Неточные совпадения
В противуположность племяннику, занимавшему в гостинице целое отделение, хоть и глупо, но роскошно убранное, — за которое, впрочем, Ченцов, в ожидании будущих благ, не
платил еще ни копейки, — у Егора Егорыча
был довольно темный и небольшой нумер, состоящий из двух комнат, из которых в одной помещался его камердинер, а в другой жил сам Егор Егорыч.
— Из этих денег я не решусь себе взять ни копейки в уплату долга Ченцова, потому что, как можно ожидать по теперешним вашим поступкам, мне, вероятно, об них придется давать отчет по суду, и мне там совестно
будет объявить, что такую-то сумму дочь моя мне
заплатила за своего обожателя.
— Не
плакать, а радоваться надобно, что так случилось, — принялась, Юлия Матвеевна успокаивать дочь. — Он говорит, что готов жениться на тебе… Какое счастье!.. Если бы он
был совершенно свободный человек и посторонний, то я скорее умерла бы, чем позволила тебе выйти за него.
Несмотря на все эти утешения и доказательства, Сусанна продолжала
плакать, так что ее хорошенькие глазки воспалились от слез, а ротик совершенно пересох; она вовсе не страшилась брака с Егором Егорычем, напротив, сильно желала этого, но ее мучила мысль перестать
быть девушкой и сделаться дамой. Как бы ни
было, однако gnadige Frau, отпустив Сусанну наверх в ее комнату, прошла к Егору Егорычу.
Плакала, слушая эту проповедь, почти навзрыд Сусанна; у Егора Егорыча также текли слезы; оросили они и глаза Сверстова, который нет-нет да и закидывал свою курчавую голову назад; кого же больше всех произнесенное отцом Василием слово вышибло, так сказать, из седла, так это gnadige Frau, которая перед тем очень редко видала отца Василия, потому что в православную церковь она не ходила, а когда он приходил в дом, то почти не обращала на него никакого внимания; но тут, увидав отца Василия в золотой ризе, с расчесанными седыми волосами, и услыхав, как он красноречиво и правильно рассуждает о столь возвышенных предметах, gnadige Frau пришла в несказанное удивление, ибо никак не ожидала, чтобы между русскими попами могли
быть такие светлые личности.
Оно иначе и
быть не могло, потому что во дни невзгоды, когда Аггей Никитич оставил военную службу, Миропа Дмитриевна столько явила ему доказательств своей приязни, что он считал ее за самую близкую себе родню: во-первых, она настоятельно от него потребовала, чтобы он занял у нее в доме ту половину, где жила адмиральша, потом, чтобы чай, кофе, обед и ужин Аггей Никитич также бы получал от нее, с непременным условием впредь до получения им должной пенсии не
платить Миропе Дмитриевне ни копейки.
— Мне угодно объясниться с вами, — отвечал помещик, садясь без приглашения хозяина на стул, — супруга ваша поручала одному моему ямщику передать моему почтовому старосте, что вы недовольны той платой, которую мы, почтосодержатели,
платили прежнему господину почтмейстеру, то
есть по десяти рублей с дуги, и желаете получать по пятнадцати! Плата такая, говорю вам откровенно,
будет для всех нас обременительна!..
Затем она не
заплакала, а заревела и ревела всю ночь до опухоли глаз, а потом на другой день принялась ездить по всем знакомым и расспрашивать о подробностях самоубийства Валерьяна Николаича; но никто, конечно, не мог сообщить ей того; однако вскоре потом к ней вдруг нежданно-негаданно явилась знакомая нам богомолка с усами, прямо из места своего жительства, то
есть из окрестностей Синькова.
Помня родителя своего (тот большой
был человек), целую неделю перед свадьбой-то
плакала и все с горничной своей совещалась.
Может,
будет почище покойного Петра Григорьича, и какой промеж всего ихнего народа идет
плач и стон, — сказать того не можно!
Ну, спор, заклад и перед тем, как рамы надобно
было выставлять, Феодосий Гаврилыч приезжает ко мне, забрал всех мух с собой, — ждал, ждал, мухи не оживают; делать нечего, признался и
заплатил мне по десяти рублей за штуку.
Изменилась, в свою очередь, и Муза Николаевна, но только в противную сторону, так что, несмотря на щеголеватое домашнее платье, она казалась по крайней мере лет на пять старше Сусанны Николаевны, и главным образом у нее подурнел цвет лица, который сделался как бы у англичанки, пьющей портер: красный и с небольшими угрями; веки у Музы Николаевны
были тоже такие, словно бы она недавно
плакала, и одни только ее прекрасные рыжовские глаза говорили, что это
была все та же музыкантша-поэтесса.
— Вероятно, проигрывается, и сильно даже! — продолжала Муза Николаевна. — По крайней мере, когда последний ребенок мой помер, я сижу и
плачу, а Аркадий в утешение мне говорит: «Не
плачь, Муза, это хорошо, что у нас дети не живут, а то, пожалуй,
будет не на что ни вырастить, ни воспитать их».
— Тот ведь-с человек умный и понимает, что я ему в те поры
заплатил дороже супротив других!.. Но тоже раз сказал
было мне, что прибавочку, хоть небольшую, желал бы получить. Я говорю, что вы получите и большую прибавочку, когда дело моего господина кончится. Он на том теперь и успокоился, ждет.
Вообще Аггей Никитич держал себя в службе довольно непонятно для всех других чиновников: место его, по своей доходности с разных статей — с раскольников, с лесопромышленников, с рыбаков на черную снасть, — могло считаться золотым дном и, пожалуй бы, не уступало даже месту губернского почтмейстера, но вся эта благодать
была не для Аггея Никитича; он со своей службы получал только жалованье да несколько сот рублей за земских лошадей, которых ему не доставляли натурой,
платя взамен того деньги.
Посреди такого всеобщего ликования одна только Миропа Дмитриевна сидела в лодке злая-презлая, но не на мужа, за которым она ничего не заметила, а на этого старого черта и богача Кавинина, которому она проиграла тридцать рублей, и когда ему
платила, так он принял ассигнации смеясь, как будто бы это
были щепки!
Платить за эту квартиру Аггей Никитич предположил из своего кармана и вообще большую часть жалованья издерживать на пани Вибель, а не на домашний обиход, что ему в настоящее время удобно
было сделать, ибо Миропа Дмитриевна накануне перед тем уехала в Малороссию, чтобы продать тамошнее именьице свое, а потом намеревалась проехать в Москву, чтобы и тут развязаться с своим домишком, который год от году все более разваливался и не приносил ей почти никакого дохода.
Пани Вибель очутилась в весьма неприятном положении, потому что сверх запасов надобно
было купить дров,
заплатить хозяевам за квартиру; кроме того, много других мелочных расходов предстояло, о которых пани Вибель, ни
бывши девушкой, ни выйдя замуж за Вибеля, ни даже убегая с офицером в Вильну, понятия не имела.
— Отец за меня
заплатит! — подхватил камер-юнкер, хоть у него никакого отца не
было.
Муза Николаевна тоже снова пристрастилась к музыке, и, к вящему еще благополучию ее, у нее родился ребенок — сын, который не только что не умер, но
был прездоровенький и, как надо ожидать, должно
быть, будущий музыкант, потому что когда
плакал, то стоило только заиграть на фортепьяно, он сейчас же притихал и начинал прислушиваться.
— Тогда он, конечно,
заплатит мне всю сумму сполна и даже, может
быть, подпишет на меня все свое остальное состояние».
— Так зачем же я-то
буду говорить вам? Дура, что ли, я? Помощи вашей мне никакой не нужно, а вы извольте
заплатить мне долг и съезжайте с моей квартиры.