного или семинариста, тем паче до
своего управляющего или какого-нибудь лакея, — хотя и это, опять повторяю, случалось нередко, но такая женщина безусловно была не принимаема ни в один так называемый порядочный дом.
Мне еще в молодости, когда я ездил по дорогам и смотрел на звездное небо, казалось, что в сочетании звезд было как бы предначертано: «Ты спасешься женщиной!» — и прежде я думал найти это спасение в моей первой жене, чаял, что обрету это спасение
свое в Людмиле, думал, наконец, что встречу
свое успокоение в Вашей
любви!»
— Вот и Агапия, — сама
любовь предстала! — заметил при этом отец Василий, знавший Агапию по исповеди, на которой она всегда неизвестно уже о каких грехах
своих ревмя ревела.
Впрочем, некоторые из его знакомых, которых я, по указанию квартирной хозяйки господина Ченцова, посетил, все мне, отозвавшись, что последнее время Валерьян Николаич совершенно исправился от
своей разгульной жизни, единогласно утверждали, что застрелился он от несчастной
любви к одной крестьянке, принадлежащей его жене и которая, по ходатайству госпожи Ченцовой, была у него отобрана полицией.
— К крестьянке одной, — сказала gnadige Frau, не совсем верившая, чтобы Ченцов от
любви именно застрелился, и относившая это к тому, что он очень развратился и запутался в
своих денежных делах.
В сущности Сверстов торопился произвести на
своим другом нравственную операцию единственно по
своей искренней
любви к Егору Егорычу и из страха за него. «Ну, — думал он в
своей курчавой голове, — решить вопрос, так решить сразу, а там и видно будет, что потом следует предпринять».
— Очень хорошо помню, и вот этот долг! — сказал Феодосий Гаврилыч и, вынув из бокового кармана
своего чепана заранее приготовленную тысячу, подал ее Янгуржееву, который после того, поклонившись всем общим поклоном и проговорив на французском языке вроде того, что он желает всем счастья в
любви и картах, пошел из комнаты.
Первое утверждал купец, по грубости
своих понятий; но Максинька, как человек ума возвышенного, говорил, что между ними существует совершенно чистая и неземная
любовь.
Всем, что произошло у Углаковых, а еще более того состоянием собственной души
своей она была чрезвычайно недовольна и пришла к мужу ни много, ни мало как с намерением рассказать ему все и даже, признавшись в том, что она начинает чувствовать что-то вроде
любви к Углакову, просить Егора Егорыча спасти ее от этого безумного увлечения.
Спор такого рода, конечно, кончился бы тем, что Егор Егорыч, по
своей любви к Сусанне Николаевне, уступил ей и сам даже поехал бы с ней; но вдруг, совершенно неожиданно для всех, явился прискакавший в Москву на курьерских Сверстов. Во всей его фигуре виднелось утомление, а в глазах досада; между тем он старался казаться спокойным и даже беспечным.
— Что мужчина объясняется в
любви замужней женщине — это еще небольшая беда, если только в ней самой есть противодействие к тому, но… — и, произнеся это но, Егор Егорыч на мгновение приостановился, как бы желая собраться с духом, — но когда и она тоже носит в душе элемент симпатии к нему, то… — тут уж Егор Егорыч остановился на то: — то ей остается одно: или победить себя и вырвать из души
свою склонность, или, что гораздо естественнее, идти без оглядки, куда влечется она
своим чувством.
Без преувеличения можно сказать, что дрожь пронимала Аггея Никитича, когда он читал хоть и вычурные, но
своего рода энергические страницы сего романа: княгиня, капитан, гибнувший фрегат, значит, с одной стороны — долг службы, а с другой —
любовь, — от всего этого у Аггея Никитича захватывало дыхание.
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей —
любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию
своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
Понятно, что при таком разнообразии дорожных впечатлений мысль об Углакове в воспоминании Сусанны Николаевны начинала все более и более бледнеть, и ее гораздо сильнее грызло то, что Егор Егорыч на ее глазах с каждым днем вянул и таял, чему главной причиной Сусанна Николаевна считала
свою сумасшедшую откровенность, которую она обнаружила, признавшись ему в
любви к Углакову.
После того, разумеется, последовала нежная, или, скажу даже более того, страстная сцена
любви: Аггей Никитич по крайней мере с полчаса стоял перед божественной пани на коленях, целовал ее грудь, лицо, а она с
своей стороны отвечала ему такими же ласками и с не меньшею страстью, хоть внутри немножко и грыз ее червяк при невольной мысли о том, что на какие же деньги она будет кушать потом.
Очень уж она охотница большая до
любви!» — заключил Аггей Никитич в мыслях
своих с совершенно не свойственной ему ядовитостью и вместе с тем касательно самого себя дошел до отчаянного убеждения, что для него все теперь в жизни погибло, о чем решился сказать аптекарю, который аккуратнейшим образом пришел к нему в назначенное время и, заметив, что Аггей Никитич был с каким-то перекошенным, печальным и почти зеленым лицом, спросил его...
— Это одна полька, прелестнейшее и чудное существо; но, как все польки, существо кокетливое, чего я не понял, или, лучше сказать, от
любви к ней, не рассудив этого, сразу же изломал и перековеркал все и, как говорится, неизвестно для чего сжег
свои корабли, потом, одумавшись и опомнившись, хотел было воротить утраченное счастие, но было уже поздно.
Прося об отпущении ему этого греха, Егор Егорыч вместе с тем умолял
свою супругу предаться всем радостям земной жизни, прелесть которой может оценить только человек, уже лежащий на одре смерти, и первою из земных радостей Егор Егорыч считал
любовь.
— Напротив, я знаю, что ты женщина богатая, так как занимаешься ростовщичеством, — возразил камергер. — Но я
любовь всегда понимал не по-вашему, по-ростовщически, а полагал, что раз мужчина с женщиной сошлись, у них все должно быть общее: думы, чувства, состояние… Вы говорите, что живете
своим трудом (уж изменил камергер ты на вы), прекрасно-с; тогда расскажите мне ваши средства, ваши дела, все ваши намерения, и я буду работать вместе с вами.