Неточные совпадения
— Ваше сердце так еще чисто,
как tabula rasa [чистая доска (лат.).], и вы можете писать на нем вашей волей все, что захотите!.. У каждого человека три предмета, достойные любви:
бог, ближний и он сам! Для
бога он должен иметь сердце благоговейное; для ближнего — сердце нежной матери; для самого себя — сердце строгого судьи!
Gnadige Frau сомнительно покачала головой: она очень хорошо знала, что если бы Сверстов и нашел там практику, так и то, любя больше лечить или бедных, или в дружественных ему домах, немного бы приобрел; но, с другой стороны, для нее было несомненно, что Егор Егорыч согласится взять в больничные врачи ее мужа не иначе,
как с жалованьем, а потому gnadige Frau, деликатная и честная до щепетильности, сочла для себя нравственным долгом посоветовать Сверстову прибавить в письме своем, что буде Егор Егорыч хоть сколько-нибудь найдет неудобным учреждать должность врача при своей больнице, то,
бога ради, и не делал бы того.
В догматике ее рассказывается, что
бог Саваоф, видя, что христианство пало на земле от пришествия некоего антихриста из монашеского чина, разумея, без сомнения, под этим антихристом патриарха Никона […патриарх Никон — в миру Никита Минов (1605—1681), выдающийся русский религиозный деятель.], сошел сам на землю в лице крестьянина Костромской губернии, Юрьевецкого уезда, Данилы [Данила Филиппов (ум. в 1700 г.) — основатель хлыстовской секты.], или,
как другие говорят, Капитона Филипповича; а между тем в Нижегородской губернии, сколько мне помнится, у двух столетних крестьянских супругов Сусловых родился ребенок-мальчик, которого ни поп и никто из крестьян крестить и воспринять от купели не пожелали…
Вероятно, их вожаки подливали в него воды, чтобы уверить простаков; но что обряд наплакиванья у них существовал, это мне, еще ребенку, кинулось тогда в глаза, и,
как теперь, я вижу перед собой: все это сборище бегало, кружилось и скакало вокруг чана, и при этом одна нестарая еще женщина с распущенными, вскосмаченными волосами больше всех радела и неистовствовала, причем все они хлестали друг друга прутьями и восклицали: «Ой,
бог!..
— Конечно, так же бы,
как и вам!.. Слава
богу, мы до сих пор еще не различествовали в наших мнениях, — говорил Крапчик, кладя письмо бережно к себе в карман, и затем распростился с хозяином масонским поцелуем, пожелав
как можно скорее опять увидаться.
Юлия Матвеевна тоже совершенно растерялась; накопленное ею присутствие духа начало оставлять ее, тем более, что приезд Егора Егорыча и дочери случился так неожиданно для нее; но
бог,
как она потом рассказывала, все устроил. Прежде Марфина к ней вошла, и вошла довольно робко, Сусанна.
— Ну, вот видите, и теперь вдумайтесь хорошенько, что может из этого произойти! — продолжала Миропа Дмитриевна. — Я сама была в замужестве при большой разнице в летах с моим покойным мужем и должна сказать, что не дай
бог никому испытать этого; мне было тяжело, а мужу моему еще тяжельше, потому что он,
как и вы же, был человек умный и благородный и все понимал.
Адмиральша, Сусанна и майор перешли в квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там,
как всегда это бывает в минуты катастроф, кто куда попал: адмиральша очутилась сидящей рядом с майором на диване и только что не склонившею голову на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется,
бог знает до чего расстроенною, вдруг почему-то кинулись в глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый стол, на котором она обыкновенно угощала карабинерных офицеров чаем, был покрыт чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего: не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего на коне и с рубящей наотмашь саблей.
Петр Григорьич исполнился восторга от такой чести: он, человек все-таки не
бог знает
какого высокого полета, будет обедать у сильнейшего в то время вельможи, и обедать в небольшом числе его друзей.
По мере того
как вы будете примечать сии движения и относить их к Христу, в вас действующему, он будет в вас возрастать, и наконец вы достигнете того счастливого мгновения, что в состоянии будете ощущать его с такой живостью, с таким убеждением в действительности его присутствия, что с непостижимою радостью скажете: «так точно, это он, господь,
бог мой!» Тогда следует оставить молитву умную и постепенно привыкать к тому, чтобы находиться в общении с
богом помимо всяких образов, всякого размышления, всякого ощутительного движения мысли.
— О, нет, нисколько! — успокоила его Миропа Дмитриевна. — У них, слава
богу, идет все спокойно,
как только может быть спокойно в их положении, но я к вам приехала от совершенно другого лица и приехала с покорнейшей просьбой.
— Впрочем,
бог с ними, со всеми этими господами, — начал он, — мне еще лично вас нужно повыпытать; скажите мне,
как врачу и другу, успокоились ли вы совершенно по случаю вашей душевной потери в лице Людмилы?
— А это, — воскликнул уж и доктор, в свою очередь, — было бы признаком мелкой натуры, а у вас, слава
богу, силы гиганта, — признаком глупой сентиментальности, которой тоже в вас нет! Людмила,
как вы говорили, не полюбила вас и поэтому не должна была более существовать для вас!
Воистину
бог от века был в теснейшем союзе с натурою, и союз сей не на чем ином мог быть основан,
как на том, что служит основанием всякого истинного союза и первее всего союза брачного, — разумею на взаимном самоотвержении или чистой любви, ибо
бог, изводя из себя творение, на него, а не на себя, обращал волю свою, а подобно сему и тварная натура не в себе, а в
боге должна была видеть цель и средоточие бытия своего, нетленным и чистым сиянием божественного света должна была она вечно питать пламенное горение своего жизненного начала.
А посему божественное слово, собрав все существенные свойства тварей и совокупив их в одну умопостигаемую единицу,
как настоящее зерцало всеединого
бога, отразилось в сем живом зерцале, и бог-отец, узрев в нем точный образ и подобие возлюбленного сына, излил в него дух свой, сиречь волю любви своей, — и создался человек, и почи
бог от дел своих.
«Мартын Степаныч; теперь уже возвратившийся ко мне в город, — объяснял в своем письме Артасьев, — питает некоторую надежду уехать в Петербург, и дай
бог, чтобы это случилось, а то положение сего кроткого старца посреди нас печально: в целом городе один только я приютил его; другие же лица бежали от него,
как от зачумленного, и почти вслух восклицали: «он сосланный, сосланный!..», — и никто не спросил себя, за что же именно претерпевает наказание свое Мартын Степаныч?
— Фу ты, черт возьми! Что в ней могло ему нравиться? — вспылил Егор Егорыч. — Я,
как сужу по себе, то хоть и видел, что Петр Григорьич желал выдать за меня дочь, но я прямо показывал, что она мне противна!..
Бог знает, что такое… Черкесска какая-то, или персиянка! А между тем Валерьян любил Людмилу, я она его любила, — понять тут ничего нельзя!
— Этому браку, я полагаю, есть другая причина, — продолжал Егор Егорыч, имевший,
как мы знаем, привычку всегда обвинять прежде всего самого себя. — Валерьян, вероятно, промотался вконец, и ему, может быть, есть было нечего, а я не подумал об этом. Но и то сказать, — принялся он далее рассуждать, —
как же я мог это предотвратить? Валерьян, наделав всевозможных безумств, не писал ко мне и не уведомлял меня о себе ни единым словом, а я не
бог, чтобы мне все ведать и знать!
Аггей Никитич на это только пыхтел; в голове и в сердце у него происходила
бог знает
какая ломка и трескотня.
Оба они при довольно тусклом лунном освещении, посреди травы и леса, с бегающею около и
как бы стерегущею их собакою, представляли весьма красивую группу: молодцеватый Ченцов в щеголеватом охотничьем костюме, вооруженный ружьем, сидел
как бы несколько в грозной позе, а лежавшая головою на его ногах молодая бабеночка являла
бог знает уже откуда прирожденную ей грацию.
— Вероятно!.. — согласилась Катрин. — Но вы сядьте, Василий Иваныч, а то, ей-богу, мне неловко говорить с вами: вы всегда
как будто бы слушаете мои приказания, тогда
как я желаю советоваться с вами!
— Значит, и
бога можно понять,
как часовую пружину? — проговорил он почти с каким-то азартом.
— Я
бога люблю больше всего в мире, — воскликнул Аггей Никитич, — и пламенно желаю, чтобы он открылся мне, но не знаю, что для этого нужно делать!..
Как об этом говорят мистики?
— По мнению мистиков, для уразумения
бога, кроме откровения, существует в человеке внутреннее сознание божества, которое каждый из нас может развивать в себе силою созерцательного чувствования: русские масоны по преимуществу избрали для себя путь уединения, путь жизни аскетов; но, по-моему, это — путь слишком аристократический и вместе с тем мрачный; он пригоден для людей, нежно и деликатно воспитавших свое тело; тогда
как есть еще гораздо большая масса людей, у которых тело могучее духа…
— Без всяких масонских одежд!.. Это нужно для начинающих, а Сусанна Николаевна, слава
богу, достаточный путь прошла: ей нужен внутренний смысл, а не символы!.. Вы испытайте ее
как можно строже, и если она достойна будет принятия, удостоверьте это, а если нет, отвергните!
— Да ты не
бог знает
какой большой награды требуешь, и очень натурально, что,
как ты говорил, жертвуя деньги, хочешь хоть немного наблюдать, куда эти деньги будут расходоваться… И что же, дурачок Артасьев этот против твоего избрания?
— Почему же не дадут? Что ты такое говоришь? Государственная тайна, что ли, это? — горячился Сверстов. — Ведь понимаешь ли ты, что это мой нравственный долг!.. Я клятву тогда над трупом мальчика дал, что я разыщу убийцу!.. И
как мне бог-то поспособствовал!.. Вот уж справедливо, видно, изречение, что кровь человеческая вопиет на небо…
— Вследствие того-с, — начал Аггей Никитич неторопливо и
как бы обдумывая свои слова, — что я, ища этого места, не знал себя и совершенно забыл, что я человек военный и привык служить на воздухе, а тут целый день почти сиди в душной комнате, которая, ей-богу, нисколько не лучше нашей полковой канцелярии, куда я и заглядывать-то всегда боялся, думая, что эти стрекулисты-писаря так тебе сейчас и впишут в формуляр какую-нибудь гадость…
— Нет-с, это не от семьи зависит, а человеком выходит! — воскликнул Аггей Никитич. — У нас, например, некоторые ротные командиры тоже порядочно плутовали, но я, видит
бог, копейкой казенной никогда не воспользовался… А тут вдруг
каким хапалом оказался!.. Просто, я вам говорю, на всю мою жизнь осрамлен!..
Как я там ни уверял всех, что это глупая выдумка почтальонов, однако все очень хорошо понимают, что те бы выдумать не смели!
— Пощади, Углаков! — Ты в словах, а Муза в аккомпанементе
бог знает
как путаете!
— Ей-богу, я не знаю,
как это по московским обычаям принято? — спросила сестру, видимо, недоумевавшая Сусанна Николаевна.
— Конечно, — подтвердил Егор Егорыч. — Ибо что такое явление Христа,
как не возрождение ветхого райского Адама, и капля богородицы внесла в душу разбойника искру божественного огня, давшую силу ему узнать в распятом Христе вечно живущего
бога… Нынче, впрочем, все это, пожалуй, может показаться чересчур религиозным, значит, неумным.
— Почему же неумным?
Бог есть разум всего, высший ум! — возразила Зинаида Ираклиевна, вероятно, при этом думавшая: «А я вот тебя немножко и прихлопнула!». В то же время она взглянула на своего молодого друга,
как бы желая знать, одобряет ли он ее; но тот молчал, и можно было думать, что все эти старички с их мнениями казались ему смешны: откровенный Егор Егорыч успел, однако, вызвать его на разговор.
— Научить их!.. Легко сказать!.. Точно они не понимают, в
какое время мы живем!.. Вон он — этот каторжник и злодей — чуть не с триумфом носится в Москве!.. Я не ангел смертоносный, посланный
богом карать нечистивцев, и не могу отсечь головы всем негодяям! — Но вскоре же Егор Егорыч почувствовал и раскаяние в своем унынии. — Вздор, — продолжал он восклицать, — правда никогда не отлетает из мира; жало ее можно притупить, но нельзя оторвать; я должен и хочу совершить этот мой последний гражданский подвиг!
— Да все словно бы, когда бы мы были вольные, поспокойнее бы было. Я вот так теперь перед вами,
как перед
богом, говорю: не жалуйте мне ваших двух тысяч награды, а сделайте меня с отцом моим вольными хлебопашцами!
— Зачем? Что тут лукавить? Дело житейское! Скажите им
как только
бог вам внушит! — объяснил ему тот.
«Сверстов в Москве, мы оба бодрствуем; не выпускайте и Вы из Ваших рук выслеженного нами волка. Вам пишут из Москвы, чтобы Вы все дело передали в московскую полицию. Такое требование, по-моему, незаконно: Москва Вам не начальство. Не исполняйте сего требования или, по крайней мере, медлите Вашим ответом; я сегодня же в ночь скачу в Петербург; авось
бог мне поможет повернуть все иначе,
как помогал он мне многократно в битвах моих с разными злоумышленниками!»
— Ни дать ни взять он у вас такой теперь,
каким был, когда вы исповедовались у вашего ритора; но тогда ведь прошло, —
бог даст, и теперь пройдет! — успокоивал ее Сверстов. — Ехать же вам, барыня, совсем нельзя! Извольте сидеть дома и ничем не волноваться!
Просмотрев составленную камер-юнкером бумагу, он встал с своего кресла, и здесь следовало бы описать его наружность, но, ей-богу, во всей фигуре управляющего не было ничего особенного, и он отчасти походил на сенаторского правителя Звездкина, так
как подобно тому происходил из духовного звания, с таким лишь различием, что тот был петербуржец, а сей правитель дел — москвич и, в силу московских обычаев, хотя и был выбрит, но не совсем чисто; бакенбарды имел далеко не так тщательно расчесанные,
какими они были у Звездкина; об ленте сей правитель дел, кажется, еще и не помышлял и имел только Владимира на шее, который он носил не на белье, а на атласном жилете, доверху застегнутом.
— Вы, я думаю, не подозреваете,
как я люблю вашу супругу, это такая умная женщина, что, ей-богу, я редко таких встречала, и вы должны быть очень счастливы в вашей семейной жизни.
Вырученная за это сумма, конечно, была не
бог знает
как велика; но все-таки Аггей Никитич, втайне торжествуя, принес ее к пани Вибель и первоначально сказал...
— Это ужасно,
как у вас мал выбор! Ну, посмотрите, madame Рамзаева, — обратилась пани к откупщице, — что за смешной рисунок этой материи, и посоветуйте, ради
бога, что мне взять на платье!
Кажется, можно было бы удовлетвориться и благодарить только
бога, но супруге моей показалось этого мало, так
как она выходила за меня замуж вовсе не потому, что любила меня, а затем, чтобы я брал на службе взятки для нее, но когда я не стал этого делать, она сама задумала брать их.
Рассуждение о сем важном процессе пусть сделают те, кои более или менее испытали оный на самих себе; я же могу сказать лишь то, что сей взятый от нас брат наш, яко злато в горниле, проходил путь очищения, необходимый для всякого истинно посвятившего себя служению
богу,
как говорит Сирах [Сирах — вернее, Иисус Сирахов, автор одной из библейских книг, написанной около двух столетий до нашей эры.]: процесс сей есть буйство и болезнь для человеков, живущих в разуме и не покоряющихся вере, но для нас, признавших путь внутреннего тления, он должен быть предметом глубокого и безмолвного уважения.
— Ах, это вовсе не о состоянии завещание, а скорей посмертное наставление Сусанне,
как она должна будет поступать перед
богом, перед ближним и перед самой собою!
Идя среди искусов жизни под его руководством, ты будешь так же приближаться к
богу,
как приближалась бы, идя со мной по пути масонства».
Муза Николаевна не успела еще ничего из ее слов хорошенько понять,
как старуха, проговорив: «Свят, свят, свят, господь
бог Саваоф!» — брызнула на Сусанну Николаевну изо рта воды. Та вскрикнула и открыла глаза. Старуха, снова пробормотав: «Свят, свят, свят, господь
бог Саваоф!», — еще брызнула раз. Сусанна Николаевна уж задрожала всем телом, а Муза Николаевна воскликнула: «Что ты такое делаешь?» Но старуха, проговорив в третий раз: «Свят, свят, свят…» — опять брызнула на Сусанну Николаевну.
— Danke Dir, mein Gott, dafur! [Мой
бог, спасибо тебе за это! (нем.).] — произнесла она и затем продолжала окончательно растроганным голосом: — У меня одна к вам, добрейшая Муза Николаевна, просьба: уведомляйте меня хоть коротенько обо всем, что произойдет с Сусанной Николаевной! Я считаю ее моей дочерью духовной. Когда она была замужем за Егором Егорычем, я знала, что она хоть не вполне, но была счастлива; теперь же,
как я ни успокоена вашими словами…