Неточные совпадения
Хозяин дома, бывший, должно быть, несмотря на свою грубоватую наружность, человеком весьма хитрым и наблюдательным и, по-видимому, старавшийся не терять графа
из виду, поспешил, будто бы совершенно случайно, в сопровождений даже
ничего этого не подозревавшего Марфина, перейти
из залы в маленькую гостиную,
из которой очень хорошо можно было усмотреть, что граф не остановился в большой гостиной, исключительно наполненной самыми почтенными и пожилыми дамами, а направился в боскетную, где и уселся в совершенно уединенном уголку возле m-me Клавской, точно из-под земли тут выросшей.
Счастие на первых порах ему повезло: он сразу взял карту, загнул ее и взял вторую; загнув на весь выигрыш, не отписав
из него
ничего, снова взял, и когда поставил на червонную даму, чуть ли не имея при этом в виду миловидный и выразительный облик Людмилы, то Крапчик заметил ему...
—
Ничего! — отвечал небрежно Ченцов и выиграл карту; тут уж он потянул
из денег предводителя значительную пачку. Крапчик только молча наблюдал, правильно ли Ченцов отсчитывает себе деньги, на которые тот положил прежнюю червонную даму.
В толк
ничего взять не могут; по их, это начудили мужики
из села Волжина, и, понимаешь, какая тут подлая подкладка?
— Следовало бы, — согласился с ней и муж, — но поди ты, — разве им до того? Полиция наша только и ладит, как бы взятку сорвать, а Турбин этот с ума совсем спятил: врет что-то и болтает о своих деньгах, а что человека из-за него убили, — это ему
ничего!
Крапчик опять-таки
ничего не понял
из слов владыки и прибегнул к обычной своей фразе: «Если так, то конечно!», а потом, подумав немного, присовокупил...
Gnadige Frau подала
из своей сахарницы самый большой кусок девочке, которая сначала тоже застыдилась, но потом
ничего: принялась бережно сосать кусок.
В донесении этом управляющий прежде всего объяснил, что недоимка с крестьян им почти вся собрана, а затем следовало довольно неприятное известие, что на днях, по чьему-то безымянному доносу, к ним в имение приезжала земская полиция, в сопровождении сенаторского чиновника, делать дознания о злоупотреблениях будто бы господином Крапчиком помещичьей власти, но что он, управляющий, водя крестьян к допросам, строго воспрещал им что-либо показывать на господина, угрожая, в противном случае, ссылкою на поселение, и что вследствие этого никто
из крестьян
ничего не показал в подтверждение доноса.
— Если графу так угодно понимать и принимать дворян, то я повинуюсь тому, — проговорил он, — но во всяком случае прошу вас передать графу, что я приезжал к нему не с каким-нибудь пустым, светским визитом, а по весьма серьезному делу: сегодня мною получено от моего управляющего письмо, которым он мне доносит, что в одном
из имений моих какой-то чиновник господина ревизующего сенатора делал дознание о моих злоупотреблениях, как помещика, — дознание, по которому
ничего не открылось.
Таким образом она давно уж творила и только никогда
ничего из своих фантазий не могла записать на ноты.
Егор Егорыч
ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но в то же время в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника
из губернского города; но все-таки, как истый оптимист, будучи более склонен воображать людей в лучшем свете, чем они были на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около нее».
Ченцов,
ничего не ответив, а только неловко поклонившись, ушел
из гостиной, а потом и совсем уехал
из хаотического дома.
Она нашла ее уже стоявшею перед чемоданом, в который Юлия Матвеевна велела укладывать как можно больше белья Людмилы, а
из нарядных ее платьев она приказала не брать
ничего.
— Нет-с, я скоро уезжаю
из Москвы, — проговорил, едва владея собою, Ченцов и быстро сошел вниз, причем он даже придавил несколько Миропу Дмитриевну к перилам лестницы, но это для нее
ничего не значило; она продолжала наблюдать, как Ченцов молодцевато сел на своего лихача и съехал с ее дворика.
А Людмиле тотчас же пришло в голову, что неужели же Ченцов может умереть, когда она сердито подумает об нем? О, в таком случае Людмила решилась никогда не сердиться на него в мыслях за его поступок с нею… Сусанна
ничего не думала и только безусловно верила тому, что говорил Егор Егорыч; но адмиральша — это немножко даже и смешно — ни звука не поняла
из слов Марфина, может быть, потому, что очень была утомлена физически и умственно.
— Далее этой черты ум
ничего не понимает, и тут уж действуют наши чувства и воображение, и
из них проистекли пророчества, все религии, все искусства, да, я думаю, и все евангельские истины: тут уж наитие бога происходит!
— Нет! — отвергнул решительным тоном Егор Егорыч. — Не говоря уже о том, что большая часть
из них не имеет
ничего общего с нами, но даже и такие, у которых основания их вероучения тожественны с масонством, и те, если бы воззвать к ним, потребуют, чтобы мы сделались ими, а не они нами.
— Но везли же мы ее
из Москвы сюда,
ничего не случилось, — заметил он.
Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она была одной
из тех женщин, у которых, как сказал Лермонтов, пищи много для добра и зла, и если бы ей попался в мужья другой человек, а не Ченцов, то очень возможно, что
из нее вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем
ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты была еще возможность, но напугать — никогда и
ничем.
Миропа Дмитриевна потупилась, понимая так, что Аггей Никитич опять-таки говорит какой-то вздор, но
ничего, впрочем, не возразила ему, и Зверев ушел на свою половину, а Миропа Дмитриевна только кинула ему
из своих небольших глаз молниеносный взор, которым как бы говорила: «нет, Аггей Никитич, вы от меня так легко не отделаетесь!», и потом, вечером, одевшись хоть и в домашний, но кокетливый и отчасти моложавый костюм, сама пришла к своему постояльцу, которого застала в халате.
— Извините меня, Катерина Петровна, я
ничего не понял
из всего, что вы изволили сказать!
—
Ничего нет особенного; малый еще не старый, видный
из себя, рыжеватый, глаза у него совсем желтые, как у волка, но умный, должно быть, и бойкий, только манер благородных не имеет, как он там ни задает форсу и ни важничает.
— По-моему, вовсе
ничего нет тут неприличного… Меня
из концертов часто молодые люди довозят, если Аркадий едет куда-нибудь не домой.
— Но что же такое и фантазия, если она хоть сколько-нибудь сознана, как не мысль?.. Вы вот изволили упомянуть о религиях, — Гегель вовсе не отделяет и не исключает религии
из философии и полагает, что это два различных способа познавать одну и ту же истину. Философия есть
ничто иное, как уразумеваемая религия, вера, переведенная на разум…
— Тут, надеюсь, нас никто не услышит, — начала та, — вчерашний день муж мой получил
из нашей гадкой провинции извещение, что на него там сделан какой-то совершенно глупый донос, что будто бы он беглый с каторги и что поэтому уже начато дело… Это бы все еще
ничего, — но говорят, что донос этот идет от какого-то живущего у вас доктора.
Муза Николаевна слегка рассмеялась и погрозила ему пальцем, а Сусанна Николаевна как будто бы и не слыхала
ничего из того, о чем они говорили.
Стены ее весьма оригинального помещения были не оштукатурены и не оклеены
ничем, а оставались просто деревянными, только гладко выстроганными, и по новизне своей издавали
из себя приятный смолистый запах.
— Господа, прошу прислушаться к словам господина поручика! — обратился камер-юнкер к другим просителям,
из коих одни смутились, что попали в свидетели, а другие
ничего, и даже как бы обрадовались, так что одна довольно старая салопница, должно быть,
из просвирен, звонким голосом произнесла...
Просмотрев составленную камер-юнкером бумагу, он встал с своего кресла, и здесь следовало бы описать его наружность, но, ей-богу, во всей фигуре управляющего не было
ничего особенного, и он отчасти походил на сенаторского правителя Звездкина, так как подобно тому происходил
из духовного звания, с таким лишь различием, что тот был петербуржец, а сей правитель дел — москвич и, в силу московских обычаев, хотя и был выбрит, но не совсем чисто; бакенбарды имел далеко не так тщательно расчесанные, какими они были у Звездкина; об ленте сей правитель дел, кажется, еще и не помышлял и имел только Владимира на шее, который он носил не на белье, а на атласном жилете, доверху застегнутом.
По приезде в Кузьмищево Егор Егорыч
ничего не сказал об этом свидании с архиереем ни у себя в семье, ни отцу Василию
из опасения, что
из всех этих обещаний владыки, пожалуй,
ничего не выйдет; но Евгений, однако, исполнил, что сказал, и Егор Егорыч получил от него письмо, которым преосвященный просил от его имени предложить отцу Василию место ключаря при кафедральном губернском соборе, а также и должность профессора церковной истории в семинарии.
В один
из таких жарких дней кузьмищевское общество сидело на садовой террасе за обедом, при котором, как водится, прислуживал и Антип Ильич,
ничего, впрочем, не подававший, а только внимательно наблюдавший, не нужно ли чего-нибудь собственно Егору Егорычу. В настоящее время он увидел, что одна молодая горничная
из гостиной звала его рукой к себе. Антип Ильич вышел к ней и спросил, что ей надобно.
— Затем-с, что это так следует! — сказал настойчиво откупщик и выложил перед Аггеем Никитичем тысячу рублей. — Это за полгода. Я нарочно привез деньги сам, чтобы никто
из служащих у меня не знал
ничего об этом.
Аггей Никитич почти не расшаркался перед Екатериной Петровной; но она, напротив, окинула его с головы до ног внимательнейшим взором, — зато уж на пани Вибель взглянула чересчур свысока; Марья Станиславовна, однако, не потерялась и ответила этой черномазой госпоже тем гордым взглядом, к какому способны соплеменницы Марины Мнишек [Марина Мнишек (ум. после июля 1614 г.) — жена первого и второго Лжедмитриев, польская авантюристка.], что, по-видимому, очень понравилось камер-юнкеру, который, желая хорошенько рассмотреть молодую дамочку, выкинул ради этого — движением личного мускула —
из глаза свое стеклышко, так как сквозь него он
ничего не видел и носил его только для моды.
Марью Станиславовну больше всего обидели слова Аггея Никитича, что она его презирает. «Так для чего же я с ним сошлась? — пробежало в ее маленькой голове. — Не из-за денег же его!.. Я для него разъехалась с мужем, надо мной вот тот же камер-юнкер и даже Рамзаев подсмеиваются за мою любовь к нему, а он
ничего этого не понимает и за какой-то вздор еще капризничает!»
Великий мастер. Человек скитается, яко тень, яко цвет сельный отцветает. Сокровиществует и не весть кому соберет, умрет и
ничего из славы сей земли с собой не понесет. Наг приходит в мир сей и наг уходит. Господь даде, господь и взя.
Муза Николаевна не успела еще
ничего из ее слов хорошенько понять, как старуха, проговорив: «Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!» — брызнула на Сусанну Николаевну изо рта воды. Та вскрикнула и открыла глаза. Старуха, снова пробормотав: «Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!», — еще брызнула раз. Сусанна Николаевна уж задрожала всем телом, а Муза Николаевна воскликнула: «Что ты такое делаешь?» Но старуха, проговорив в третий раз: «Свят, свят, свят…» — опять брызнула на Сусанну Николаевну.
Наконец явился Антип Ильич, почти
ничего уже не видевший и едва державшийся на своих тонких ногах, но все еще благообразный
из себя.
Частный пристав поклоном головы выразил, что исполнит все приказанное ему, после чего, пригласив Миропу Дмитриевну отойти с ним в сторонку, стал ее расспрашивать. Миропа Дмитриевна очень точно и подробно все рассказала ему, умолчав, конечно, о своих сердечных отношениях к камергеру. Выслушав свою клиентку, частный пристав прежде всего довольно решительно объявил, что она
ничего не взыщет с выгнанного
из всех служб камергера.